Чезар

– Я знаю. Малыш, мне ещё полдня нужно. Вернусь часа в четыре.

– Я сейчас распахну все окна, не ругайся. В твоей квартире очень душно.

«Твоей», «моей»… Три года вместе, но она до сих пор не сжилась с этой квартирой и различает, где чья территория.

– Конечно. Кондиционер включи. А вечером поехали в ресторан.

– А вечером я не могу. И в понедельник я улетаю. А твоя работа в выходные обычно плохо заканчивается. Ты на этом митинге? Поехал всё-таки?

– Ну, прости, я не мог отказаться, Рыкованов лично просил за Эдиком присмотреть. Но у меня хорошие предчувствия. Эдик даже не приехал, так что вместо митинга получилась овсяная каша. Заедешь завтра?

– Посмотрим, – мягко ответила она и сбросила вызов.

Но Эдика я сглазил. Когда я поднял глаза, он быстро шагал от парковки, держа в руке своё главное оружие – мегафон. Выглядел он не так свежо, видимо, хорошо провёл вечер пятницы, но всё же был более боеспособным, чем если бы, допустим, его переехал самосвал.

Эдик, конечно, был уникальным дерьмом, потому что выглядел, как конфетка. Он выделялся ростом и красотой чернобрового лица, его длинные волосы раздувались на ходу, его взгляд был всегда по-орлиному сосредоточен, и женщины смотрели на него заворожённо. Да я бы тоже засмотрелся, если бы за два года наблюдений не знал его паскудное нутро. Помимо жены он спал с бабой из министерства экологии, имел нарциссическую натуру, мечтал о политической карьере, но при этом был ещё и довольно труслив, а потому изворотлив. Его бизнес-модель заключалась в том, чтобы отрабатывать дягилевские деньги, не давая Рыкованову разозлиться всерьёз. Эдик хорошо чувствовал грань, где спектакль переходит в жизнь, и поэтому был даже удобен: при всей своей трухлявости, он хотя бы не нарушал законов жанра.

Мегафон в его руках захрипел и издал протяжный свист. Толпа затихла, внимая звукам, как волшебной дудочке. Эдик мог говорить о теории плоской Земли, его бы всё равно слушали запоем.

Заметив меня, он отвёл глаза. Он вряд ли знал меня в лицо, но почувствовал идейного врага совсем другого калибра. Теперь своей похмельной башкой он прикидывал, сколько нас, каковы наши намерения, можно ли нас вывести из себя и не слишком ли это рискованно. Его место силы было у памятника «Вечному студенту» возле главного корпуса ЮУрГУ, сюда же его направили дягилевские, и он понимал, что находится на территории Рыкованова, и что здесь грань между спектаклем и жизнью чуть тоньше обычного. Да, Эдик, ты умный парень, ты всё понимаешь. Начинай уже.

Но Эдик медлил, переговаривался с кем-то из помощников, мял в руках бумажки. Сценарий, похоже, забыл.

В толпе всплыл неряшливый плакатик с надписью «Нет войне!», но сконфуженно пропал – неразборчивому активисту объяснили, что экологический митинг не стоит подрывать теориями заговора. Среди протестующих полно любителей сеять панику по любому поводу.

Пока Эдик собирался с духом, появился министр экологии Нелезин. Он спешил ко мне сбоку, опасливо огибая толпу. Растения вымазали пыльцой кремовые штанины его брюк.

– Как жарко-то! – воскликнул он, утираясь платком.

– Давно приехали, Иван Алексеевич? – я сжал влажную нелезинскую ладонь.

– Только что, – он встал рядом, щурясь на солнце, напоминая потного китайского божка. – Утром-то на дачу поехали, а тут ваши звонят, так, мол, и так, надо.

– Это я распорядился. Извините, придётся поработать.

– Да, я понимаю. Хорошо, недалеко был. А места тут хорошие, чудо места! Край ста озер, как говорится…

Он заговорил о рыбалке, придвинулся и перешёл на вкрадчивый полушёпот, словно его способы прикормки лещей представляли коммерческую тайну. Весь этот необязательный разговор был его способом не думать о толпе, с которой он скоро будет объясняться.

Я прервал его пассаж о достоинствах кукурузы в качестве наживки:

– Иван Алексеевич, вы готовы выступить?

– Конечно, – быстро отрапортовал он, но по движению его головы было понятно, что готов кто-то другой.

– Что? – зацепился я за этот жест.

– Там человек из «Росатома» приехал, специалист, – кивнул Нелезин. – Вон, вон он. Это же, как говорится, их епархия. Мы то что? Мы же в Минэко радиацией-то никогда особо… Это же федеральная история.

Человеку из «Росатома» было лет тридцать. В брюках и светлой рубашке, похожий на менеджера по продажам, он стоял в тени недалеко от парковки, прижимая к себе тонкую папку, припотев к ней. Почувствовав наш интерес, парень распахнул папку, нахмурился и углубился в чтение.

– Нет, – отрезал я. – Выступите вы. Технические подробности никого не убедят. Это эмоциональный протест. Вы свой, вы местный: нужно максимально просто объяснить, что опасности нет, ясно?

– Конечно, конечно. Да какая опасность-то? – закачался он сразу всем телом. – Поезд обычный проедет, что страшного-то?

Эдик снова куда-то пропал. Я оставил Нелезина, который злил меня бестолковым соглашательством, и зашагал вдоль путей. Слева от меня на поляне стоял жёлто-оранжевый шатёр, украшенный цветными ленточками, которые змеились на слабом ветру. У шатра бесновался раздетый до пояса парень. В руках у него была пластиковая бутылка, которую он использовал наподобие бубна. Он кривлялся, извивался, делал нелепые финты ногами, бил в пластиковый бубен и выкрикивал что-то вроде «О-шш! О-шш!».

Я включил рацию и прошипел:

– Денис, блин, что за цирк у меня тут? Где! На поляне у забора. Это цыгане или кто?

Денис наблюдал за мной из машины. Рация выдавила шершавый звук:

– Кирилл Михалыч, да это дети, мы проверили.

– Дети?

– Подростки, паганы, как их… праноеды или типа того.

– Секта?

– Ну, да … Они в обход дороги пролезли ещё с вечера, палатку поставили. Шугануть?

– Не надо. Пусть жарятся. Отбой.

Когда я снова повернулся к шатру, его обитатели стояли у входа, насмешливо разглядывая меня. Им было лет по двадцать. Бесноватый продолжал свой танец. Ещё один парень, светловолосый, с немного детским лицом и острым носом, похожий на зверька, сидел на пне и задумчиво строгал палку.

Две девушки в длинных платьях под самое горло двинулись ко мне через поляну. На головах у обоих были картонные кольца с орнаментом. В паганских культах я пока не разбирался, но из-за обострения внешнеполитической ситуации скоро мне придётся освоить и эту науку. Язычники были плодотворной средой для антиправославных идей.

– Чезаровский? – крикнула мне одна из девушек, но я не ответил.

Обе остановились метрах в пяти от насыпи. У кричавшей девицы было узкое худое лицо и жидкая чёрная причёска, словно налипшие водоросли. Картонное кольцо, прижимая волосы, делало её голову ещё более вытянутой и придавало сходство с афганской борзой.

– Зачем же вы шпионите? – не унималась она, хитро подмигивая мне.

Вторая девица была симпатичнее: её круглое безмятежное лицо напоминало разбуженного кота. Пышные волосы непокорно выбивались из-под картонного колечка. В её лице было меньше яда. Она смотрела на меня с любопытством и даже лёгким восторгом, как смотрят на опасных хищников в зоопарке.

Я усмехнулся и хотел уйти, но борзая добавила ровным голосом:

– Можно было прийти и познакомиться, мы же не прячемся.

– Времени не было, – ответил я таким же усыпляющим тоном. – Вы отдыхаете, я на работе.

– Нравится быть рыковановским псом? – спросила борзая всё также мирно, но глаза её дерзко блеснули.

– Не меньше, чем тебе нравится жить среди полоумных.

– А на войну пойдёшь? – губы её изогнулись, как сарматский лук.