Чезар

Также возможно, что у него был ещё один резервный способ связи с заказчиками или партнёрами, но найти третий телефон Эдика мы не смогли.

Я подключил людей из центра видеофиксации, которые отследили маршрут Эдика в эти даты. Из дома он ушёл поздним вечером 4 июня с большим рюкзаком на плече и сумкой, сел в свою машину и поехал к северному выезду из Челябинска, на Екатеринбург. Камера зафиксировала его машину у бывшего поста ГИБДД, но до следующих камер возле Казанцево, Нового Поля и Долгодеревенского он уже не доехал. В следующий раз его машина попала в кадр вечером 6 июня там же, у северного поста ГИБДД, незадолго до момента, когда он включил телефоны. Значит, он или отсиживался в местных садах, или ходил куда-то пешком или пересел в чужую машину. Я попросил ребят из центра проверить автомобили, которые предположительно делали остановку на участке от поста ГИБДД до Казанцево – это вычислялось по соотношению их примерной скорости и времени в пути. Работа была очень трудоёмкой и долгой, но результата не дала.

Я отправился к его вдове. Илону я застал во дворе дома в «Академе», где она гуляла с годовалым малышом, коренастым, неуклюжим, похожим на маленького краба. Илона оказалась красивой башкиркой с высокими скулами, словно у неё была примесь индейской крови. В Илоне чувствовалась и гордость, и гнев, и меня она восприняла в штыки, заявив, что, если я хочу найти причастных, стоит поискать среди собственных волкодавов. На вопросы она отвечала прямо и без утайки, и вскоре я понял, что на Эдика она злилась не меньше, чем на нас.

У Эдика была любовница, девица из министерства экологии, о которой Илона знала в общих чертах. Отношения супругов испортились после рождения ребёнка: сын не вызывал у Эдика особых чувств, и он часто попрекал Илону тем, что она тормозит его карьеру. Глядя на маленького Чингисхана, я подумал, что неплохо бы проверить отцовство Эдика – может быть, в этом была причина его прохладного отношения.

Где её муж пропадал двое суток, с вечера 4 по вечер 6 июня, Илона не знала.

– Он часто дома не ночевал, – фыркнула она. – Набил две сумки вещей и уехал.

– Вещей? Каких именно?

– Не знаю. Просто вещей. Свитеры старые, трико. Может быть, отдать кому-то хотел. Или в поход со своей сучкой ездил. Мне теперь без разницы.

Его «сучку» мы знали давно. Аня работала секретарём в министерстве экологии, и министр Нелезин без лишних вопросов организовал нам встречу. После величественной Илоны Аня казалась миловидной простушкой, мягкой и уступчивой.

События её очевидно потрясли, и она не до конца осознавала произошедшее: Эдик как бы продолжал существовать для неё на другом конце молчащего телефона. Она держала на нём руку, чесала его своими аккуратными коготочками и словно ждала, что Эдик вот-вот позвонит. Волнуясь, она рассказывала всё, не спросив даже, кто я такой.

Последний раз они виделись с Эдиком в понедельник, 3 июня, когда он заскочил к ней в обед. Он был в хорошем настроении, сказал, что завтра уезжает дня на два, а когда вернётся, у него останется ещё пара дел и после этого они будут видеться чаще. Аня не сомневалась, что он ездил в Екатеринбург, и сильно ревновала его к прошлой, неясной для неё жизни. К нынешней супруге Эдика она напротив относилась спокойно:

– Он Илону не любил, она его унижала, – заявила Аня, промакивая глаза смятой салфеткой. – Они развестись хотели.

– И он предлагал вам жить вместе? – спросил я.

Она кивнула:

– Мы уехать хотели… В Краснодар.

Я всмотрелся в неё. Она была миловидной и почти не пользовалась косметикой, но было в ней что-то от сдобной булочки, не слишком грациозное. Наверное, у Эдика уже ломило кости от славы и амбиций, что тигрице-Илоне он предпочёл такой плюш.

Аня посвятила меня в детали их плана: купить дом, завести пса, ездить на море каждые выходные, заняться сёрфингом… От этих рассказов она стала плаксивой. Я протянул ей ещё одну салфетку и сказал мягко:

– Аня, я понимаю, что вам сейчас не до разговоров. Но когда вы увиделись с ним в следующий раз? Что он рассказывал?

– Мы не виделись. Он сказал, что на пару дней едет, я ждала, ждала, а он не пишет, я волноваться начала, две ночи не спала, хотела звонить сразу утром, но не стала, вдруг он занят или спит ещё, полдня ждала, но потом не выдержала и в обед написала на его второй телефон, чтобы Илона не услышала, а он ответил, что не приедет. А потом он умер…

Она разрыдалась, простодушно показывая мне смартфон с их последней перепиской.

«Заедешь?», – спрашивала она.

«Не сегодня», – отвечал Эдик.

О врагах Эдика Аня ничего не знала: в её представлении его все обожали. Впрочем она рассказала о его дурных знакомствах «со всякими сталкерами», одного из которых, Елисея Отраднова, она знала по университету. Отраднов, по её словам, плохо влиял на Эдика и весной втравил его в авантюру с походом в зону, где потом бросил, из-за чего Эдик попался охране, но сумел отболтаться или откупиться, потому что вышел оттуда без протокола. Любопытно, что Эдик не афишировал эту вылазку, хотя ему, нарциссу, вероятно, трудно было удержаться.

Отраднов был организатором соцсетевой группы, в которой пропагандировал паганские идеалы, много писал про зону и порой – в несколько даже поэтическом ключе.

– Отраднов деньги на этом зарабатывает, – объясняла Аня. – Несёт всякую чушь, а люди верят, идут за ним, деньги платят, чтобы в зону попасть. Он и Эдика втянул. А ещё этот Отраднов небылицы всякие сочиняет, что скоро Земле конец.

– Ну, Эдуард Константинович тоже не прочь был на фобиях поиграть, – заметил я.

Аня впервые заговорила убеждённо, с жаром:

– Нет, это не то же самое! Эдик говорил правду, и про министерство наше говорил правду – я не обижалась, я знала, что так и есть. А этот Отраднов просто сочиняет на ходу: его и в институте считали слегка… – она постучала пальцем по лбу.

– И он влиял на Эдика?

– Он его заразил идеей лезть в эту дурацкую зону. Эдик вообще про неё почти ничего не знал и радиации боялся, у него же онкология была. А тут в зоне началось строительство железной дороги, и Отраднов ему внушил, что это опасно, хотя это не опасно, я знаю, я слышала. Ничего бы не было, если бы поезд запустили. Я ему говорила, а он всё равно стал митинг делать.

Аня совершенно не догадывалась о связи Эдика с Дягилевым и была склонна списывать всё на порывы увлекающейся натуры. Больше я от неё ничего не добился.

В тот же день я снова получил доступ к телефону Эдика и стал изучать его переписку с Отрадновым, который был записан как Лис. Общение их было кратким и деловым. В апреле они согласовывали поход в зону, постфактум Отраднов присылал Эдику снимки на память: насколько я мог судить, лазили они в сторону саркофага. Их отношения не испортились, несмотря на то, что после задержания Эдика Отраднов сбежал. После была месячная пауза, которую нарушил Эдик, анонсировав Отраднову некое мероприятие: вероятно, митинг у зоны. Отраднов отнёсся скептически, заявив: «Бесполезная клоунада». Эдик сообщение прочитал, но не ответил.

В конце мая уже сам Отраднов пытался назначить с Эдиком встречу, и из контекста следовало, что предполагался и третий участник. Место обозначалось как «там же, у элеватора». Отраднов предлагал пересечься 30 мая, потом – 2 июня, но оба раза Эдик не пришёл: в первый раз предупредил заранее, во второй соскочил в последний момент, написав: «Извини, отбой, планы поменялись». Отраднов ответил: «Кто так делает?» Больше они не переписывались.

Взглянув на фотографию Елисея Отраднова, я вспомнил его. На митинге он всё-таки появился: это он выстругивал палку около шатра праноедов, а позже стоял с плакатом. Тогда он показался мне тихим, но у паганов пользовался авторитетом – это чувствовалось.

Получилась интересная картина. Эдик доверял Отраднову, раз согласился лезть с ним в зону. Но поддержать его мероприятие Отраднов отказался, что выглядело нелогичным, учитывая их идейную близость. После этого Отраднов дважды настаивал на личной встрече, а когда она не состоялась, всё же появился на митинге – зачем?

Я стал копать в этом направлении. Отраднов учился на факультете истории в ЧелГУ, перейдя на пятый курс. В сети он вёл себя закрыто: он публиковал посты о своём странном видении мира, часто говорил о зоне, о смерти, о сознании, но не о самом себе. Даже фотографии его были редкостью. Его психотический настрой был заразен и привлекал к нему таких же фриков, поэтому в комментариях обожание лилось через край. Отраднов подрабатывал шерпом, водил людей в зону, читал сомнительных авторов вроде Карлоса Кастанеды и вёл беспорядочную жизнь – мог исчезнуть из сети на месяц, потом появиться и сыпать по три поста в день. Он участвовал в политических митингах, но его собственные взгляды оставались неясными: ярым оппозиционером он вроде бы не был, но и разумным человеком тоже.

Богатый урожай дала проверка по базам данным полиции: его задерживали несколько раз за проникновение на режимные объекты, хранение небольших количеств наркотических веществ и участие в митингах.

Главное открытие я сделал случайно. Меня заинтересовало, что отец Отраднова был известным в городе врачом и совладельцем сети платных клиник. Я обнаружил, что три года назад сеть вышла на рынок Екатеринбурга, где её инвестором стала одна из структур Дягилева. Мне даже удалось найти фотографию Отраднова-старшего в компании людей, совершенно точно связанных с Дягилевым. Значит, в теории, они могли знать и самого Елисея.

Найти Отраднова быстро не удалось. Телефон был перманентно выключен, по прописке он не жил.

Его отца я застал в одной из клиник, но тот был раздражён, куда-то спешил и сразу занял конфронтационную позицию, заявив, что будет разговаривать только с полицией и в присутствии адвоката. Пропажа сына его как будто не волновала: нагуляется – вернётся, заявил он. Вопросы о Дягилеве окончательно вывели его из себя, и я понял, что эту карту лучше разыграть потом, когда я буду больше знать о его сыне.

Меня волновало, что Отраднова могли убрать также, как и самого Эдика. Если человек много лет ищет просветления, его пропажу всегда можно объяснить тем, что он его наконец нашёл. Когда о тебе не переживает даже родной отец, ты – лёгкая мишень.

Соцсетевые френды Отраднова на мои вопросы отвечать отказались, и я решил надавить на некоторых лично. Слабоумный шаман, исполнявший во время митинга диковатые танцы у шатра, звался Дмитрий Верещагин. Он работал сторожем на стройке, а когда я позвонил, обматерил меня с такой выдумкой, что я обещал навестить его и выбить зубы. Верещагин завёлся ещё сильнее, разорался и бросил трубку.

– Наркоман хренов, – прошипел я.

Когда-нибудь от него останется лишь фотография на маминой тумбочке – насмотрелся я на таких персонажей ещё в Екатеринбурге.

Марина Ерофеева, борзая девица, что цеплялась ко мне на митинге, разговаривать отказалась. Она мычала в трубку и слабо соображала – может быть, была пьяной.

Я переключился на её подругу Екатерину Османцеву, наверняка более сговорчивую. Однако её телефон не отвечал, а мои сообщения в мессенджере она не прочитала.

Зато её редкая фамилия напомнила мне, что в отделе главного энергетика «Чезара» работает Павел Османцев. Я быстро выяснил, что она является его дочерью, и узнал их адрес – жили они в старом доме на улице Сталеваров. Я хотел застать их врасплох и заехал вечером по пути из заводоуправления, но Османцев оказался дома один.

Он был неспортивный, округлившийся, брюхатый, и при виде моего удостоверения сразу впал в арестантское отчаяние. Мы прошли на кухню и сели. Он держал руки сцепленными и опасливо поглядывал на меня. Когда я стал расспрашивать его о дочери, об Отраднове, о соцсетях, он разволновался, но ничего внятного не сказал: похоже, делами дочери он почти не интересовался.

– Что такого? – пожал он покатыми плечами. – Мы в детстве тоже дружили со всякими.

– Не боитесь, что Катя попадёт под их влияние? Вы должны понимать, кто и зачем распространяет у нас языческие мифы.