Чаги

– Пожалуйста, не говори о нем с таким пренебрежением.

– Хорошо, извини. Мне все равно, кто он, – кореец, африканец, хоть марсианин – он должен нести ответственность. Тем более, учитывая, кто он такой, он может обеспечить и тебя, и твоего ребенка до конца жизни.

Маша пыталась побороть неприятное чувство тревоги и дискомфорта. Когда Настя начинала так хмуриться и говорить с такой интонацией, ни к чему хорошему это обычно не приводило.

– Настя, не надо горячиться. Но прошу, только представь, что случится, если о ребенке станет известно.

– Так ты все-таки о нем сейчас больше думаешь? – поразилась Настя. – Как бы ему это боком не вышло, как бы его не продолжили в прессе утюжить?

Маша снова устремила взгляд за окно.

– Стать той, кто нанесет ему последний удар?.. Я достаточно прочитала, чтобы понять, – если о таком прознают, ему больше не подняться. Не найдется никого, кто согласится с ним работать… А что будет со мной? Неужели ты не понимаешь, что Илюша… Дам Рён – публичный человек? Появиться рядом с ним сейчас, в моем нынешнем качестве, значит быть вовлеченной в публичный скандал. Значит оказаться под прицелом и поставить под удар своего ребенка.

– Вот прямо все сразу обо всем узнают!

– Настя, ты разумная девушка, гораздо умнее и практичнее меня. И ты сама понимаешь – шила в мешке не утаишь. Если я начну искать с ним встречи, попытаюсь сообщить счастливую новость, как думаешь, сколько пройдет времени, прежде чем по Сети поползут слухи? Как быстро я обнаружу у своих дверей вежливых и улыбающихся репортеров?

– Ну и что с того? Даже если и так, почему бы тебе не изменить свою жизнь? – с вызовом спросила Настя.

– По-моему, она уже изменилась. Нет, пусть все идет как идет, – он сам по себе, я сама по себе.

– Маш, а ведь это эгоистично, – сказала Настя, глядя на нее каким-то новым взглядом. – Я не знаю, что он за человек, не мне судить, да и сама ты, если разобраться, этого не знаешь, но очевидно, что такие решения не принимаются в спешке.

– У меня было время подумать, хотя по правде говоря, думать тут не о чем.

– А тебе не кажется, что он имеет право знать?

– Нет, не кажется. Зачем ему? Пусть живет своей жизнью, я ему не помешаю и не наврежу. Это только мой ребенок.

– Какая же ты дура! – Кипевшие эмоции все-таки выплеснулись наружу. Настя вскочила с места. – Что это за сельские страдания? Тайком рожу, сама воспитаю, его не побеспокою… героиня хренова! Меня сейчас стошнит! Ты знаешь, что такое одной ребенка растить? Я насмотрелась этого – вот так! – она провела рукой по горлу. – У тебя в твоей редакции зарплата какая? А помощь откуда? Ни сбережений, ни сестер, ни братьев, ни родителей, – случись что, кто позаботится о ребенке?

– Все, что могло, со мной уже случилось.

– Ты кажется меня не слышишь. И абсолютно не представляешь, что тебя ждет.

– Ты хочешь, чтобы я убила этого ребенка… его ребенка?

– Да ты шизанулась! – воскликнула Настя и впервые Маша увидела на ее лице настоящую злость. – Видно Вадик тебя не слабо по голове приложил – последние мозги что ли вышибло?

В душе у Марии поднялась жаркая волна обиды и протеста. Она стояла напротив Насти и сама не замечала, как в гневном упрямстве сжимает кулаки.

– Это только мой ребенок! – выкрикнула она. – За все это время ни одного звонка… ни эсэмэски… – она вдруг начала захлебываться рыданиями. – Только мой!

Настя горько усмехнулась, глядя как Маша дрожит всем телом, зажав ладонями рот.

– Посмотри же, во что ты превратилась. Это не любовь, и не забота о твоем Илюше. Это малодушие. Оправдывай своего корейца какими угодно словами, обманывай саму себя – ты продолжаешь плыть по течению, и оно тебя затягивает все глубже. Мало тебе было этой ослепляющей, ненормальной любви к человеку, которого знала неделю, теперь ты еще добровольно отказываешься разделить с ним бремя ее последствий. Знаешь, что? Того, кто постоянно отходит в сторону, очень быстро сбрасывают со счетов.

Маша отвернулась к окну, закрыв лицо руками. Настя не сказала больше не слова, взяла свою сумку и хлопнула входной дверью.

***

Для Маши начался хлопотный период хождения по врачебным кабинетам. В ее районе располагалась не самая лучшая женская консультация – старое неказистое здание, узкие коридоры, вечные очереди, в которых приходилось просиживать часами, невольно слушая разговоры про болячки, роды, грудных детей – все это угнетало и высасывало силы. Именно сейчас, оказавшись один на один с целым ворохом проблем, Маша, возможно впервые с ранней юности, остро ощутила отсутствие матери. У нее возникало множество вопросов, которые, как оказалось, не с кем обсудить. Ее многочисленные страхи сложно было развеять, штудируя профильные форумы. Чаще от вычитанных там историй, смакующих подробности, эти страхи только разрастались. Пугала сама мысль о предстоящем событии. Потоки информации из Интернета создавали впечатление, что жизнь отныне разделилась «до» и «после», и как бы не уверяли некоторые блогерши, что, став мамами большой семьи, они ведут по-прежнему активную социальную жизнь, Маша не верила, что у нее получится не потерять опору в этом вихре перемен.

Все чаще, приходя с работы и начав заниматься какими-нибудь делами, она вдруг обнаруживала, что уже несколько минут сидит без движения или стоит перед раковиной с льющейся водой, витая мыслями где-то далеко. Оглядывая свою небольшую квартиру, Маша в растерянности перебирала варианты, как устроить здесь ребенка, да предстоящая необходимость ухаживать за ним, как-то с ним взаимодействовать, казалась ей почти невыполнимой. «Я о себе-то не всегда могу позаботиться, наладить и с комфортом обустроить свою жизнь, – однажды в смятении подумала она, – что же мне делать с младенцем?»

В первый же выходной после того дня, когда Настя ушла от Маши в гневе, подруга вновь объявилась на пороге ее квартиры. Компанию ей составлял какой-то незнакомый мужчина, прислонивший к стене довольно объемную поклажу. Маша в удивлении посторонилась, когда мимо нее пронесли упакованные в полиэтилен доски. Настя распорядилась занести их в комнату.

– Что это? – в недоумении спросила Маша.

– Мой подарок тебе, дуре, – ответила Настя, элегантным движением сбрасывая с плеч легкую шубку. – Случайно увидела в интернет-магазине и решила заранее купить. Потом будет не до того. Это не значит, что я тебя одобряю, но, в конце концов, ребенок не виноват, что у него такие родители: один – свищи ветра в поле, а другая вряд ли знает, с какого конца к коляске подходить.

Упакованные доски оказались детской кроваткой.

– Не стоило беспокоиться, – проговорила Маша, чувствуя, как сжалось горло.

– Вот только попробуй мне разрыдаться! Пошли лучше чай пить, – Настя закрыла за носильщиком дверь и извлекла из своей сумочки каким-то чудом поместившийся туда шоколадный рулет.

Маша стремительно подошла и обняла ее. Несколько мгновений они стояли неподвижно, пока Настя не выдала какую-то глубокомысленную, но заезженную сентенцию, заставившую обеих рассмеяться.

***

Приближался Новый Год, и Настя пребывала на подъеме. Ей непременно нужно было устроить веселую вечеринку, чтобы внести ярких красок в довольно невзрачные дни – декабрь в этом году не радовал ни морозом, ни снежком. Сырая, промозглая погода тянулась с ноября. Бывали целые недели, когда лил холодный зимний дождь, лишая всякого радостного настроя в преддверии любимого праздника.

К немалому Настиному удивлению и недовольству Маша отказалась ехать на дачу, хотя ей обещали богатый праздничный стол, живой огонь в камине, отдельную комнату со всеми удобствами, а также квалифицированный присмотр Риты, как бывшего медицинского работника, но Маша предпочла остаться дома.

– Накопилось столько дел, – отвечала она Насте по телефону. – С этой работой ничего не успеваю. Хоть приберусь, отдохну, да спать пораньше лягу. Ты же знаешь, состояние у меня не очень…

– Может и правда, не надо тебе никуда ехать, в машине трястись, а то опять упекут на сохранение.

– Нет уж! – воскликнула Маша. – В этих больничках такая тоска. Я лучше дома. Хочешь, приезжай ко мне через несколько дней. Я буду рада.

– Так и сделаю. Все Денискино семейство в одном флаконе… Кажется, еще дед их нагрянет… Пожалуй, одного-двух дней с меня хватит. Договорились! Первого января не обещаю, а вот второго точно приеду. Подумаю, чем бы нам с тобой каникулы занять. Обязательно куда-нибудь сходим. Все, держись молодцом, отдыхай, и я тебя очень прошу – не подходи к компьютеру и новости не читай.

– Ну, включила режим назидания! Тебе точно надо было в училки податься.

– Предупреждаю, если приеду и увижу твой красный нос и опухшие от слез глаза…

– Да за кого ты меня принимаешь? – с возмущением воскликнула Маша. – Я что, по-твоему, совсем безрассудная? Мне в какой-то момент все это встало поперек горла. Честно. Я теперь очень редко о нем что-нибудь смотрю или читаю. Не до этого, – с подчеркнутым равнодушием заключила она.

– Хорошо бы так. Твоего хилого здоровьица не хватит на физические и душевные подвиги.

– Прорвемся! – бодро заключила Маша.

По правде сказать, Маша не сильно кривила душой. Чувствительная зависимость от Дам Рёна и всего того, что было с ним связано – фотографий, фильмов, музыки, социальных сетей и пабликов, где ежедневно шел о нем разговор, основательно пошатнуло Машино здоровье. Ее физическое самочувствие, ослабленное зверским токсикозом и неконтролируемыми мигренями, не способствовали душевному покою. На фоне общей картины, когда ей приходилось проводить часы в дневных стационарах – а то и дни на больничной койке – богатая эмоциями и переживаниями внутренняя жизнь стала для нее непозволительной роскошью. Все реже Маша дозволяла себе прикоснуться к желанному источнику счастья. Какие бы струны не тревожил в ее душе этот далекий человек, итог был один. Последние аккорды его песен, финальные титры кинолент, его застывший взгляд на фотографиях, все это оставляло лишь одно чувство – опустошение.

Сначала Маша с большим интересом следила за его гастрольным туром. В этом увлекательном процессе она открывала для себя много нового. Активные в Сети группы отчитывались о событиях ежедневно. Поддерживая связь с мировым фандомом, они публиковали фотографии, отзывы, статьи, комментарии и видео. Маша знала, что первая часть тура по странам Латинской Америки прошла хорошо, завершившись в Боливии, и что незадолго до Нового года должен состояться первый концерт в Японии. Но лично для нее декабрь выдался особенно тяжелым. Она почти не работала из-за плохого самочувствия и необходимости проводить много времени во врачебных кабинетах. К вечеру у нее хватало сил только дойти до дивана и опустить больную голову на подушку. О том, чтобы что-либо посмотреть, или даже почитать книгу невозможно было подумать без тошноты. Маша с удивлением прислушивалась к своему организму, который разладился, точно старое, побитое временем пианино, у которого ни одна нота больше не звучит правильно и гармонично. Иногда она просыпалась среди ночи от дурноты, а когда первые, такие болезненные спазмы унимались, в животе начинало урчать и неприятно посасывать, потому что с середины минувшего дня она почти ничего не ела. Больше всего ее раздражала и угнетала необходимость готовить «правильную» еду. Очевидно, что перебиваться с бутербродов на быстрые салаты и пакетики с лапшой, как бывало раньше, уже невозможно. Новый рацион питания требовал богатую белками, углеводами и витаминами пищу и Маше приходилось полвечера проводить у плиты за приготовлением «домашней еды», как называла это ее соседка, иногда подкидывающая ей то кабачок, то капусту, то зелень со своей дачи. Во всей этой изнуряющей рутине мысли об Илюше как-то незаметно отошли на второй план. Маша лишь изредка заглядывала в группы, где можно было узнать новости о текущих событиях, но эти, такие редкие теперь прикосновения к прошлому, уже не приносили ей ни радости, ни удовлетворения.

Между тем японская часть тура вызывала у поклонников живой интерес, подогретый неожиданным, но радостным событием – Дам Рён стал гостем популярного японского телешоу «Безобразники» крупного вещательного канала страны с огромной зрительской аудиторией по всей Азии.