Беларусь. XX век, железный век. Взгляд из окна своего дома

Исчезновение монархии вначале очень вдохновило мужчин всего Минска, Негорелого и Койданава. Начиналась, так многим казалось, новая жизнь, с весной дохнуло свободой. Моей тётушке, Анне Нестеровне, к «февральской» исполнилось десять лет, и она помнила, как дед носил красный бант в лацкане сюртука. Мой дед, Александр Павлович, Саша, как его звали дома, второй муж бабушки Александры (первый Нестор Старовойтенко, скончался), перед революцией получил повышение, но хотел уйти в отставку с должности начальника телеграфа станции Негорелое.

Негорелое. Станция с 1831 года – владение Ю. Абламовича, после того, как владения Радзивиллов были конфискованы. В 1871 через Негорелое прошла Московско-Брестская железная дорога Варшавской железной дороги.

Были у него планы перебраться в Менск, как тогда назывался наш древний город.

Зачем-то русским чиновникам от истории и географии так любо переделывать древние, сложившиеся название городов, улиц, но так город жители упорно называли до 1939 года. Ну, а если уж привыкло российское «начальство» к слову «Минск», то пусть будет Минск. В деревнях все равно еще долго будут говорить так, как было на протяжении тысячи лет. Да и дома, по крайней мере, у нас, использовали эту древнюю форму названия города.

Мой дед со своим отцом, моим прадедом, Федором Александровичем Павловичем, вышедшим в отставку с должности станционного смотрителя Клинокской станции, успел как раз построить в Негорелом новый, каменный дом, который обошелся им не одной тысячей золотых рублей. Оставшиеся после строительства дома золотые червонцы, со слов бабушки, дед в 1917 году обменял на «керенки», которые быстро превратились в «труху», так как вскоре «свершилась (так нас учили в школе называть это событие) октябрьская, социалистическая», и началось лихолетье.

Первая мировая война надвинулась на Западный край (слово Беларусь всё ещё было запретным), и беларусов стали «освобождать» и «воссоединять», то Польша, то Россия, а в промежутке между ними – Германия.

Подписанный большевиками Рижский «мирный договор» расчленил народ надвое, разорвал судьбы и лишил будущего миллионы беларусов.

Мировая война докатилась до станции Негорелое, откуда родом мои предки, Валахановичи и Павловичи, и вскоре подступила к Менску (Минску).

Кратковременные, более или менее спокойные, промежутки времени между очередными разрывами и сменой властей в быту и жизни нашей семьи, и всех беларусов, с начала 1917-го по конец 20-х годов, составили в памяти моей бабушки Александры (Саши) собственный календарь, в котором летоисчисление велось по этапам от «за тыми бальшэвиками» до «этых балшэвиков».

Февральская революция внушила надежды, а за небольшой промежуток времени от дней образования Беларуской Народной Рады до захвата Беларуси немецкими войсками был созван и в декабре 1917 года проведен «Первый Всебеларуский съезд (конгресс)» с участием 1872 делегатов, при оголтелом сопротивлении местных большевиков. Съезд принял «Устаyную грамату да народаy Беларусi» и поручил Исполкому съезда принять участие в переговорах с немецким командованием, что было согласовано с «самим» Троцким, посетившим Минск.

Тем временем, большевики, Лев Троцкий с компанией, продолжали торговаться в Бресте с немецким командованием, готовили «Брестский договор», отдавали Германии беларуские земли с трехмиллионным населением. В той игре Ленина и Троцкого, где на кон ставились их личные судьбы и, конечно, судьба Совета народных комиссаров России, Беларусь была мелкой, разменной монетой. Троцкий не сдержал своё слово, данное беларусам, и судьба Беларуси была решена в Бресте без них, без участия делегации «Исполкома Всебелорусского съезда» – их просто не подпустили к столу переговоров. В Минске же в эти дни состоялась лекция главкома западного фронта Мясникова (Мясникьянца), в афишах была объявлена и тема его выступления – «Удержим ли мы власть?».

После лекции, 19 февраля 1918 года, вся «советская власть» (Облискомзап) сбежала в Смоленск. Через неделю в Минск вошли немецкие войска…

Германские войска оккупировали 23 из 35 беларуских уездов. Началось методичное разграбление Беларуси. Только из Минска на работы в Германию было вывезено около 15 тысяч человек. В городе действовали два концентрационных лагеря [1].

То же повторится и в июне 1941 года, когда первыми Минск покинут хорошо организованные и экипированные советские аппаратчики, оставив местному населению самим заботится о спасении женщин и детей, причём власти удерут опять, именно, в Смоленск. Ведь недаром говорят, что «история повторяется сначала в виде трагедии, а потом …". Но до «фарса» беларусам в следующий раз не дотянуть.

С приходом каждой новой власти появлялись бесконечные декреты, указы и распоряжения, развешанные на всех столбах, на заборах, дверях частных домов, то на немецком, то на польском, но больше всего на русском, особенно, когда власть переходила к большевикам. «Бальшавiкi паперы не шкадуюць» («большевики бумаги не жалеют» в пер. с бел. яз.). так писал про Мясникова (Мясникянца) и его минскую кампанию в феврале 1918 года видный деятель беларуского возрождения Язэп Лёсик.

Но, надо быть справедливым, впервые, за сто с небольшим лет «вхождения» края в Российскую империю, стали появляться «дэкрэты» уже и на беларуском языке.

В этой чехарде население растерялось. Немецкие, «кайзеровские» войска зашли в Минск в 1918 году и пытались навести свои порядки, ушли немцы за ними пришли польские войска и власти (по бабушкиному календарю – это было «при Пилсудском»).

Потом новая напасть надвинулась с востока, солдаты в неопределенной форме и разной обувке и головных уборах, с комиссарами во главе, «в острых шлемах», прибывали на станцию Негорелое, заходили нестройными рядами в Койданава (сегодня Дзержинск), и устанавливали в очередной раз «советскую» власть. Заодно устроили в новом каменном доме моего деда «почту», вывесив на ней красный флаг. Шаткое равновесие на границе противостоящих государств, и приход в Негорелое старых знакомых в новой военной форме, порождал своеобразный отсчёт времени, в бабушкином календаре это время называлось – «за тымi бальшевiкамi» (бел. яз.). То есть, еще до тех, первых большевиков, которые для местного населения мало отличались от «вторых» или от «третьих»…

На станцию стали прибывать эшелонами со всех сторон войска, приблизилась линия фронта, подступал голод, исчезали продукты питания. Появилась новая, не очень понятная жителям, граница между государствами.

Дед быстро принимал решения и, долго не раздумывая, – надо было кормить семью, – оставил свой новый дом в Негорелом, перебрался в Менск, и там получил от какого-то нового, «революционного» начальства, как специалист по телеграфному делу, где-то неподалеку от Менска -Минска (он тогда назывался Минск-Литовский) мандат на полустанок (блокпост) с шлагбаумом и телеграфным аппаратом системы Бодо. Вместе с «блокпостом» полагался клочок земли, что и стало основой существования семьи несколько следующих лет. К этому времени маме моей исполнилось семь лет.

Здесь же, на полустанке, в том же домике-будке, было и жильё для всей семьи, и одновременно рабочее место деда, с телеграфом в его комнатушке. Купили корову-кормилицу на долгие годы, которую по очереди пасли моя мама с тёткой. Иногда дед, оставив бабушку «на линии», умудрялся «смотаться» на пару дней куда-то на юг с попутными эшелонами, в зависимости от военной обстановки, за продуктами «на обмен». Потом, всегда неожиданно, появлялся, спрыгивая на ходу с проходящего мимо «блокпоста» поезда, с мешком разной, случайной еды, вроде кураги, которую мама вспоминала потом всю жизнь.

«Блокпост» находился где-то вблизи новой границы, прочерченной по западным границам новой, возникающей советской империи, между возрождённой Польшой и РСФСР, и мама иногда забредала вместе с коровой в другое государство, «нарушала» границу, так как обе, и мама и корова, не понимали «текущего момента», «заграницей» трава корове казалась более сочной. Один раз «нарушителей», то есть корову, как «зачинщицу», и маму поймал пограничник, но так как все пограничники были из того же района, то услышав знакомую фамилию (мамы, конечно), он их отпустил. От того времени в нашей семье остался анекдот о двух пограничниках, встретившихся у пограничного столба – с польской и советской стороны, вступивших в сравнение языков (лингвисты называют это «компаравистикой»).

– «Как по польски – жопа», – спросил советский солдатик, и в ответ на польское «дупа», вздохнул с облегчением:

– «Тоже красиво»…

Наконец, гражданская война окончилась. Так и продержались дед с бабушкой, и моя мама со своей старшей сестрой, на железнодорожном полустанке, вдалеке от Минских событий до… Хотелось написать «до лучших времен», но они так и не наступили. Хотя в Минск семье все-таки удалось вернуться, и даже найти жильё, «взять в наём» половину дома, поспешно брошенного городским «ксёндзом» и уцелевшего от мародеров. Дом находился на «Ляховке», окраине старого Минска, вблизи Виленского вокзала. Во второй половине дома жили Литвинчуки, их глава семьи, как и многие наши соседи, тоже служил на железной дороге. Мила Литвинчук позже, в 1945 году, сыграет случайную, но очень важную роль в соединении нашей, разбросанной по разным странам, семьи.

Бабушка Эмилия (мама звала её «тётя Эмма») была моложе бабушки Александры (Саши) на два года, а всего у моего прадеда, Викентия Валахановича, и прабабки, Розалии Довнар, родилось одиннадцать детей, многие из которых куда-то, растворились в новом, советском времени. Знаю только, что к революции бабушка Эмилия пару лет уже учительствовала на селе, в деревне Цитва, сравнительно недалеко от Минска, но я увидел её впервые только после 1945 года. «Дом на Дзержинской», как его потом долго называли, по рассказам мамы и тетки, был небольшой, по меркам того времени, но в каждой комнате было по два высоких окна, а в доме – два входа, причём у «парадного подъезда» было крыльцо с каменными ступеньками, и витые чугунные столбики, поддерживающие крышу над ним. Но самым главным в доме была великолепная, изразцовая (бабушка упорно говорила «кафельная») печь. Дом, по счастью, не реквизировали под какую-либо почту, как случилось с домом деда в Негорелом, когда новая власть «вошла в силу». Только сад в скором времени отрезали от участка «для нужд советского народного хозяйства».

После известного «Рижского мирного договора» и многих «решений Политбюро» земли Беларуси так расчленили, что возник по образному выражению одного анонимного журналиста «эдакий европейский Курдистан», то есть «Беларусь: польская, российская и непосредственно БССР».

Нашу многочисленную семью разрезали новые границы, дедушка Александр (Саша) после этих «переделов» смог увидеть свою родную сестру (бабушка Зина) через 50 лет, естественно, что только после смерти «вождя всех времен и народов».

Однако надо привести в хронологический порядок воспоминания членов нашей фамилии о «родовых муках» образования новой республики.

В несколько этапов Беларусь, все еще в России называемая Западный край, еще и еще раз была рассечена на части после революции 1917 года. Начиналась советская часть истории этих стран, история трагическая и кровавая.

По инициативе партии «Белорусская социалистическая громада» (БСГ) был созван 8—10 (21—23 по новому стилю) июля 1917 года в Минске II съезд беларуских национальных организаций, который принял решение добиваться автономии Беларуси в составе Российской республики. На съезде была сформирована Центральная Рада (Совет), которая после октябрьского переворота в Петрограде была преобразована в Великую Белорусскую Раду (ВБР).

1918 год – большевики по Брестскому миру отдают Германии половину территории сегодняшней Республики Беларусь, со всеми народами там проживающими. Поражение Германии дало возможность возврата и очередного объединения беларуских земель и ее народа.

1921 год – разгром Красной Армии в знаменитом «польском походе» Тухачевского.

Рижский мирный договор 1921 года – договор между РСФСР, «от имени» Белорусской ССР и УССР, с одной стороны, и Польшей – с другой, подписанный 18 марта в Риге, завершил советско-польскую трехлетнюю войну. В Минских и Виленских газетах тех лет появились карикатуры на этот «мирный договор» с такими, например, подписями:

«Долой позорный рижский раздел! Да здравствует, свободная, нераздельная, крестьянская Беларусь!». По этому договору вся Западная Беларусь – это современные Брестская, Гродненская и части Витебской и Минской областей были отданы Польше. Остановимся пока на этих датах беларуской «советской» истории.

Попытку выйти из «братских объятий» России, образовать собственное государство и сформировать национальные правительства, Беларусь осуществила в 1918 году.

25 марта 1918 года на заседании Рады Белорусской Народной Республики была принята «3-я Уставная Грамата Рады БНР», где и было объявлено об установлении независимой Республики.

Создатели двух первых «Уставных грамот», национальные лидеры беларуского народа, такие как Язэп Варонка, председатель Исполкома первого Всебеларуского съезда, или братья Луцкевичи – организаторы «Беларускай Грамады» – позже были отстранены, а потом и «устранены» большевиками, которые незамедлительно организовали «альтернативный» съезд в Смоленске.

В ночь с 1 на 2 января 1919 года (большевики любили все дела делать ночью) был подписан так называемый «манифест Жилуновича» о создании БССР, конечно, в составе нового государства Советов..

Однако по Брестскому договору Беларусь почти вся отходила «под немцев».

Немного остановлюсь на истории взаимоотношений Беларуси и России в самом начале «советизации» Беларуси. Процитирую некоторые факты этой истории, воспользовавшись работой Николая Зенковича «Тайны ушедшего века» [10] и некоторыми другими источниками.

«За плечами советской власти в Северо-Западном крае (сегодня Беларусь) стояли красногвардейские отряды, прибывшие из Петрограда, солдаты Западного фронта, распропагандированные большевистскими агитаторами, которые переходили на сторону революции. На стороне представителей национального самоопределения воевал корпус И. Довбор-Мусницкого, сформированный в июле 1917 года Временным правительством А. Керенского.»

Оставим в покое разбирательства историков, докапывающихся, кто тогда первым применил силу. По версии советской историографии – националистическая контрреволюция, объединившая свои силы с корпусом польских легионеров. Действительно, 12 января 1918 года генерал И. Довбор-Мусницкий начал военные действия против советской России. По версии эмигрантских историков военные действия начала советская власть.

«14 декабря 1917 года главком Западного фронта А. Мясников (Мясникянц) предложил И. Довбор-Мусницкому подчинить действия корпуса советскому командованию. Генерал, присягавший Временному правительству, с негодованием отверг это предложение. Конфликт разгорался, столкновение становилось неизбежным. Оно и произошло под Бобруйском, Жлобином и Рогачевом, где располагался корпус. В результате боев красногвардейцы разбили 1-ю польскую дивизию и заняли Рогачев. Две другие дивизии отступили» [10].

Эмигрантские исследователи все-таки уточняют, что первыми силу применили Советы, разогнав заседание Великой Рады Беларуси 14 декабря 1917 года.

Совместное Заседание Великой Рады Беларуси и Центральной войсковой Рады, Минск 1917

Но съезд не прекратил своей работы. 19 февраля 1918 года, за два дня до занятия Минска немцами, от имени съезда было объявлено о создании правительства – Народного секретариата Белоруссии (в русском прочтении) во главе с Язэпом Варонка.

Язэп Варонка (1891—1952)

Тем временем большевики, Лев Троцкий с компанией, начали переговоры о мире в Бресте с немецким командованием, готовили «Брестский договор», отдавали Германии беларуские земли с трехмиллионным населением. Переговоры начались 9 декабря 1917 года. Поскольку представитель РСФСР Лев Троцкий не хотел соглашаться с огромными территориальными и финансовыми требованиями немцев и провозгласил лозунг «ни мира, ни войны», 18 февраля 1918 года немецкое военное командование начало наступление по всему фронту. Немцы решили принудить Россию к миру. Их войска продвигались к Гомелю, Минску и Пскову, практически не встречая никакого сопротивления.

В той геополитической игре Ленина и Троцкого, где решались их личные судьбы и, конечно, судьба Совета народных комиссаров России, Беларусь была мелкой, разменной монетой. Троцкий не сдержал своё слово, данное беларусам, и судьба Беларуси была решена в Бресте без них, без участия делегации «Исполкома Всебелорусского съезда» – их просто не подпустили к столу переговоров.