Сорока и Чайник

Первый нечленораздельно зарычал.

Крупа и правда рассыпалась. Кузьма расстроенно посмотрел на кучку, которая вывалилась из пакета и перемешалась с грязью.

– “Портвейн!” – испуганно воскликнул голос.

Кузьма Афанасьевич дернулся и полез проверять бутылку за пазухой.

– Фух, всё в порядке, – старик облегченно вздохнул. – Целая.

– “Портвейн!” – голос был доволен.

Опираясь на здоровую ногу и придерживаясь за холодную кирпичную стену, старик поднялся. Прижимая через одежду бутылку, он пошел вниз по улице. Нырнул во двор-колодец, протиснулся через старую металлическую калитку, спустился ко входу в подвал. Внизу засуетилась местная крыса, пытаясь избежать окружения. Не обращая на нее внимания, старик остановился перед дверью, которую когда-то неаккуратно оковали жестью и кусками пакли. Тут, рядом, под ржавой железкой лежал ключ. Спина немного стрельнула. Крыса решилась и проскочила рядом с ногами на волю. Кузьма открыл тяжелый амбарный замок и зашел в темную глубину подвала. Чиркнула спичка, звякнула колба керосинки, стало светлее.

– “Пальто пока не снимай, – сказал голос. – Сначала затопи печь”.

Кузьма Афанасьевич прислушался к совету. Через пару минут по подвалу заметались отражения пламени. Через пять минут стало тепло. Пальто отправилось на вешалку. Из ящика рядом была добыта банка тушеной говядины. На печи появился медный чайник. Подвинув стул поближе, Кузьма грел озябшие ноги. Мокрые ботинки стояли рядом. От них шел пар.

Банка с тушенкой нагрелась, и, пробив ножом крышку, старик вывалил ее содержимое в металлическую тарелку. Потом достал кусок позавчерашнего хлеба, открыл зубами крышку с портвейна. Закрыл глаза, вдыхая запах огня, тушенки и портвейна.

– “Что может быть лучше теплого ужина, когда усталый приходишь домой? – заявил голос. – Можешь не отвечать".

Кузьма отхлебнул сладкого густого вина. Заел говядиной. По телу разлилось тепло. Отступала боль, отступала усталость. Ноги наконец-то согрелись. Огонь тихо потрескивали. Где-то далеко, на несколько этажей выше, возмущенно кричала женщина. В подворотне дрались кошки. По улице протарахтел паромобиль. С каждой минутой миру возвращались звуки. Возвращались краски. В печи изгибались оранжевые языки пламени.

Хлопнула входная дверь. Раздались тяжелые шаги, и в комнату вошел невысокий черный автоматон с четырьмя длинными руками. В сумраке подвала его желтые глаза жутковато мерцали. Кузьма Афанасьевич не обернулся только тихо сказал:

– Привет, Животное.

Робот молча протопал к печи, как-то по-собачьи покрутился вокруг своей оси и с лязгом осел прямо на пол. Тоже уставился на огонь.

Через минуту, когда капли влаги на его корпусе стали испаряться, разумный механизм поковырялся в ящике рядом с печью, достал оттуда бутыль с надписью “Минеральное масло”. Робот протянул ее Кузьме, тот, не глядя, слегка стукнул по ней своей бутылкой. Раздался глухое позвякивание. Оба выпили. Тишину подвала нарушал только негромкий треск пламени.

Курсант

Глава 1

Фёдор пытался заснуть. Холодный ноябрьский воздух коварно проникал через толстую, ржавую решетку, которая перекрывала окно. Фёдор уже очень давно мечтал только об одном. Спокойно выспаться. И вот ему представилась замечательная возможность это сделать. Но нет. Федор, попытался сильнее закутаться в бушлат и не обращать внимания на морось, которая вместе со сквозняком прорывалась в камеру. Спи уже…

Там за решеткой шумел Лосбург. Ржали кони, вдалеке шипел паровоз. Раздавались заливистые трели полицейского. Фёдор потрогал щеку, покрытую трехдневной щетиной. Болит. “Это кто ж меня так? – думал парень. – Не помню”.

В коридоре послышались шаги и громыхание решеток. Пол здания гауптвахты был выложен металлическими плитами, которое гремели так, как будто собирались проломить барабанные перепонки всех посетителей “пансиона”. Уснешь тут. Шаги остановились напротив двери в камеру Фёдора. Лязгнул замок, и дверь распахнулась.

– Курсант Сорока! Встать! Смирно! – прорычал голос коменданта.

Фёдор вскочил и вытянулся. Бушлат, которым он прикрывался, свалился на землю.

– Так, так, – сказал капитан первого ранга Улицкий, заходя в камеру. – Сорока. Опять ты!

Федор пучил глаза и всем видом старался показать готовность выполнить любой приказ и свою верность делам Империи.

– И что же мне с тобой делать? – устало заявил каперанг. – Как ты думаешь, зачем вас, щенят, отпускают в город? Есть идеи?

Курсант молчал и не двигался.

– Для культурного досуга, Сорока. Для саморазвития. Пойти домой, поесть и выспаться хотя бы. Ты же из местных. Почему не пошел домой?

Так и не дождавшись ответа, каперанг вздохнул и стал загибать пальцы в белой перчатке:

– Безобразно напился. Это раз. Приставал к дочерям градоначальника. Это два. Подрался с помощником управляющего. Потом с официантами. Потом с прибывшими городовыми. Это, слава Хранителю, что не убил и не покалечили никого.

Курсант тянулся в струнку и глядел строго вперед.

– Молчишь? Правильно, что молчишь. Позор!

– Я за дам вступился. Там два хлыща из цивильных к девушкам приставали. Ну я и…

– Ну я и, – передразнил его каперанг. Еще раз тяжело вздохнул. – А ничего, что это жених был одной из дам? А ничего, что это сын заводчика Афанасьева? Отчислить бы тебя, мерзавец, ко всем чертям!

Улицкий злился. Сжимал и разжимал кулаки в белых перчатках.

– Есть что сказать в свое оправдание? – прогромыхал он.

– Я победил, – после небольшой паузы сказал Фёдор.

Каперанг замер, а потом неожиданно усмехнулся.

– Это да. Это да. Постоял за честь мундира. Ладно, – Улицкий повернулся к коменданту. – Курсанта Сороку освободить. Он поступает в распоряжение прапорщика Зиберта. Только в память о твоем деде. И запомни, Фёдор, в последний раз я заступаюсь за тебя перед дисциплинарной комиссией. В последний!

– Рад стараться, господин капитан первого ранга!

– Вот только давай без этого, в учёбе бы так старался, на тебя опять жалобы. Гоните его отсюда, – кивнул он коменданту.

***

В маленькой железной печке потрескивали дрова. По телу Федора расходились приятные волны тепла. От голых ступней поднимался пар. В каптерке стоял тяжелый запах высыхающих портянок, но курсанты не обращали на это внимание. Возможность согреться и прилечь после целого дня издевательств прапорщика Зиберта того стоила. Кажется, они втроем сегодня выкопали целые Императорские Пруды. Сил повернуться с левого припекающего бока на замерзающий правый не было.

– Сорока, а ты легко отделался, – лениво произнес Гюнтер Кузнецов. – Кого другого за такое бы с месяц на гауптвахте держали. А ты с нами денёк покопался в грязи – и свободен.

– Кузя, вот не поленюсь, встану же, – не открывая глаза, сказал Фёдор.

– Лежи, лежи, здоровяк. Это я восхищаюсь.

– Завтра турнир просто, – после долгой паузы произнес Сорока. – Вот капраз и…

– Это понятно.

Третий курсант Алексей в беседе не участвовал, молчал и разглядывал языки пламени в печке. Гюнтер достал из нагрудного кармана небольшую серебряную коробочку.

– Будешь? – тихо спросил он Алексея.