– Правильно! Именно вы! – почти выкрикнул Люк. – Поговорите с ним, мистер Мейли. Вам знакомы такие, как он.
– Друг, позволь сказать тебе несколько слов, – громко и отчетливо произнес Мейли. Бормотание прекратилось, и у всех появилось ощущение, что несчастный замер, прислушиваясь. – Нам очень жаль тебя. Знай, ты умер. Ты видишь нас и не можешь уразуметь, почему мы не видим тебя. Но ты на том свете, в потустороннем мире. Ты ожидал другого, потому и не догадался, где находишься. Ты думал, что тебя встретят иначе. Но там все оказалось не так. Ты должен понять, что все – благо, что Бог – добро и что тебя ожидает блаженство в том случае, если ты возвысишься духом, будешь молиться о помощи и думать не только о своем печальном положении, но и о тех страдальцах, которые так же скитаются, объятые мраком.
Несколько минут тишины, и вновь голос Люка.
– Он услышал вас и благодарит. Прозрение постепенно приходит к нему. Со временем он обретет и большее знание. Он спрашивает, может ли прийти еще.
– Конечно! Конечно! – возопил Болсоувер. – У нас уже есть несколько подопечных, которые раз от разу становятся все более сведущими. Да благословит тебя Бог, дружище! Приходи, когда хочешь.
Лепет прекратился, а к присутствующим пришло сладостное чувство покоя и умиротворения. Тут раздался тоненький голосок Уи Ван.
– Осталось еще много энергии. Тут Красное Облако. Если Папочка пожелает, он может что-нибудь показать.
– Красное Облако – индеец и тоже наш гид. Незаменим, когда нужно продемонстрировать какое-нибудь физическое действие. Ты здесь, Красное Облако?
Три громких стука, словно били молотком по дереву, раздались в тишине.
– Добрый вечер, Красное Облако!
Новый гость заговорил отрывистыми фразами, медленно и с трудом выговаривая слова.
– Здравствуй, вождь! Как здоровье скво? Детишек? Никак в вигваме новые лица?
– Они здесь в поисках истины, Красное Облако. Покажи им, что ты умеешь делать.
– Попробую. Подождите минутку. Буду стараться.
Вновь тягостное ожидание, а затем новые чудеса.
Во мраке появилось смутное мерцание, что-то вроде струйки светящегося дыма. Сначала она вилась от одной стены к другой, а затем закрутилась в центре комнаты. Постепенно струйка как бы сгущалась, превратившись наконец в яркий кружок размером с сигнальный фонарь. Он не отбрасывал света, и потому особенно резко выделялся в темноте. Кружок подплыл к самому лицу Энид, и Мелоун мог его хорошо рассмотреть.
– Но его держит чья-то рука, – воскликнул он с вновь вспыхнувшим подозрением.
– Конечно. Это материализованная рука, – сказал Мейли. – Я тоже ясно вижу ее.
– Хотите, чтобы она коснулась вас, мистер Мелоун?
– Да, если можно.
Свет погас, и почти тут же Мелоун ощутил чье-то прикосновение. Он подставил свою ладонь и отчетливо почувствовал, как на нее легли три пальца – теплые, гладкие, средней величины. Мелоун сжал руку, и пальцы как бы растаяли в ней.
– Она исчезла, – задыхась от волнения, проговорил журналист.
– Что поделаешь! У Красного Облака бывают такие промашки. Но его световые эффекты великолепны.
Тут же, как бы в подтверждение этих слов, началась еще более поразительная игра света. По комнате медленно поползли разной величины облачка и заплясали крошечные искорки, похожие на светлячков. Тогда же молодых людей обдал ледяной порыв ветра. Нельзя было приписать его обману чувств: у Энид даже сдуло на лоб прядь волос.
– Вы, наверное, ощутили порыв ветра? – спросил Мейли. – Некоторые из огоньков могут сойти за языки пламени. После этого Троица уже не покажется вам таким уж невозможным феноменом.
Бубен взмыл вверх; по светящемуся пятну было видно, как он описывал круги под потолком. Затем бубен опустился ниже и поочередно коснулся голов всех присутствующих. И как бы успокоившись, с певучим звоном водворился на место.
– Почему бубен? Почему используется один только бубен? – спросил Мелоун.
– Удобен и компактен, – объяснил Мейли. – И всегда укажет звоном, где находится. А что вы еше можете предложить? Разве только музыкальную шкатулку.
– Наша шкатулка проделывает иногда удивительные вещи, – похвасталась миссис Болсоувер. – Ей ничего не стоит взмыть под самый потолок. А ведь она тяжеловата.
– Девять фунтов, – уточнил Болсоувер. – Однако, судя по всему, наше время подошло к концу. Не думаю, что мы сегодня еще что-нибудь высидим. Сеанс прошел неплохо, можно сказать, на хорошем среднем уровне. Перед тем как включить свет, надо немного обождать. Ну, что скажете, мистер Мелоун? Если вас обуревают сомнения, выкладывайте сразу. А то есть у вас, журналистов, одна неприятная черта: сначала ни гу-гу, только удыбки и рукопожатия, а потом дома вы расслабляетесь, еще раз прокручиваете все в голове и пишете, что мы жулики.
Кровь застучала в висках у Мелоуна, он провел рукой по пылающему лбу.
– Не знаю, что и думать, – признался журналист, – но вечер произвел на меня сильное впечатление. Можно сказать, потряс. Кое-что я читал, но увидеть самому – совсем другое дело. Однако больше всего меня убеждает ваша искренность и душевное здоровье. В этом невозможно усомниться.
– Неплохо. Вы делаете успехи, – сказал Болсоувер.
– Я пытаюсь понять, какие вопросы могут возникнуть у моих читателей, не присутствовавших на сеансе. Нужно постараться заранее ответить на них. Во-первых, все происходило как-то необычно, по-домашнему что ли. О духах принято думать несколько иначе.
– Теории следует основывать на фактах, – сказал Мейли. – До сих пор человечество подгоняло факты к уже готовым теориям. Надо учитывать, что сегодня мы имели дело – это ни в коем случае не бросает тень на наших добрых хозяев – с невысокими духами, имеющими вполне определенные функции. Их нельзя назвать типичными обитателями потустороннего мира, как нельзя назвать портового грузчика типичным англичанином.
– А Люк? – возразил Болсоувер.
– Он, конечно, находится на более высокой ступени. Вы его слышали и можете сами судить. Еще вопросы, мистер Мелоун?
– Если можно. Почему все вершится в темноте? Это может вызвать определенные подозрения. Почему спиритизм так тяготеет к мраку?
– Не всегда, а только в случае работы с предметами. Тогда полная темнота действительно необходима. Это связано с причинами химического порядка. Фотограф ведь тоже проявляет пленку в темной комнате. В основе фотографирования лежит перенос на светочувствительную пленку тончайшей материальной субстанции с человеческого тела; затем в темной комнате она проявляется и закрепляется. Нечто подобное происходит и здесь. Теперь понятнее?
– Пожалуй, да. Но все равно жаль. Здесь самое уязвимое место.
– Иногда кое-что получается и на свету, – сказал Болсоувер. – Может, Уи Ван еще не ушла? Обождите минутку. Где у нас спички? – Он зажег свечу, после долгого сидения в темноте все отчаянно заморгали. – Сейчас посмотрим.
Среди прочих предметов, которыми забавлялись неведомые силы, было деревянное блюдо. Болсоувер пристально смотрел на него; остальные стали глядеть туда же. Все уже поднялись, но с места не двигались. До блюда было около трех футов.
– Уи Ван, ну, пожалуйста, – попросила миссис Болсоувер.
Мелоун не верил своим глазам. Блюдо зашевелилось. Оно дрожало, затем мелко застучало по столу, как крышка на кипящем чайнике.
– Подними его, Уи Ван! – просили все, радостно аплодируя.
При свете ярко горевшей свечи было отчетливо видно, как блюдо поднялось и стояло, пошатываясь на ребре, как бы пытаясь удержать равновесие.
– Наклони его три раза, Уи Ван.
Блюдо три раза наклонилось, потом упало и больше не двигалось.
– Рад, что вы видели это своими глазами. Самая простая и убедительная форма телекинеза.
– В это невозможно поверить! – воскликнула Энид.