Беги как чёрт

Винс проснулся в одежде на неприготовленной постели. Узнал знакомый интерьер своей съемной квартиры и с облегчением вздохнул. Но уже через мгновение встрепенулся и принялся обшаривать карманы джинсов. Быстро сообразив, что они совершенно пусты, он взглянул на пол, и, к своей радости, увидел телефон и связку ключей. Радость эта была бы значительно сильней, если бы каким-то чудом нашлись и деньги, но сто франков, бывшие вчера при нем, остались в пабе. Лежа на спине и закрыв лицо руками, он в сердцах проклинал свою дурную пьяную голову. Для него это была довольно привычная утренняя экзекуция, к которой он все никак не мог привыкнуть. А эти черные провалы в памяти! Сколько раз он твердил себе, что все закончится на пятом бокале пива, но вновь и вновь, за пятым шел шестой, потом водка или текила, а потом сплошная тьма без малейших проблесков.

Он горько усмехнулся и заглянул в список последних контактов в телефоне. Отсутствие вызовов и сообщений в период беспамятства значительно приободрило и позволило найти в себе силы, чтобы принять вертикальное положение.

«Твою мать, сто франков спустил. Ну и как теперь еще две недели протянуть?» – думал он и жадно глотал холодную воду прямо из-под крана. Затем он с отвращением посмотрел на себя в зеркало и покачал головой. Каждый раз, видя эти воспаленные похмельные глаза, он испытывал натуральное отвращение.

– Кто ты? – спросил он и прищурился. – Кто ты?

Не удостоив себя ответом, он плюнул в отражение и вернулся в спальню. Взял телефон и сделал звонок.

– Привет.

– Я не выйду сегодня, сможешь подменить?

– Я напился, как скотина.

– Нет, вчера, но меня еще держит.

– Не знаю, я ничего не помню, как обычно.

– Спасибо, можешь рассчитывать на меня.

– Кто бы говорил.

– У меня вообще-то повод был, мне двадцать семь стукнуло.

– Я думал, что ты знал.

– Спасибо, ничего страшного.

– Ладно, может, отосплюсь и зайду.

– Нет-нет, сегодня нет. Да и денег особо нет, чтобы продолжать.

– Нет, хорошего понемногу.

– Ладно, давай, счастливо.

Прекрасно понимая, что стоит выпить одну банку пива, и сегодняшний день безнадежно потерян, Винс одновременно знал, что так оно и будет. И единственное, о чем он молил, принимая душ – это не сорваться вечером с цепи, не натворить глупостей и просто все помнить.

– Черт возьми, просто помнить! – воскликнул он.

То же самое он говорил себе и вчера, в свой двадцать седьмой день рождения – день, который с каждым годом вызывал в его сознании чувство все усиливавшегося отторжения. Нет, во вчерашней пьянке не было ничего похожего на праздник. Звонки от родителей и двух старых товарищей стали единственными вчерашними поздравлениями, и он был этому рад. Так же как был рад главному подарку – ощущению, что до него никому нет дела; ощущению, которое временами доводило его до отчаяния. Ноющая и сверлящая мозг мысль о том, что если не выпить и перетерпеть, то все будет нормально, пугала его еще сильнее, чем мысли о том, что все может кончиться вовсе ненормально. Стоя под теплыми струями воды, он в очередной раз сравнил свои пьянки со структурой романа. День первый – экспозиция: несколько бокалов пива и обманчивая иллюзия, что так теперь будет всегда. День второй – завязка: «всегда» окончено, провалы в памяти, растрачивание денег, омерзение на утро и бескомпромиссное продолжение, чтобы это омерзение заглушить. День третий – кульминация: пробуждение в подъезде, на улице, бывало и в полицейском участке с разбитым лицом, бывало и в больнице под капельницей; если пронесло, то просто дома в мокрых штанах или в луже рвоты, с устойчивым желанием ничего не понимать, ничего не видеть и не слышать. День четвертый – развязка: если не выпить, то мысли о вчерашнем дне могут просто свести с ума; физически едва живой, сердце заходится, все тело колотит. День пятый – эпилог: тьма медленно отступает под натиском проснувшегося здравомыслия, терпеливые муки днем и несколько банок пива перед сном.

– Все будет нормально, – сказал он себе, вылезая из душа, и заметил, что вера в это утверждение отлично уживается рядом с едкими сомнениями. Ведь сегодня был как раз третий день.

Через полчаса Винс Ваин – худощавый парень выше среднего роста, внешность которого можно было бы смело назвать приятной, – вышел из подъезда дома под номером тридцать пять на улице Пьера Корнеля и направился к ближайшему супермаркету. Пока он шел, разум его продолжал пребывать в плену мыслей о вчерашнем вечере, и яростно бился в наглухо закрытую дверь памяти. Он помнил, как пришел уже поддатым в паб «Хмельной лис» – не особо оживленный в вечер среды, – и выпил шесть бокалов пива, перекидываясь фразами с тамошним барменом Джимом. Помнил, как выпил первую рюмку водки, что не сулило ничего хорошего. Помнил, как примерно в десять вечера явилась компания развеселых завсегдатаев. Вслед за ними пришла Лиза. Уже смутно помнил, как после третьей водки он начал терроризировать ее своими театральными комплиментами, объятиями и клятвами отдать жизнь за один ее поцелуй. Так уж повелось, что некогда, перейдя грань один раз, теперь Винс бессовестно позволял себе вызывающее и вольготное поведение по отношению к этой девушке, хоть и понимал, что не имеет на это права. Разыгрывая роль, ему ничего не стоило встать перед ней на колени, поцеловать в шею, раскидываться громкими словами о вечной любви, в то же время прекрасно отдавая себе отчет в том, что его могут или не понять, или понять не правильно. И сейчас – хоть того и не помнил, но был в этом уверен, – он с ужасом представил, как он – совершенно неадекватное и отвратительное животное, – лез к ней со своими объятиями, а бедняжка просто не могла найти в себе смелости, чтобы дать ему пощечину и послать подальше. Хотя Винс знал, что даже это не спасло бы ее. Ему было страшно представить, какое же отвращение к нему испытывает эта девушка и каким презрением дышит. Как и все люди, презирающие самих себя, Винс крайне тяжело переживал презрение других, хоть и не признавался себе в этом.

Уже через полчаса, когда Винс сидел на лавке в сквере, наслаждался прекрасным солнечным утром и допивал первую банку пива из четырех купленных, мысли его постепенно начинали склоняться в более позитивное русло. После второй банки, то, что еще час назад вгоняло его в тоску, сейчас вызывало на его лице усмешку: и Лиза, и ее отвращение, и потерянные деньги, и то, о чем Винс даже не знал и не помнил. Вскоре он заключил, что выйти из затруднительного финансового положения задача вполне выполнимая. Из двухсот оставшихся франков, сто из которых уже пошли в расход, в его распоряжении были только шестьдесят, так как сто сорок являлись неприкосновенными и имели четкое предназначение. Прожить впроголодь на шестьдесят франков дней десять, в принципе, можно, но Винс прекрасно знал, что уже к завтрашнему утру у него в кармане будет не больше пятнадцати. А значит, вновь придется занимать у Стефана, и выслушивать все эти осточертевшие лекции о своей непутевости и безответственности.

Стефан был шефом Винса, и по доброте душевной никогда не отказывал тому в деньгах, чем провоцировал у парня устойчивое убеждение в наличии запасного варианта. Таким образом, стоило Винсу рассчитаться с долгом, как уже через три дня он приходил с аналогичной просьбой, чем вызывал у своего начальника стремление направить молодого человека на путь истины и вдолбить в его голову всю неправильность его бытия. Этот сорокалетний мужчина без труда, и ни разу не повторившись, мог провести двухчасовой семинар на тему загубленной жизни и методов, с помощью которых эту жизнь можно возродить. Но Винс, стоя перед ним с кротким и раскаивающимся видом, ждал лишь, когда тот достанет из кармана бумажник и выдаст ему денег. Винс и Стефан были единственными постоянными работниками в маленьком отеле на юге города. Устроившись туда в январе заместителем управляющего, коим был Стефан, Винс считал эту не самую высокооплачиваемую работу с зарплатой в полторы тысячи франков, чуть не работой своей мечты. Делать там практически ничего не приходилось, только следить за работой обслуживающего персонала. По неизвестным и не интересующим Винса причинам, владелец отеля закрыл его перед самым летним сезоном, хоть и не торопился с продажей. Весь персонал был расформирован, но Стефану и Винсу предложили остаться кем-то вроде сторожей, и поддерживать порядок, если, конечно, их устроит новая зарплата, урезанная на двадцать процентов. Стефан первое время негодовал и пытался найти другую работу, но Винс сразу же воспринял новые условия, как истинный подарок судьбы. Теперь можно было вообще ничего не делать, и при этом получать за это какие-никакие деньги. На выходных в отель приходили нанятые горничные, чтобы навести чистоту, так что даже от этой обязанности он был освобожден. Стефан и Винс формально должны были оба присутствовать в отеле днем, и один из них должен был оставаться на ночь, но на самом деле, чаще всего и днем и ночью работал только один человек, поскольку сам владелец редко удостаивал их своим вниманием.

Итак, приняв решение выслушать в скором времени пламенную речь Стефана в обмен на небольшой кредит, Винс в более-менее нормальном расположении духа поплелся домой. Яркое солнце на безоблачном небе, свежий воздух и ароматы цветущей зелени, утреннее будничное оживление на улицах, алкогольный завтрак и смежные с ним планы на грядущий день – все это в некоторой степени приподняло его настроение. С приятной тяжестью в голове и романтичным настроем в душе, он уже начинал склоняться к своему оправданию. Винс, на самом деле, еще не был алкоголиком, хоть и считал себя таковым, но он неминуемо стремился к этой ужасной болезни. А все дело в том, что он был не в силах противостоять стремлению хоть к жалкой пародии на разудалый праздник жизни; стремлению, которое так ярко проявляется в отдельных натурах и полностью управляет их действиями. Он совершенно не умел копить деньги, питался кое-как, мог довольствоваться в жизни самым малым, но, что касается разгула, тут он просто не находил в себе сил устоять. Винс понимал всю убогость своих пьянок, понимал, что со стороны выглядит смешно, понимал, что его одиночество во многом обязано его ветреному образу жизни, понимал, что ему не стоит пить вообще, если он не умеет себя контролировать. Но он был твердо уверен, что на него пал некий жребий судьбы, который просто не позволит ему жить по-другому. Ему не были чужды страсти и чувства, и как все люди иногда он думал о семье, о стабильности и благополучии. Но как бы ни были эти мечты приятны и пламенны, он понимал, что никогда не сможет так жить. Почему? Он не мог дать ответа. Словно это было вбито в него с рождения и не требовало доказательств. И дело было не в слабости и нерешительности; в иных ситуациях Винс умел проявлять характер и силу воли. Дело было в сверхъестественной природе его убеждения, что нормальная жизнь никогда ему не светит.

Как и у большинства людей, склонных к воображаемой жизни, мечты Винса в его фантазиях напоминали битвы с ветряными мельницами. И он даже допустить не мог, что мечты его в реальной жизни – вполне досягаемая высота. Досягаемые высоты были ему безразличны, они были слишком приземлены для его порывов. Но убедить себя в том, что борьба бесполезна, и, тем не менее, продолжать эту борьбу – вот где была его отрада. И даже сейчас на ближайшее будущее у Винса были четкие планы, которые он старательно обрекал на провал. И в то же время, вполне резонно предположить, что, несмотря на весь свой надуманный фатализм, где-то в глубине души он допускал наличие лазейки, ведь вряд ли человек в здравом уме будет тратить время на попытки выучиться хождению по воде.

Промаявшись полдня и продолжая неспешно выпивать, Винс дождался четырех часов, сунул в карман пятьдесят франков и отправился в паб «Хмельной лис» на Южной стене. Возвращаться на следующий день на место боевой славы всегда было противно. Прокручивая в голове возможные варианты вчерашних событий, допуская даже самые аморальные из этих вариантов, приходилось переступить порог и с глупой улыбкой задать привычный вопрос: «Что вчера было?» Всякий раз, ожидая чего-то вроде «пошел отсюда к черту», он замечал, что всем, по сути, все равно.

Примерно так все произошло и теперь. Войдя в пустой зал паба, Винс посмотрел на бармена Джима и официантку Эрин и несмело поздоровался. Те не проявили ни малейшего признака неудовольствия своим гостем, и Винсу сразу стало полегче. Он попросил налить ему бокал пива и спросил:

– Что вчера было?

Джим пожал плечами.

– Да ничего особенного. Нет, ну ты напился в хлам, но вроде все нормально. Угощал людей шампанским.

Винс поморщился, поняв, куда делись его деньги, но не стал заострять внимания на деталях этого обстоятельства.

– И что, даже не опозорился никак?

– Только перед Лизой, как обычно, – улыбнулась Эрин.

– А что Лиза? – Винс напрягся.

– Говорю же, как обычно. Целоваться лез к ней. Даже между ног.

Джим засмеялся, а Винс почувствовал что-то похожее не нездоровое удовольствие. Новость об этой отвратительной выходке – а он прекрасно понимал, что она была отвратительной, – наряду со смущением и стыдом принесла ядовитое утешение. Наиграно причитая, про себя Винс думал, что удостоил Лизу весьма оригинальным комплиментом.

– А как я ушел? – закончил свой допрос Винс, мысленным взором замечая, как мир, еще такой серый этим утром, окончательно приобретает все цвета радуги. – Ты такси мне вызвал?

– Нет, ты просто встал и ушел. Не помнишь ничего?

– Совершенно ничего.

– Автопилот значит.

– Он, родной. Но Лиза… черт.

Винс сделал подряд несколько глотков пива.

– Может, зайдет сегодня, – сказала Эрин, и улыбка, не сходившая с ее лица, заставляла Винса думать, что если бы ее попытался поцеловать между ног совершенно неуправляемый придурок, то она была бы на седьмом небе от счастья.

– Откуда ты знаешь? – спросил он как бы с опаской, а внутренне ожидая этой встречи. Ожидая мазохистского удовольствия, когда в ответ на ее презрение он вновь примет свою развязную манеру.

– Денег вчера на карте не хватило. Сказала, что сегодня расплатится.

– Меня не могла попросить? – усмехнулся Винс. – Уж если на шампанское для всех хватило, то и ей бы нашлось.

Винс вовсе не был плохим человеком, но в людях разбираться не умел. Точнее, не умел дать правильную оценку отношению к нему других людей. Совершенно напрасно думал Винс, что Лиза его презирает, и неизвестно чем в своем поведении девушка могла заронить в него эту уверенность. Винс был эгоистичной особой, и чужие чувства воспринимал исходя из собственных соображений, не утруждая себя размышлениями о природе души другого человека. Это он презирал себя глазами Лизы; он сам не мог принять свое лицемерное и хамское отношение к ней. Он сам прекрасно понимал, что ведет себя мерзко и низко, и не мог примириться с этим в глубине души. Ему было стыдно и перед ней, и перед самим собой, но никто не должен был об этом догадаться. Каково же могло быть его удивление, если бы он узнал, что Лиза не то, что не испытывает к нему презрения, а даже наоборот, испытывает к нему некоторую слабость. Возможно, Винс не знал, что в женщине очень часто первое впечатление, которое производит на нее мужчина, устойчиво отражает все последующие. И не испытывая к Лизе ничего, напоминающего влюбленность, он редко вспоминал, как проводил ее домой после их знакомства – по странному совпадению абсолютно трезвый в отличие от нее, – как воспользовался ее приглашением зайти, но лишь для того, чтобы уложить ее в постель, укрыть одеялом и удалиться. Возможно, Лиза и расценила бы это поведение как свою непривлекательность в его глазах, если бы на следующий день, исключительно от скуки, Винс не пригласил ее прогуляться, при этом продолжая вести себя скромно, и даже застенчиво. Возможно, и не воспринимала бы его всерьез (а она была одной из очень немногих личностей, которые воспринимали Винса всерьез), если бы вскоре он, опять же, исключительно от скуки, не начал осыпать ее комплиментами, при каждом удобном случае целовать ее руки, и иронизировать по поводу их будущей совместной жизни. Винс даже не догадывался, что эта девушка – вовсе не глупая – неправильно трактует его поведение, и считает, что под покровом шутки он выказывает ей свои истинные чувства.