Мой Эдем. Стихи и проза последних лет

Цыгане загалдели, снова натягивая на себя платки.

Писатель с дядей Автандилом продолжали разговор.

– Милый мой, – говорил Писатель, – вы такой же писатель, как я. Вам так же, как и мне, присуще особое отношение к слову. Вы чем занимаетесь?

– Работаю в маленькой производственной фирме.

– Э! – поморщился Писатель и махнул рукой. – Это для семьи, для куска хлеба. А для себя? Для души?

– Я блогер на «Эхе Москвы», – виновато сказал дядя Автандил, – и веду колонку в районной газете.

– Да мы с тобой одной крови! – захохотал Писатель.

– Нюшка, ты какие-нибудь стихи знаешь? – спросил дядя Витёк. – А то почитай, будет приятно.

И Нюшка, оглянувшись на березу, розовую в лучах утреннего солнца, продекламировала, старательно проговаривая слова:

Белая береза под моим окном
Принакрылась снегом, словно серебром…

– Девочка, откуда ты Есенина знаешь? – спросил Писатель.

– И при этом почему в школу не ходишь? – добавил дядя Автандил.

– Ты поэтому нам не дала эту березу спилить? – спросил дядя Витёк.

– Разве она не красавица? – кивнула Нюшка.

– Красавица, – согласился дядя Витёк. – В нашем переулке другой такой нет.

В это время появился вечно пьяный сосед из первого дома по переулку. Сейчас он был не пьяный. Про таких в народе говорят: дунувши. Он суетливо пытался всем помочь, переходил от одной бригады к другой, потом нашел себе занятие – куском ДСП прикрыл рассохшиеся дверцы оголовка колодца. И то правильно: чтобы вода в колодце не замерзла.

Дядя Витёк поднялся.

– Ну что, ребятушки, погнали наши городских. Немного осталось, уж извиняйте.

Работа возобновилась.

Нюшка пошла в дом.

В горнице вкусно пахло только что приготовленной едой. Тетя Ангелина расстаралась: на первое у нее вышли свежие щи с мясом, на второе – тушеная с мясом картошка, а на третье – компот из сухофруктов. Она переставляла в кухонном шкафу баночки с какими-то корешочками, дедУлин «Вдруг Бонд». Лицо у нее было омертвелое. Потом она села у стола, продолжая слушать бабУлю, закрыв пол-лица концом фартука.

– Тетя Ангелина, – спросила озадаченная Нюшка, – ты, что ли, плачешь?

– Нет, деточка, нет, милая, – испугалась тетя Ангелина. – Просто соринка в глаз попала, деточка моя хорошая!

В сенях хлопнула дверь, раздался зычный голос дяди Витька:

– Эй, Геля, тебе хозяева не надоели?

– Иду я, иду! – отозвалась тетя Ангелина и высморкалась в платок, извлеченный из кармана. – Нетерпеливый какой, – добавила она вполголоса.

– Мужик, – с удовольствием сказала бабУля.

Нюшка снова вышла во двор. Работа была сделана; у въезда на участок темнел круг на снегу, где только что находилась угольная куча, теперь надежно упрятанная под навес.

Вдалеке шли по картофельному полю Писатель с дядей Автандилом и продолжали о чем-то увлеченно разговаривать.

Вышла тетя Ангелина. Стали прощаться. Нюшка не любила эти приветствия-прощания, когда нужно показывать бОльшую приветливость, чем та, которая была для нее естественна. Тетя Ангелина обещала заглядывать к ним раз в неделю. Наконец, двинулись в путь: дядя Витёк впереди, толкая телегу, а за ним – тетя Ангелина.

Цыгане еще были здесь, укрывали кучу угля под навесом куском полиэтилена. Алкоголик из первого дома крутился тут же, все ходил вокруг колодца, любовался своей работой.

Нюшка подошла к березе. Заиндевевшие ветки светились в лучах солнца, которое перестало быть по-утреннему красным, а стало бело-глазам-больно-желтым. Уходя в безоблачное синее небо, береза светилась, как гигантская хрустальная люстра.

Нюшка хлопнула по стволу рукой. В воздухе заплясали разноцветные искры. Их становилось все больше, наконец, вся береза от макушки до комля окуталась облаком сверкающих на солнце блесток.

Нюшка подбоченилась и громко, уже никого не стесняясь, прокричала:

А заря, лениво обходя кругом,
Обсыпает ветви новым серебром!

– Ишь ты! – сказал чей-то голос.

Нюшка прикусила язык.

Во двор вошел мужчина в милицейском полушубке, валенках, шапке-ушанке и теплых рукавицах на руках. Нюшка его смутно помнила. Это был начальник поселковой полиции Мамочкин Михал Михалыч.

– Здравствуйте, – сказала Нюшка, чтобы побороть смущение. – Заходите в дом.

– Зайду, не сумлевайся, – сказал Михал Михалыч. – Вот проведу беседу и зайду.

Он прошелся по двору, заглянул за угол, под навес, где цыгане заканчивали работу. Подошел к одному из них, зачем-то достал фонарик из кармана полушубка.

– Лобанов Евграф, – сказал он, посветив фонариком тому в лицо и перешел ко второму. – Васильев Николай, – он выждал паузу. – Ориентировок на вас, к сожалению, не поступало. Так что бывайте здоровы, гости дорогие.

Цыгане споро двинулись к себе. Сосед-алкоголик увязался с ними.

– Скажите, – не утерпела Нюшка, – а фонариком в лицо зачем? Вон какое солнце!

– Это для острастки, – засмеялся Михал Михалыч. – Когда тебе фонариком в лицо светят, это, брат, и на папу римского подействует.

Нюшка открыла ему входную дверь. Михал Михалыч вошел в сени, споткнулся о ведро с водой, поставленное несообразительным соседом-алкашом, и вошел в жарко натопленную горницу.

– Нюшка, давай за стол! – скомандовал дедУля, потом увидел входящего и осекся. – Михал Михалыч, какими судьбами? Садись, исть будем.

– Спасибо, сыт, – ответствовал Михал Михалыч, сел за стол, положил перед собой шапку и расстегнул верхний крючок полушубка.

– Давно не заходил, – дипломатично сказал дедУля.