Он развернул меня к себе лицом, окинул долгим жарким взглядом, остановившись на всех самых уязвимых частях, и показал взглядом на ширинку.
Не отрывая от него глаз, глядя снизу вверх, я опустилась перед ним на колени.
Его ладонь на затылке, учащенное дыхание, мои губы, скользящие по влажному стволу и его вкус на языке – я чувствовала, что в этот момент что-то меняется, но пока не понимала, что. Словно по сковывающему нас льду прошла глубокая трещина, и в тот момент, когда он отошел, заправляя рубашку, я смогла спросить:
– Зачем, Гер? Зачем тебе это надо? Тебе дома секса не хватает?
Он замер, перестав бренчать пряжкой ремня, но через несколько секунд продолжил и ответил, не поворачиваясь ко мне, стоящей голой в густом ворсе ковра:
– Хватает. С сексом все отлично.
– Тогда чего не хватает? Приключений? Адреналина?
Он глубоко вдохнул, выдохнул и скомандовал:
– Одевайся. Поехали.
Гонки по ночному городу оказались куда хлеще запретного секса.
Герман пролетал пылающие алым светофоры, стрелка спидометра стремилась прилечь в правой стороне циферблата, я орала от ужаса, а один «холодный» и «сдержанный» мужчина позволял себе лишь легкую полуулыбку. Однако руль держал двумя руками – в отличие от тех вечеров, когда просто катал меня по городу.
Я боялась лишний раз набрать воздуха в легкие, а Герман… словно только на бешеной скорости, нарушая все возможные правила, становился собой. Только оценить это было некому.
Или…
Запарковавшись с визгом шин – черт знает где – он отстегнул мой ремень, перетащил к себе на колени и снова нанизал на себя. Жестко, лихорадочно, жадно. Кусая губы и делясь со мной дыханием, в которым чувствовался острый привкус свободы.
Я уже и не помнила, когда у меня еще в жизни был секс три раза подряд за один вечер – Игорь не отличался бешеным темпераментом, хотя был внимателен и ласков и всегда доводил дело до логичесного финала.
Герману как будто было наплевать, что я чувствую.
Но в этот, третий раз, он долго не кончал, зато его пальцы между моих ног были настойчивы и безжалостны. Он подавался бедрами вверх и одновременно быстро тер клитор, откинув голову назад и глядя блестящими черными глазами мне в лицо.
Пока я цеплялась за его плечи, пережидая судороги – его, свои – и чувствуя, как изнутри становится влажно и горячо, я чувствовала на себе его взгляд.
Черный, горячий, страшный, свободный, обещающий, уничтожающий.
С этого взгляда наша история о позорном адюльтере стала совсем иной.
И еще.
Я запомнила.
Запомнила то, что он сказал в тот вечер.
Для секса у него была жена.
Для адреналина – гонки по ночным улицам.
Для чего же была я?
Сейчас. После каждой измены?
Полина выливает в бокал последние капли вина из бутылки, трясет ее, словно надеется, что еще что-то осталось и с сожалением отставляет в сторону. Незаметная, словно тень, официантка, подхватывает и бутылку, и пустые тарелки, споро и ловко собирает разбросанные по столу бумажные салфетки.
– Девушка! – Полина пытается ухватить ее за локоть, но та увиливает. – Девушка, вас как зовут?
– Кира, – официантка с дежурной улыбкой кивает на бейджик на груди.
– Какое прекрасное имя! – можно было бы решить, что Полина всего лишь дружелюбна, но она растягивает звуки, обводит расфокусированным взглядом стол и движения ее слегка неловкие. Она явно пьяна, увы, и Кира это понимает. – Давайте дружить, Кира? Мне так не хватает подруг!
– Давайте! – улыбается та. – Вам вино повторить?
– Конечно! Мы же друзья!
Кира убегает, и Полина тут же про нее забывает. Она вытаскивает несколько зубочисток из салфетницы и начинает их ломать. Каждое ее движение кажется чуть неловким, будто она сейчас промахнется и мимо салфетницы, и мимо бокала, из которого допивает последние капли.
– У тебя тушь размазалась, – говорю я, наблюдая за ней с острой жалостью.
– Я сейчас… – отвечает она и долго роется в сумочке, но потом плюет, выбирается из-за стола и, пошатываясь, идет в туалет.
Пока ее нет, приносят вино, я разливаю его по бокалам, но себе наполовину разбавляю водой. Мне не хочется падать во тьму опьянения. Я вообще не понимаю, как от алкоголя может стать легче. Слишком хорошо я помню, как пила в юности после разрыва со своим музыкантом. Напиваешься вечером и становится очень себя жаль, хочется позвонить ему и все вернуть. Погружаешься в мир расплывчатых звуков и обрывочных мыслей, вроде бы становится чуть легче – но нет. С утра все так же плохо, но еще добавляется похмелье. А если успела что-то написать – еще и стыд.
С тех пор я не пью, когда мне грустно, разучилась.
Полина возвращается, петляя между столиками в пустом зале. Натыкается на официантку, другую, не нашу, но задерживает ее и что-то долго рассказывает. Судя по лицу официантки, ей очень хочется на ручки и к маме, но приходится терпеть.
– Знаешь, – говорит Полина, когда возвращается и садится на свое место за столом. – Я могла бы догадаться. Могла бы понять раньше. У меня иногда ни с того, ни с сего болел низ живота. Я обошла трех гинекологов, двух терапевтов и сделала УЗИ. Все в порядке. Просто почему-то сильно ноет, как перед месячными. Я просто чувствую, когда он с ней.
Ее глаза снова накрашены, но веки припухли, словно она долго рыдала. Хотя, возможно, она промахнулась и ткнула кисточкой для туши в глаз.
– Думаешь, это уже долго длится?
– Нет. Не знаю. Я не спрашивала, – Полина подхватывает бокал с вином и делает хороший глоток. – Боюсь узнать. Но, думаю, где-то… полгода. С зимы.
– Он изменился? Стал равнодушнее или… – я мешкаю, подбирая слова. Самое ужасное, что это больше не дежурный разговор, мне правда интересно. – Наоборот? Говорят, мужчины, когда чувствуют вину, начинают с женой вести себя нежнее.
– Нет, – она качает головой и к растерзанным зубочисткам добавляет обрывки салфеток. Красные, белые, зеленые ошметки устилают стол. – Вообще нет. Ничего не менялось, я даже не догадывалась. Все было, как всегда – он задерживался не чаще обычного. Только…
– Что?
Полина задумывается. Она отодвигает всю гору мусора, которую наплодила за время нашего разговора и снова хватается за бокал. Кира подбегает и сметает ошметки салфеток и зубочисток со стола на маленький поднос.
Встречается со мной глазами:
– Что-нибудь еще хотите?
– Зеленого чая, – прошу я.