Чезар

– Не будет никакой войны. Учения идут, понятно? У страха глаза велики.

– Тебя и не позовут, – ответила борзая, теряя ко мне интерес. – Ты старый уже.

Наверное, я переменился в лице, и девицу это возбудило: она выставила запястья, одно из которых украшала татуировка дельфина, и, хлопая глазами, спросила:

– Может быть, арестуешь меня? Я попала под дурное влияние. Мне теперь антинародные мысли в голову лезут, и вся ваша чезаровская кодла кажется мне сборищем конченных дегенератов.

– Что касается дегенератов, ты оглянись вон, – кивнул я в сторону бесноватого танцора. – А будете мешаться, арестую.

– Арестует он! Да ты в отставке! – заголосила борзая, хохоча. – Тебе же только охранником быть! Гав-гав!

Эта дура что-то знала обо мне. Может быть, мои данные засветились в одном из паганских пабликов.

Вторая девушка опешила от напора подруги и стояла слегка смущённая. Она теребила дешёвые самодельные колечки на пальцах. Заметив мой взгляд, она приободрилась и тоже посмотрела с вызовом.

Я неспешно достал смартфон и снял их лица крупным планом, на что обе девицы отреагировали живо, принялись обниматься и позировать. Смартфон распознал их лица и нашёл в соцсетях – эти бестолочи даже не скрывались. Темноволосую ведьму звали Марина Ерофеева. Вторую, похожую на смущённого кота – Екатерина Османцева. Фамилия показалась мне знакомой. Османцева, Османцева…

Я собрался уходить, когда услышал ядовитый голос Ерофеевой:

– Анатолий Петрович будет очень доволен вашей доблестью и выдаст вам что-нибудь вкусненькое.

– Даже не сомневайся, – ответил я и кивнул в сторону шатра: – Вы своему эпилептику попить дайте, а то до обморока недалеко.

Поймав волну экстаза, парень с пластиковым бубном исполнял что-то вроде брейк-данса. Синтетические наркотики – штука страшная. Я видел, как люди от них в открытое окно выходят.

– До свиданья! – выкрикивала Ерофеева. – Привет Рыковаше и братцу Пикулю! Пусть почешут вас за ушком!

Одними губами я прошипел «Сука!» и обещал себе на неделе заняться этими наркоманами-паганами. Язычники, хиппи, праноеды становятся проблемой, как и предсказывал Рыкованов.

Когда я вернулся к толпе, Эдик разогревал её срывающимися голосом. Мегафон перемалывал его фразы и делал слова почти неразборчивыми, но в проповеди важнее подача, напор и артистизм, а с этим у Эдика проблем нет – во время выступлений он похож на греческого бога, чья мать согрешила с арабом.

– …здоровье ваших детей! – доносилось до меня. – Эти изотопы распадаются миллионы лет! Им нужен не Полевской, им нужны уфалейские отвалы! Им нужны новые Ferrari!

Скотина, узнал же про Ferrari! Пикулев, конечно, не мог найти более удачного момента, чтобы засветить свою обновку, и теперь Эдик будет три месяца склонять нас, цепляясь за этот Ferrari, цена которой ничтожна на фоне состояния Рыкованова и Пикулева. Народ не понимает, что Ferrari, дворцы, частные самолёты – это вообще меньшие из их проблем.

– Нам стронций, им Ferrari! – горланила толпа.

Эдик рассчитал всё довольно точно, и едва он размял толпу своими лозунгами, как появился поезд.

Я почувствовал его приближение по напряжённости рельса, на котором стоял, по глухим стонам промасленных шпал, по гудению костылей. Казалось, поезд не ехал по рельсам, а мял их, выгоняя из-под себя металлическую волну.

Он показался из-за поворота, дрожа в горячем воздухе. Из-за противорадиационной защиты он напоминал бронепоезд и выглядел грозно, так что на какую-то секунду я тоже уверовал в исходящую от него угрозу.

Скоро стало понятно, что это даже не один поезд. Впереди катилась машина с манипулятором, которую железнодорожники называли «прэмка», а за ней ехал синий тепловоз с вагоном и двумя платформами, на которых стояли трактора защитного цвета. Окна всех машин закрывали грубо наваренные листы, придавая сходство со слепыми ископаемыми чудовищами. В передней части тепловоза, как таран, торчал какой-то агрегат, вроде скребка для снегоочистки.

Я включил рацию:

– Денис, зачем они такие танки присылают? Только народ накручивают! Будто Третья мировая началась! Через пять минут это всё в соцсетях будет! Нельзя было обычный тепловоз пустить?

Рация щёлкнула и проговорила:

– Кирилл Михалыч, это к «Росатому» вопрос. У них такие правила.

– Ясно. Твои люди всё на видео снимают?

– Да, всё. И менты ещё с машин записывают. Не волнуйтесь.

Толпа отреагировала не сразу: некоторое время люди заворожённо смотрели, как синие бока тепловоза скользят через берёзовую листву. По хриплому окрику эдиковского мегафона все бросились к путям.

– Денис, Денис, – сдерживая голос, заговорил я в рацию. – Машинистам передайте, чтобы остановились. Люди на путях! Они в броне не видят ничего. Сейчас кого-нибудь укоротят.

Но протестующие прониклись уважением к надвигающемуся металлу и встали у ворот почтительны полукругом. На рельсы они вышли, лишь когда надрывно заскрипели тормоза и тепловоз замер, выпустив облако чёрного дыма. Пахло гарью и мазутом.

Но идущая первой инженерная машина медленно катилась в сторону толпы. Я подскочил и трижды ударил в её звонкий борт.

– Да стой ты!

Машина замерла, зашипела, издала зловещий скрежет, будто машинист затянул ручник. Какое же это архаичное дерьмо, подумал я, глядя на её щербатую окраску, вспученную от ржавчины. Аристократ Пикулев мог бы и раскошелиться на какой-нибудь немецкий аппарат, чтобы люди в самом деле поверили в его педантизм. Машины выглядели тяжёлыми и печальными, как старые слоны, которых ведут на убой.

Прохор со своей камерой скакал так и сяк, размахивая селфи-палкой. Он напоминал муху, которая нашла лужу мёда и от счастья не знает, с какой стороны её пить. Он снимал то людей, то «прэмку», то совал камеру в нос одному из моих людей, требовал представиться и рассказать, по какому праву тот снимает «частную жизнь активистов».

Светлая причёска Чувилиной мелькала среди голов. По жестам активистки было понятно, что лекция об основах радиационной безопасности в разгаре.

Министр Нелезин нелепо стоял посреди поляны на полпути до рельсов. Я махнул, чтобы он подходил ближе.

Эдик надрывался:

– Запуск грузовых составов на Полевской – это предлог! Пикулева и Рыкованова интересуют ресурсы зоны! В девяностых они уже таскали оттуда радиоактивный металл! Смотрите, полицию согнали!

– А мы не боимся! – крикнули из толпы.

– Мы ничего не нарушаем! – поддакнул кто-то.

Эдик хрипел на верхней из доступных ему нот:

– Рыкованов сделал состояние на продаже облучённого металла! 20 лет назад, при Ельцине! Теперь ему снова дают карт-бланш! Остановим его сейчас! Мы ликвидировали зону! Мы знаем угрозу! Не дадим втянуть наших детей в новый виток радиационного геноцида!

Эдик, Эдик… Зону он ликвидировал! В 1992 году тебе, Эдик, было… сколько же тебе было? Полгода, наверное. А Рыкованов, которого ты ненавидишь, работал в зоне с первых дней, и выгоды от ельцинской власти он получил в обмен на своё здоровье и здоровье своих детей – обе дочери Рыкованова умерли от генетических дефектов в раннем детстве. Тебе ли, Эдик, судить его?

Убедившись, что спектакль идёт по плану, я отошёл к стоянке, где ко мне подскочил возбуждённый Ефим:

– Михалыч, там менты спрашивают, им приступать?

По его горящим глазам я видел, с каким удовольствием он отмудохает Эдика, если тот окажет сопротивление.

– К чему приступить? – нахмурился я.

Ефим закипал от жары.