Знаменитые и великие скрипачи-виртуозы XX века

Родители Иегуди Менухина – мать, Марута Шер и отец, Моше Менухин, – российского происхождения, познакомились в Палестине, поженились в Нью-Йорке, где в 1916 году родился их первенец Иегуди. По свидетельству самого Менухина их семья никогда не соблюдала еврейских праздников. Отец делал лишь одну уступку традициям – не ездил на машине по субботам, так как преподавал иврит в синагогах. Вскоре семья переехала в Сан-Франциско, где по достижении школьного возраста Иегуди пошёл в «паблик скул» – общеобразовательную школу. Он пробыл там… три дня! Его образование, как и двух его сестёр, было домашним. Однако они говорили, читали и писали помимо английского, на французском, итальянском, немецком, иврите, идиш и даже русском!

Ранние успехи Иегуди в игре на скрипке были поразительны. В 11 лет, выступая солистом в Нью-Йорке с Концертом Бетховена, он по свидетельству критика «исполнил Концерт с законченностью, зрелостью и глубиной, не поддававшимся разумному объяснению. В этот вечер юный скрипач вознёсся на высоту, которой достигали лишь гении в зените своей славы. Музыканты оркестра со слезами на глазах обнимали друг друга, понимая, что присутствовали при рождении музыкального чуда…»

Столь раннее развитие и зрелость многих пугали – что же могло быть дальше? Действительно, ещё не было случая, чтобы вундеркинд мог проявить такую духовную зрелость и глубину именно в Концерте Бетховена, лишённом виртуозности или сентиментальной чувствительности.

Слава Менухина дошла до Европы, куда едет вся семья. Иегуди продолжил занятия со светилами музыкального мира – румынским скрипачом, композитором, дирижёром и пианистом Джордже Энеску, затем с известным немецким скрипачом Адольфом Бушем.

В 18 лет Менухин женился. Тридцатые годы стали временем его триумфа – сначала в Берлине, где до 1933 года утверждалась мировая репутация артистов, а затем по всей Европе. Когда началась Вторая мировая война, Менухин много выступал в армейских и флотских частях армии США.

В 1945 году, сразу же после войны, Менухин выступил в Берлине с немецким дирижёром Вильгельмом Фуртвенглером, главным дирижёром оркестра Берлинской Филармонии в годы нацизма (в июне 1944 года, однако, уехавшим в Швейцарию, где и встретил окончание войны). Хотя Фуртвенглер и должен был пройти процесс денацификации, но его имя не значилось в списке нацистов, разыскиваемых союзниками, как например имя дирижёра Караяна. Моральная поддержка Менухиным в деле реабилитации доктора Фуртвенглера была началом его противоречивой общественной деятельности. Слишком свежи были раны, нанесённые войной. Многим тогда казалось, что рано было прощать…

* * *

На волне недавнего союзничества Менухин посетил Советский Союз поздней осенью 1945 года. Теперь уже все могли узнать о приезде в Москву прославленного американского скрипача. Стало известно о банкете, устроенном Давидом Ойстрахом у себя дома в его честь.

Как-то в свободное утро Иегуди один (!) зашёл в букинистический магазин на Кузнецком мосту (он остановился с женой в «цитадели» для иностранцев – отеле «Метрополь»), где увидел заинтересовавшую его книгу. Он спросил продавца, можно ли купить её за доллары, так как у него не было советских денег. Продавец сразу спрятался под прилавок и больше не показывался. Менухину ничего не оставалось, как вернуться в отель. Его уже ждал прикреплённый к нему «товарищ», по оплошности упустивший Менухина. «Что же вы не сказали нам, что хотите приобрести эту книгу? – воскликнул он. – Вы получите её в подарок!» (Эта история описана Менухиным в его книге «Неоконченное путешествие».)

Начались репетиции. Он играл в Москве Концерты Бетховена, Брамса, и Концерт для двух скрипок с оркестром Баха с Давидом Ойстрахом, который по свидетельству очевидцев сильно нервничал, так как брал на себя ответственность «представлять советское искусство» – понятие хорошо знакомое в то время и совершенно неестественное там, где имело место совместное музицирование, а не «соревнование двух систем». Однако атмосфера была дружественной и искренней.

В тот первый приезд Менухина мне довелось услышать его выступление в сонатном вечере с пианистом Львом Обориным. Изумительный ансамбль, сложившийся лишь за несколько дней, дал поразительный результат: «беседа» двух музыкантов, «говоривших» об одном и том же, но совершенно по-разному, обогатила представление слушателей о произведениях хорошо знакомых, но как бы заново услышанных. Необыкновенный голос скрипки Менухина полностью заполнял огромное пространство Большого Зала Консерватории. Лев Оборин был замечательным, тонким ансамблистом и достойным партнёром Менухина.

Прослушивая записи, сделанные тогда во время концертов Менухина, удивляешься какой-то вялой реакции московской публики. Сегодня совершенно ясно, что в большинстве своём публика и даже многие музыканты-профессионалы в 1945 году не поняли искусства Менухина. Как это вообще могло произойти?

Забегая вперёд, надо отметить, что во второй приезд в СССР в 1962 году, выступления Менухина вызвали абсолютно другую реакцию. Пришло новое поколение, уже ощутившее и понявшее настоятельную необходимость сближения с искусством Запада, познания опыта развития музыкального исполнительства, стилей и многого другого, о чём раньше даже не задумывались.

Вероятно тогда, в 1945 году, от Менухина ожидали привычной эстрадной бравурности и обычного виртуозного начала. Он же предложил слушателям нечто иное, к чему публика, уставшая от войны и других потрясений советской жизни, была просто не готова.

Музыкальная Москва 1962 года была совершенно иной. На концерты одного из лучших камерных оркестров мира под руководством Рудольфа Баршая невозможно было попасть. Баршай стал близким другом Менухина, который с удовольствием выступал с его камерным оркестром – в США, Англии, Франции, Швейцарии и других странах. С этим оркестром он дал незабываемый дневной концерт в Большом Зале Консерватории. Были исполнены Концерт № 5 для скрипки с оркестром Моцарта и его же Концертная Симфония для скрипки и альта, сыгранная с самим Баршаем. Музыкант оркестра Баршая, один из моих соучеников, талантливый Игорь Попков, сыгравший много концертов с Менухиным, так сказал о своих впечатлениях: «Как только Иегуди прикасается к скрипке, он сразу же оказывается во власти каких-то других, неземных сил…» Эти слова очень точно обрисовали менухинскую ауру, несущую нам послание из иных, заоблачных сфер.

Незабываемой была и встреча Менухина со студентами Московской Консерватории, в которой мне довелось участвовать. Программа встречи носила характер импровизации. Камерный оркестр Консерватории, со своим дирижёром профессором М.Н. Тэрианом исполнил для Менухина Кончерто-гроссо Генделя.

Затем на эстраду поднялся Менухин, вынул из футляра скрипку – свой Страдивари «Иоахим» (по имени знаменитого скрипача XIX века, игравшего на ней много лет) и сыграл Концерт Баха для скрипки и камерного оркестра ля-минор. Медленная часть этого сочинения была исполнена Менухиным столь возвышенно, что ощущалось рождение музыкального чуда… Я был аспирантом и концертмейстером Камерного оркестра Консерватории и находился рядом с ним на эстраде. Все мы чувствовали потрясение от невыразимо прекрасной по своей глубине и необъятному величию музыки Баха.

На бис Менухин сыграл Сонату для скрипки соло Белы Бартока, написанную по его заказу и ему же посвящённую и часто им исполняемую. В этом монументальном произведении скрипка Менухина звучала, словно целый оркестр – как по мощи, так и по колориту различных полифонических голосов.

Сразу после выступления Менухина окружили студенты, профессора. Все просили подписать ноты, книги, что-то ему дарили… Мой профессор Д.М. Цыганов представил меня Менухину и сказал, что я был первым исполнителем в Москве Концерта для скрипки Бартока. Менухин спросил меня, собираюсь ли я приехать в Брюссель на Конкурс Королевы Елизаветы? «Было бы интересно, если бы вы сыграли там Бартока в финале», – добавил он. Я замялся и ответил, что это не от меня зависит. Он, как мне показалось, мгновенно понял, о чём идёт речь, и сказал: «Ну, ничего! Куда-нибудь вы всё-таки поедете». Я был поражён его реакцией и «знанием предмета». Не мог же я ему объяснить, что уже пять лет меня и многих моих соучеников не пускают на международные конкурсы. Профессор Цыганов сделал вид, что ничего не слышал… А Менухин оказался прав, на следующий год «куда-нибудь» я всё-таки поехал – в Будапешт.

Я поблагодарил Менухина за встречу со студентами и незабываемое выступление. Интересно, что специальный фотограф снимал всю эту встречу. Снял он и нас троих. Позднее я спросил его, где же та фотография? Он ответил, что все фотографии получились, кроме той одной – «по техническим причинам», – пояснил он. А может быть, кто-то заинтересовался этими фотографиями, поскольку беседа велась без свидетелей и без переводчиков – Менухин, как уже отмечалось, отлично говорил и понимал по-русски.

* * *

После приезда в Нью-Йорк в 1980 году я воспользовался первой же возможностью послушать Менухина – случилось это в Карнеги-Холл весной 1982 года. Концерт из произведений Блоха и Бартока был посвящён памяти его сестры Хефцибы – многолетнего партнёра и друга. Как и в Москве в 1962 году, Менухин играл Сонату Бартока для скрипки соло. В Карнеги Холл она звучала так же грандиозно, а публика – от молодых японских и корейских скрипачей до пожилых людей, вероятно слушавших Менухина в день его дебюта, – восторженно приветствовала великого музыканта, искусство которого и в 66-летнем возрасте оставалось неувядаемым.

В следующем 1983-м, меня пригласили сыграть концерт в оркестре Нью-Йоркской Филармонии, которым дирижировал Менухин. Это был благотворительный концерт в фонд иерусалимского госпиталя. Дирижировал Менухин всей программой наизусть: «Адажио» Барбера, Большая Симфония Шуберта и Концерт для скрипки с оркестром Брамса (солистка Дора Шварцберг).

На этот раз я принёс на репетицию фотографии 1962 года, сделанные во время встречи со студентами Московской Консерватории и его портрет, висевший у меня на стене 25 лет – сначала в Москве, а потом в Нью-Йорке.

Память Менухина была поразительной: взглянув на фотографии, он вспомнил всё. «Вы знаете, – спросил он, – что Лев Соломонович Гинзбург (известный музыковед, профессор Консерватории – А. Ш.) умер? Я, конечно, знал и напомнил ему о нашем разговоре на эстраде Малого Зала Консерватории. «О, да! – ответил он живо, – я понял ваши проблемы, когда Цыганов назвал ваше имя. Но я рад, что оказался прав – вы, в конце концов, поехали на международный конкурс, и особенно рад, что вы работаете в Метрополитен Опере. Дайте-ка я вам напишу на фотографии, что вы мой коллега с 1945 года. Ведь вы тогда уже играли на скрипке, не так ли?» Менухин был очень любезен и, как видно, московские воспоминания доставляли ему удовольствие. Концерт с Нью-Йоркским Филармоническим оркестром прошёл с громадным успехом, но мне было жаль, что он сам не играл тогда.

Иегуди Менухин исполняет с Камерным оркестром Консерватории Концерт для скрипки Баха. Дирижёр – проф. М. Н. Тэриан. Малый Зал Консерватории. Март 1962 года. Слева от Менухина на месте концертмейстера Камерного оркестра автор

Этот эпизод очень ясно отразил моральную позицию Менухина, продиктованную принципами гуманизма. Это он, Иегуди Менухин, в 1948 году активно выступал в защиту гонимых – великих композиторов Прокофьева и Шостаковича, выдающихся писателей и поэтов – жертв постановления 1948 года. Это Менухин в 1971 году в Москве выступил на конгрессе ЮНЕСКО в защиту Солженицына, вызвав яростную реакцию советских властей.

Менухин подвергался жёсткой критике и с других сторон – иногда за абстрактно-гуманистическую позицию в поддержке «палестинцев», за свою непоследовательное поведение в качестве президента музыкальной секции ЮНЕСКО во время исключения Израиля из состава этой организации. Он посвятил много страниц в своей книге этому эпизоду, так ничего толком и не объяснив. Ясным было лишь то, что его позиция, продиктованная непоколебимой верой в принципы гуманизма без учёта политической реальности, часто была наивной.

Иегуди Менухин и Вильгельм Фуртвенглер. Берлин 1945 год

* * *

В 1971 году, во время упомянутого конгресса, Иегуди Менухин сыграл в Москве ряд концертов (мне не довелось услышать его игру – я был в это время в Будапеште и Вене на гастролях с Большим Театром).

Пятидесятилетний Борис Гольдштейн, с именем которого связано начало этого повествования, был к тому времени многолетним солистом Московской Филармонии. Ему, однако, почти не давали выступать в Москве. В билетах на концерт Менухина ему было отказано самым хамским образом. Тогда Гольдштейн пришёл к Большому Залу Консерватории с двумя детьми и встал у милицейского оцепления в ожидании Менухина. Он, разумеется, встречался уже с Менухиным во время предыдущих визитов маэстро в Москву. При встрече с Гольдштейном, унижённым и оскорблённым, Иегуди Менухин сразу всё понял и попросил милиционера пропустить его. Милиционер потребовал билеты, на что Менухин внятно, по-русски, сказал, что у него ведь тоже нет билета, так что придётся пропустить всех. Надо было видеть потом лица филармонического начальства, когда Гольдштейн с детьми появился в директорской ложе! Эту историю рассказал мне сам Борис Эммануилович Гольдштейн, когда он был в Нью-Йорке в 1985 году. А в 1987 его не стало… Дорого было заплачено за всё пережитое, да и эмиграция в 1974 году не улучшила его здоровья.

Этот эпизод очень ясно отразил моральную позицию Менухина, продиктованную принципами гуманизма.

* * *

Пробыв на концертной эстраде 72 года, в марте 1999 года в Берлине после концерта с польским Камерным оркестром Иегуди Менухин скончался. Он оставил необъятное художественное наследие. Его неземная игра обогатила духовный мир тысяч и тысяч людей. Записи, оставленные им, будут вдохновлять профессионалов-музыкантов и любителей музыки во всём мире – ведь почти не было на земле места, где бы Иегуди Менухин не выступал.

Менухин создал в Англии свою музыкальную школу, подобную московской Центральной Музыкальной Школе. В ней работают российские преподаватели, которых Менухин привлёк к работе много лет назад, признавая тем самым значение русской скрипичной школы.

Его благородная работа по организации филантропической помощи «без политики и границ» достойна глубокого уважения. Искусство Иегуди Менухина всегда будет частью нашей жизни.

3. Исаак Стерн (1920–2001)

Исаак Стерн в Москве

В конце 1940-х и начале 1950-х годов XX века на мировую эстраду вышел американский скрипач Исаак Стерн. В 1956 году, он, уже всемирно известный артист, посетил Москву, положив начало вместе с Давидом Ойстрахом культурному обмену с США.

Надо сказать, что все ожидали события из ряда вон выходящего. Впервые за многие годы Москву посещал один из самых знаменитых в то время американских скрипачей – Исаак Штерн, на афишах так и было напечатано. Звёзды мирового скрипичного мира посещали столицу СССР с постоянной регулярностью – раз в 11 лет! Вряд ли можно объяснить, почему так происходило, но факт тот, что первым известным мировым виртуозом, посетившим Москву после Революции – в 1923 году – был венгерский скрипач Жозеф Сигети, вспоминавший в своих мемуарах, что играл ещё в присутствии самого Ленина, в антракте Съезда Советов.

Вторым скрипачом с мировой известностью был Яша Хейфец, названный многими критиками «Королём скрипачей», посетивший Москву единственный раз в 1934 году. Ещё через 11 лет в столице выступал другой всемирно известный скрипач – Иегуди Менухин, прибывший в Москву в декабре 1945 года. Не прошло и полных 11 лет, как в Москве должен был выступить Исаак Штерн, выступление которого с таким нетерпением ожидала публика в тот вечер – 3 мая 1956 года. (Вскоре стали говорить и писать «Стерн», что соответствует английскому произношению фамилии Штерн).

Позднее стало известно, что Стерн отказался от услуг конферансье, по московской традиции объявлявшего перед выходом любого артиста: «Выступает такой-то и такой-то!», – как будто и без того не было ясно, для чего собралась публика и кого она будет слушать. Он также попросил убрать микрофоны, так как трансляция была бы нарушением его контрактов с радиокомпаниями Америки и Европы.

В своей книге «Мои первые 79 лет» Стерн вспоминает с большим волнением свой московский дебют. Всё для него и его аккомпаниатора Александра Закина было вновь – Первомайский парад на Красной площади, Большой Театр. Наконец Большой Зал Консерватории, люди, улицы, тёплая встреча в гостинице «Москва» с Давидом Ойстрахом и его сыном Игорем, ожидавшим в вестибюле его прибытия 3 часа – с икрой и шампанским! И Стерн и Закин прекрасно говорили по-русски, и таким образом, открытие нового для них мира было волнующим вдвойне…

* * *

К удивлению публики, до предела заполнившей Большой Зал московской Консерватории, исполнив свою программу и сыгравши на «бис» четыре пьесы с триумфальным успехом, Исаак Стерн обратился к публике по-русски!

Оказалось, что и он родился в России, точнее на Украине в 1920 году в местечке Кременец. В полуторагодовалом возрасте родители увезли его в США. Так как он никогда не посещал школу, с детства посвятив себя занятиям на скрипке, то прекрасно говорил по-русски, находясь большую часть времени в своей семье. Концерты Стерна произвели на советских скрипачей и вообще всех музыкантов неизгладимое впечатление.

Стерн учился частным образом около 10 лет у известного российского скрипача Наума Блиндера (1889–1965), преподававшего в Сан-Франциско и бывшего также концертмейстером местного симфонического оркестра. Сам Блиндер, согласно некоторым источникам, учился у Рувима Фидельмана в Одессе, после чего, недолго пробыв в классе Ауэра, уехал в Англию, где в Королевском колледже Манчестера занимался под руководством Адольфа Бродского, первого исполнителя Концерта для скрипки Чайковского. После окончания образования в Манчестере, Блиндер вернулся назад в Россию, где преподавал в Московской Консерватории с 1920-го по 1927 год. Уехав в Турцию на гастроли, Наум Блиндер больше не вернулся в СССР и после довольно долгих странствий осел, наконец, в Сан-Франциско. По свидетельству музыкантов, слышавших игру Блиндера в России, Наум Самойлович обладал роскошным скрипичным тоном редкой красоты.

Таким образом, даже выросший в США Исаак Стерн также оказался наследником традиции звукоизвлечения того же самого типа, которая приводила в ярость Эмилия Карловича Метнера и его единомышленников. Обладал ли Исаак Стерн тем мистическим компонентом «еврейского звука»? Безусловно, обладал. Но не только этим он покорил сердца москвичей в 1956 году, а до того и любителей музыки всего мира.

Стерн обладал мощным магнетизмом, вовлекая слушателей в сопереживание с ним исполняемого сочинения, не делая, казалось, для этого ни малейших усилий. Дар увлекать публику дан многим талантливым артистам, дар завораживать публику в сопереживании музыки вместе с её «вторым рождением» под пальцами артиста – дан избранным.