Отражение.

–Эти квадраты подходят! – выпалил Артур, пробежавшись по помещению. – Да, место шикарное, а вид – просто сказка. Эй, ты видел, что там за ванна?! – он был явно счастлив видеть что-то большее, чем мы рассчитывали, за что не придется доплачивать.

– Их тут две! Еще прямо в офисе есть!.. – и он ринулся вглубь без пяти минут наших квадратов.

–Нам надо обсудить некоторые детали… – риелтор Кира мне не внушала доверия, и я старался выудить побольше информации о помещении, но не тут-то было. С самого утра, когда мы проходили по разным этажам и осматривали офис за офисом, она мне не понравилась. Это была среднего роста кареглазая брюнетка. Волосы у нее были завиты в кудри, плавно ниспадающие к плечам. Она была хоть и не очень высокого роста, но, казалось, с чересчур длинными ногами для ее пропорций. Девушка в теле, с острым, цепким и немного надменным взглядом, после которого остается впечатление, что тебя раздели, высмеяли и отправили на все четыре стороны. Она слишком уверенно ходила на каблуках. Точно. Именно это мне не понравилось. «Дайте женщине пару хороших туфель, и она покорит весь мир!» – вертелась у меня в голове цитата. Да, Мэрилин меня предупреждала загодя, я это точно знаю. Но это были только мои впечатления. Артур был от нее в восторге. Деловых людей она цепляла кротостью, разговором строго по делу и безупречным стилем одежды; молодых горе-предпринимателей, как мы, милыми глазками, пышными формами и легким налетом мнимой глупости, так обезоруживающим мужчин. Но я точно знал, что она та еще змея. Не знаю, почему я так за нее зацепился и в чем крылись причины этой мгновенно возникшей антипатии. Время показало, что я был прав.

«Наше» помещение оказалось неожиданно большим. Проход к лифтам был не через лабиринт разных бутиков, как проход к обычным лифтам в башнях Сити, а отдельный, сразу справа от поста охраны на входе. Так мы прямиком попадали на шестьдесят второй этаж и, повернув налево из лифта, могли пройти к большим тяжелым деревянным дверям офиса. Первым, что бросалось в глаза внутри, был улей маленьких, отгороженных друг от друга панелями кабинетов. Перегородки из пластмассы были выстроены вдоль рамы окон в пол, огибающих угол здания под прямым углом и выступающих в роли стен всего крыла. Эти перегородки делили одно помещение в шестьдесят квадратов на шесть почти равных частей; остальные сорок – общая зона.

Наш офис был с отдельным входом. Не очень приметная, даже дешевая на вид дверь скрывала небольшой коридор, ведущий в две комнаты. Первая, сразу налево от входа, была определена нами под личный офис; просторная, в белом цвете, неприметный серый линолеум и окна в пол, как и везде. Дальше по коридору вторая комната делилась на два помещения побольше. Первое из них сразу было определено основным, для озонотерапии; второе, узкое, но неожиданно большое по квадратам, оставлено для остальных нужд. Основное помещение требовало только нескольких звукоизоляционных перегородок и хитрых дизайнерских доработок, перекраски стен и мебели (уже был найден и дизайнер, и определен бригадир с рабочими. Последний вверен риэлтором как надежный человек). Нас все устраивало.

–Черт возьми, здесь вообще целый спа-комплекс вместится! – выпалил Артур, ощупывая взглядом второе помещение.

–Я вас оставлю. Осмотритесь. После я могу сразу подготовить договор аренды, – агент была тертым калачом и уже поняла, что Артур меня и сам «дожмет», эти квадраты были без пяти минут сданы. Она поспешно удалилась, оставляя нас наедине.

–Здесь поставим мини-ресепшен, глубже по коридору…

Я оставил его в полете фантазии, занимаясь бумагами.

За следующую неделю мы успели провернуть уйму дел. Заключили договор субаренды на три и три миллиона в год быстро и напрямую с собственником благодаря посредничеству Киры. Согласовали и наняли дизайнера помещений, которого оставили в творческом полете оформления наших квадратов, дав ему жалкую неделю времени. Загнали бригаду рабочих, начавших в эти же дни такие базовые и грубые вещи, как возведение перегородок между кабинетами и подготовку квадратов для мини-спа (которое Артур все же упросил влепить во второе помещение).

По рекомендации тех же врачей, которым я сбрасывал результаты Артура и коих беспокоил в последний раз, мы познакомились с врачом-анестезиологом Оксаной, работающей в одной из частных клиник на юге Москвы. Свежей и очень прыткой женщиной лет тридцати пяти. Она постоянно ходила по кабинету без видимой необходимости и все время разговаривала – слишком много для врача, но не сильно – для женщины. После декрета ей пришлось работать в клинике, где мы оказались, и она была явно недовольна своим финансовым положением. По последней модели телефона, достаточно броскому для рядовой смены врача макияжу и немалому количеству украшений из золота и камней стало понятно, что она любит тратить деньги и не против небольшой прибавки к зарплате. Мы сделали ей первое предложение, и сумма оплаты сразу показалась ей удовлетворительной. Обе стороны так остались довольны друг другом, что даже не вдавались особо в подробности.

Нужный врач-анастезиолог у нас появился. Так же, как и пара ее коллег. Вопрос с кадрами, казавшийся самым тяжелым, был очень быстро и неожиданно решен. Необходимая документация для учреждения «ООО», пакет документов для проверяющих инстанций, самое важное для нас – медицинская лицензия – все это было отдано нужным людям для оформления. Дорого, но это экономило кучу времени. Ведь его – то у Артура как раз и не было. Мы даже нашли медицинский ксенон по выгодному предложению от одной закрывающейся клиники; у нее же скупили сопутствующие элементы интерьера медицинских кабинетов и эту ужасную белую мебель, вызывающую у меня ассоциации не с чистотой, а с каким-то ледяным безразличием врачей к их пациентам, и вывезли все в арендованное складское помещение. В целом, все выходило просто. Даже слишком гладко. Единственной проблемой стало самое важное – оборудование. Установка для ингаляции медицинскими газами, нужная нам стационарная модель, одна стоила от миллиона до двух. Нам нужно было таких три штуки, по количеству кабинетов для ингаляций ксеноном. Четыре миллиона – это были почти все наши деньги на руках после аренды офиса, ремонта и оформления документов. Мы очень не хотели ввязываться в кредиты или искать инвестиции, так что вышли напрямую на производителя подобного оборудования в Москве. Сделал я это буквально через поисковик, к собственному удивлению, и мы как можно быстрее решили отправиться прямо на завод, решать вопрос с ценой и оборудованием.

Каждый божий день начинался почти с литра кофе и бешеной суеты. К вечеру мы, обычно только к восьми часам, садились ужинать или где-то в ресторане, или за обильно заставленный дома стол, сдабривая все большим количеством виски и компанией легкомысленных девиц. Постоянный недосып, литры алкоголя и вечная суета медленно подмывали фундамент здравых мыслей в голове…

Глава 2.

Синяя шапка.

Нужный нам завод оказался расположен в далеком глухом промышленном районе Подмосковья. Встав ранним утром, мы отправились на Ленинградский вокзал. Утро было по обыкновению серым и холодным. Я был в легкой ветровке и пытался спастись от холода стаканом горячего отвратительного привокзального кофе – безуспешно. Раннее утро августа мне показалось морознее обычного дня октября. Никак не проснуться… Глаза жутко чесались и сохли – то ли от пыли, взвешенной в воздухе, то ли от обезвоживания.

Наш поезд должен был отходить уже через пять минут, но он еще даже не подошел. Я стоял на перроне, весь трясся от, казалось бы, легкого ветра и бездумно озирался по сторонам. С братом мы почти не разговаривали. Мой взгляд уперся в статую Георгия Победоносца, знаменующую площадь трех вокзалов. Динамичный монумент: святой поражает коварного змея своим копьем. Если приглядеться, то на груди Победоносца можно увидеть герб нашей страны. Интересно, по замыслу Щербакова скульптура так и должна показывать скорее физическую силу, нежели святость? По мне, так это иронично. И еще кажется, что люди, ежедневно снующие мимо памятника из всех северных областей столицы, и не знают, кто это. Вот женщина прислонила к фонтану вокруг памятника сумку и продолжила говорить по телефону. Уверен, если сейчас спросить ее, что сзади за монумент, она не ответит, хотя ни одну сотню раз бросала беглый взгляд на статую, опаздывая на очередную рабочую смену. Голубь пролетел – виновник падения величия образа святого, который, весь в голубином помете вместе со своим конем, явно проигрывает змею, избежавшему такой унизительной участи…

Поезд подошел. Мы с Артуром сели по разные стороны от прохода. Мне в попутчики достался странного вида парнишка, лет шестнадцати на вид, не старше. Он все время сидел в одной позе, плотно прижав ноги к стенке вагона справа, подперев подбородок одной рукой, а второй как бы обхватив себя за грудную клетку. Он весь вжался в кресло, а туманный взгляд его уперся в пролетавший мимо нас городской пейзаж. За весь час поездки он ни разу не пошевелился, лишь напряженно подергивался в такт качки поезда. Глаза его бесцельно блуждали по мелькавшим за окном картинкам, и казалось, что он пытался найти в них какое-то значение, как будто от этого зависел смысл его жизни. Очень напряженно. Он напомнил мне одного знакомого за несколько дней до суицида… Замечали, насколько часто самоубийца оторван от реальности? Идет вдоль течения реки и вечно жалуется, что намочил штанины. Мысли о суициде как бы позволяют дать себе отдых: «Грядет конец. Скоро все закончится, можно не напрягаться». А действительно свести счеты с жизнью мало кому хватает духу. Жалкие создания…

Вдруг, на полном ходу поезда, раздвижные входные двери тамбура заходили ходуном, приоткрылись и заскрежетали. Я вздрогнул. Мне показалось, что их сейчас вырвет, но никто не обратил ни малейшего внимания на произошедшее. Из-за легкого испуга меня стал раздражать мужчина сзади, который всю дорогу рассказывал сначала одному, а потом другому попутчику- незнакомцу о своей тяжелой болезни и неподъемной стоимости операции на ноге, которая ему предстояла. Он постоянно постукивал костылем по полу, заканчивая предложение, и говорил очень бодро и слишком громко, как бы гордясь своим положением. Знавали мы таких людей, которым постоянно требуется что-то претерпевать, преодолевать, страдать – но не слишком взаправду, разумеется, а именно чтобы кичиться своими превозмоганиями. Этот был именно таков и никак не мог успокоиться до конца поездки. Да, скверное настроение… Через час мы были на нужной нам станции. Выходил из поезда я с мыслью, что все мы можем скатиться в такое же жалкое состояние, как мой юноша-попутчик, который так и поехал дальше до конечной, не шелохнувшись.

Вопреки моим ожиданиям станция мелкой С* кишела людьми. Они ходили вдоль перронов и переходов, а на ярмарке неподалеку от станции немногочисленные покупатели бродили между прилавками приезжих торгашей. Адрес завода у нас был, но карты нам не дали нормального маршрута. Мы наугад пошли параллельно железнодорожным путям в сторону Москвы, попутно спрашивая ориентиры у местных. Первое, что мне бросилось в глаза – странное кафе. Двухэтажное прямоугольное обветшалое здание из красного кирпича было обито дешевым листом белого рельефного металла, как на маленьких придорожных киосках. И посреди этого безобразия упиралась в здание дверь из тяжелого железа темно-золотого цвета, вся грязная и потертая, а по бокам от нее расположились две колонны, наполовину утопленные в фасад здания; нелепый карниз, который ограничивал еще более нелепый фронтон, завершал это безобразие. Все в одном грязном темно-золотом цвете. Это было настолько неожиданно и странно, что я сейчас же захотел заглянуть внутрь, узреть внутренности сего архитектурного чудовища и, не смотря на возражения брата, дернул за ручку двери. Она не поддалась. Очень жаль. Не могу объяснить, чем именно меня зацепило это чудное произведение модерна, но гравюра внутри фронтона с наступающим на горло эллину лакедемонянином меня впечатлила. Нет, не отсылками к истории и не своей неуместностью, а моими реминисценциями… Мне явно вспомнилось, как отец душит мать. «Прекрасная» картина. Чувство беспомощности, затмевающее страх, и беспредельная жалость к жертве. Осознать, что мать – жертва. Что палач – отец. Как найтись ребенку в такой ситуации? Какой сделать вывод? Как пережить? Да мыслимо ли это?..

Вкусив загородного чистого воздуха вместо давно прошедшего завтрака, мы пошли дальше искать наш таинственный завод. С каждым десятком метров людей становилось все меньше, и, когда мы свернули на улицу, идущую параллельно железнодорожным путям, стало совсем безлюдно. По две стороны улицы усердно прятались за заборами различного стиля частные дома, и на фоне этих глухих деревенских построек сильно выбивались из общей картины многоэтажки в паре сотен метров.

Впереди нас оказалась одинокая старушка, а сзади совсем никого не было. Она стояла совсем одна посреди дороги и держала за спиной свою трость. По бокам улицы тянулись одинокие постройки, а дорога уходила вдаль и заканчивалась возвышением, на котором проложили шоссе перпендикулярно к дороге, по которой мы шли; снующие туда-сюда в дали машины были слабо различимы. Мне сразу пришла на ум картина «Созерцатель» Кравцова, которую в свойственной ему манере описал Достоевский. Только передо мной был не «мужичонко в лаптишках», а маленькая пожухлая старушонка в выцветшем бледно-розовом пальто, в непонятной красной вязаной шапке и со старой грязной тростью за спиной. Не было снега и леса, хотя было очень холодно для августа и деревья вокруг домов заменяли последнее. Взгляд старушки уперся куда-то вдаль. Совершенно бесцельно она созерцала будто бы свою молодость, свою былую жизнь в этих местах, а не дорогу впереди. Теперь она больше пребывала на одиноком потерянном островке под названием «Старость», чем в реальной жизни. Мне очень захотелось с ней поговорить, развеять ее одиночество, свой страх. Да, она меня взволновала. Даже не шелохнулась, когда я ее окликнул:

–Бабуля! Ай, старая, подскажи нам, как в местах этих живется?

–Да как живется. Хорошо живется, – почти сразу ответила старушка, совсем не удивляясь вопросу от незнакомца. Артур был раздражен моим настроением.

–Вы давно тут живете?

–Да-к, поди тридцать лет, сынок. Тридцать с небольшим.

–И хорошо тут?

–Тридцать… – протянула она. – Детей вырастила, сейчас разъехались…одна совсем, – моих вопросов она будто и не замечала дальше.

–А чего одна?

–Редко теперь бывают. Вон-с гуляю, хожу, ноги надобно мять.

–Живете – то здесь?

–Здесь, недалеко, а по дороге хожу каждый день, дважды туда и обратно.

–И как здесь?

–А тебе почем, милок?

–Да жилье присматриваем с братом для семьи, – я показал на Артура.

–А-а-а, много здесь молодых, – протянула она и было совсем расслабилась, потом долго рассказывала о новых постройках, о суете молодых матерей и слишком шумном для ее ушей шоссе. Мне казалось, она развеялась и успокоилась, а потом неожиданно заключила:

–Помру скоро. Все мои померли. И я помру.

Я вздрогнул. Так и не понял, своих ли одногодок и товарищей она имела в виду или несчастье в семье какое, а спросить не решился. Ей на вид было не больше шестидесяти, но выглядела она очень плохо… Вся иссохла, темные глаза впали, рот втянут и взгляд совсем уж блеклый, но какой-то блаженный, умиротворенный, как у людей глубоко религиозных.

Позади старушки неожиданно показались странного вида развалины, походившие на сгоревший храм, огороженные черным обуглившимся забором.

–Что это сзади? Храм был? – спросил я после минуты неловкого молчания. Она обернулась.

–А-а-а, да. Стоял тут приход раньше. Да погорел, – и уперла блеснувший взгляд, будто наблюдая, как горит огонь, в черные скорее от сырости и старости, чем от огня, развалины. Какой еще приход… Я не совсем сведущ в религиозных вопросах, но обычно он при храме всегда, а храма я не видел и близко в окрестностях. Пора было прощаться:

–Ясно, бабуль, ну спасибо тебе, пойдем мы.

–Бог с тобой. Бережись любостяжания, ибо жизнь человека не зависит от изобилия его имения.

Я опешил. Это была цитат из Евангелия. К чему она? Это меня напугало. И я сразу понял, чем. Прасковья Кирилловна – родная тетка и благодетель семьи нашей. Вспомнить и забыть. Вот где я видел такие же стеклянные глаза. Всюду таскалась с карманной библиотекой на религиозную тематику. Более умопомраченного религией человека я не встречал в жизни. Никогда не интересовался самой теткой, потому как любой контакт с ней непременно превращался в проповедь, но сказать, что она не оставила следа в моей жизни, не могу. В моей или отца – даже не знаю. Отец испытал в детстве сильное религиозное влияние и, хотя прямо не заявлял о вере в бога, но, кажется, именно отсюда многочасовые насильственные беседы о недопустимости лжи, предательства и прочих «ужасных» пороках … Любовь ближнего к ближнему для отца проявлялась в любви к вину и к насилию. Как это по-настоящему человечно!

Долго еще бабка стояла и смотрела нам вслед. Созерцала нас. Было в этом что-то фаталистическое. Будто на нас была печать скорой беды, как на бледном лице Вулича, и эта старуха предостерегала нас. Почему все случилось перед этим злосчастным заводом впереди и как там оказался этот приход…

–Ты слышал? – спросил я Артура, нагнав его.

–Что слышал?

–Да бабку эту юродивую.

–Ну да, слышал, и что?

–В смысле «что»? Ты цитату в тему нашего поиска бабла не заметил?