Оценить:
 Рейтинг: 0

Осознавая время. Сборник эссе

Год написания книги
2016
<< 1 2 3 4
На страницу:
4 из 4
Настройки чтения
Размер шрифта
Высота строк
Поля
Вебер был одним из первых, кто акцентировал в определении нации тягу к созданию государства:

«Нация является общностью, основанной на чувстве, которое может быть адекватно выражено в собственном государстве. Следовательно, нация – это общность, которая, как правило, стремится создать собственное государство».

С тех пор эта точка зрения победила в академии, и сегодня принято народы, не имеющие территориальной автономии и не стремящиеся к ней, называть этническими группами, а национальные идеи связывать в основном с государством или со стремлением к нему. При этом общее этническое происхождение, культура, история, религия, язык и возможность экономического самообеспечения нации, конечно, очень желательны, но не обязательны. Главное – умение объединить нацию в «воображаемое сообщество»[29 - «Воображаемое сообщество» – название труда классика социологии Бенедикта Андерсона, посвященного современной нации.] при помощи символов, мифов и ритуалов. Потому что, как рационально ни объясняй человеку пользу государства как «общественного договора», как ни доказывай ему, что выгодно быть законопослушным гражданином и платить налоги, но одно дело – отдавать кровные денежки чиновникам в абстрактные государственные структуры, и совсем другое – делиться заработанным для поддержки хоть и дальних, но в каком-то смысле родственников.

Анализируя стимулы человеческого поведения, современные социальные науки все чаще оперируют словом «вера», не важно, идет ли речь о вертикали подчинения и легитимности власти в глазах граждан или о горизонтальной солидарности и признании разделения человечества на нации. Национальная идея описывается как вера индивида в то, что существует феномен единственной и уникальной, в своем роде избранной нации, к которой он принадлежит и с членами которого его связывают особые узы. Пытаясь объяснить феномен США в терминах европейских национальных государств, американский социолог Роберт Белла дал новую жизнь введенному еще Руссо термину «гражданская религия». Американцы верят в то, что они – один народ, что патриотизм – это добродетель, что «права она или нет – но это моя страна». Символы этой религии – звездно-полосатый флаг, гимн, герб, статуя Свободы. В том, что это именно религия, можно убедиться, прочтя на долларе: «мы верим в Бога» или услышав «Господи, благослови Америку». Таким образом, некие общие основы христианства и иудаизма да более двухсот лет общей истории сплавили население Северной Америки в народ.

Такой искусственный трюк не может удовлетворить евреев, которые уже тысячи лет чувствуют себя народом, за что и заслужили от современных теоретиков национальных идеологий название «перениальной» (вечной) нации. Израиль имеет слишком глубокие культурные корни, чтобы это «воображаемое сообщество» можно было лепить как вздумается, создавая искусственный образ «нового израильтянина», оторванного от большей части своей истории и традиций. Да и четкая арабо-мусульманская идентификация большой части ближневосточного населения и постоянный приток неевреев в Израиль не способствуют выработке объединяющей всех израильтян гражданской идеологии. На Святой Земле у иудаизма огромные преимущества перед любой «гражданской религией», да и огромная диаспора не дает возможности свести еврейство к «израильтянству».

По мнению философа Лео Штрауса, ярлык политического гражданства, языка или культуры не может исчерпать определение еврея:

«Политический сионизм уже был уступкой еврейской традиции. Те, кто искал иного, нежели простое исчезновение, решения еврейской проблемы, вынуждены были принять не только территорию, освященную еврейской традицией, но также и ее язык, иврит. Более того, они были вынуждены принять еврейскую культуру. Культурный сионизм стал очень могущественным соперником сионизма политического. Но наследие, к которому вернулся культурный сионизм, восставало против того, чтобы быть истолкованным в терминах культуры или цивилизации, поскольку считало себя самостоятельным продуктом гения еврейского народа. Культура или цивилизация основаны на Торе, а Тора дана Богом, а не создана Израилем».

Таким образом, еврейская национальная идеология, как и любая другая, основываются на религии и традициях, имеющих в нашем случае многовековую историю. Идеология «исраэлизма» или «хананейства», которая пыталась совершенно порвать с религиозно-этническими корнями и заменить их гражданством государства Израиль, не преуспела. А та идеология, что преуспела, вынуждена была за ответами на базисные вопросы обращаться к Танаху, как к высшей и последней инстанции. Традиция и идеология то сотрудничали друг с другом, то жестоко конкурировали между собой. Однако влияние традиции и современности было взаимным: Бен Гурион использовал Танах в качестве «мандата» на Эрец Исраэль, а реальная практика и необходимость отвечать на злободневные вопросы заставили раввинов обогатить традицию вопросами современного государственного устройства.

Может ли государство Израиль служить объединяющим центром светского еврейства?

В то время как для религиозного еврея Земля Израиля обладает непреходящей ценностью (безотносительно к тому стремится он там жить или нет), для нерелигиозных большое значение имеет именно еврейское государство. Если мы не в силах определить еврея, поменяв иудаизм на «гражданскую религию», а «пятый пункт» на израильское гражданство, то может быть, все же мы сможем поставить государство Израиль в центр светского идеологически-культурного самоопределения? Как писал один из лидеров культурного сионизма (палестинофильства) Ахад ха-Ам:

«Но если сионизм глядит на еврейское государство как на средство избавления от нищеты, обеспечения полного спокойствия и национальной чести, палестинофильство … видит в еврейском государстве лишь „надежное убежище“ для духа еврейства, культурные узы, объединяющие нацию».

Действительно, при Бен Гурионе активно формировалась национальная идеология, опирающаяся на древнюю историю Израиля, но отбрасывающая «постыдные» 2 тысячи лет галута. Если религиозные евреи группировали общину вокруг синагоги, то альтернативным местом для светских евреев пытались сделать различные филиалы Джойнта, Сохнута, Керен Каемет и других, в которых осуществляется помощь евреям диаспоры, а главное, связь с национальным еврейским домом.

Чем больше маленький Израиль побеждал своих многочисленных врагов, тем более притягивались к нему сердца евреев всего мира. Гордость за Израиль, победивший в Войне за независимость и в Шестидневной войне, и приезд Голды Меир в Россию всколыхнули, казалось бы, ассимилированные массы советского еврейства.

«Я абсолютно нерелигиозный человек, я – атеистка. И никогда не обращалась к примерам из Танаха для описания своего личного опыта. Но тут, кроме „Встань и иди!“, не срабатывает ни одно другое объяснение», – пишет Майя Каганская о своем опыте стремления в Израиль.

Однако чем дальше отступала внешняя угроза, чем более богатым и либеральным становилось израильское общество, тем более оно стало позволять себе пренебрегать национальной идеологией и тем менее притягательным становился сам Израиль в глазах диаспоры. Сама идеология, созданная под себя ашкеназскими социалистами-сионистами, должна была радикально измениться для того, чтобы объединить всех евреев-израильтян уже без помощи гениального диктатора Бен Гуриона. Но обе ее главные составляющие – социалистическая и национальная (по образцу европейских национальных движений) – безнадежно устарели. В моду входил либерализм и мультикультурализм, постмодернизм и глобализация. Национальные идеологии переживали не лучшие времена не только в Израиле.

Современные проблемы, вызванные глобализацией

В ХХ веке национальные страны столкнулись с вызовом глобализма. Сам Израиль смог появиться в большой степени именно благодаря глобализации, если понимать под этим современные технологии и международные экономические связи. Иначе этот клочок земли, бедный пресной водой и ископаемыми, не смог бы прокормить такое количество своих новых граждан и дать им силы для обороны от превосходящих их во много раз агрессивных соседей. И тот же глобализм, сыгравший нам на руку во времена «холодной войны», после детанта привел к повсеместному ослаблению национальной идеологии: богатые чувствуют себя гражданами мира, а бедные эмигранты из отсталых стран уже не хотят ассимилироваться, принося в Европу и Северную Америку чуждый дух Востока и Юга. Да и сами политкорректно изменившиеся европейские национальные государства перестают удовлетворять потребность в самоидентификации своих граждан. Все чаще слышны жалобы на американизированную (то есть вненациональную) массовую культуру и многочисленных, не желающих ассимилироваться даже во втором и третьем поколении эмигрантов. Один из главных символов автономии государства – денежные знаки – унифицированы в большей части Западной Европы. Крыша национального дома прохудилась, сквозь нее видны звезды Европейского Союза – а мало кому хочется ночевать под открытым небом «всемирного человечества». Глобализация вызывает как реакцию подъем локального сепаратизма и партикуляризма (то есть частного и локального)[30 - Для описания параллельных и связанных друг с другом процессов глобализации и локализации социолог Роланд Робертсон в 80-х годах прошлого века ввел в научное обращение остроумный термин «глокализация».]. Люди раздражаются от непосредственного соседства Чужого и пытаются укрыться от него в этнорелигиозные и культурных общинах или в культурно-территориальной автономии.

Какие-то из общих проблем глобализации в Израиле наблюдались всегда (разделение на этническо-религиозные общины, диаспора), какие-то только появляются (проблема иностранных рабочих и африканских нелегалов). В отношении же «столкновения цивилизаций»[31 - «Столкновения цивилизаций» – термин и название книги политолога Самуэля Хантингтона, анализирующего изменение мировой политики после окончания Холодной войны.] и подъема современного мусульманского террора мы находимся на передовой. Повышенное пристрастие евреев нового времени к социальному реформаторству в стиле новомодных идей дает себя знать и в современном Израиле. Представители «светского» еврейства опять первыми погнались за «глобализационной» модой и поспешно свернули национальную идею в пользу открытости и универсализма. Идея национального государства выходит из моды и принципы национального строительства пытаются грубо разрушить, чтобы привести практику в соответствие с новейшими теориями мультикультурализма и релятивизма. Теоретики Нового Ближнего Востока считают, что евреям больше не требуется свое национальное убежище, к которому так стремился сионизм, и идеал еврейского национального очага сдается потомками светско-сионистского истеблишмента на хранение национально-религиозному лагерю. В то время как ультраортодоксальные израильские евреи все более склоняются к признанию сионистских принципов, официальные государственные структуры все менее склонны акцентировать национальную идеологию и все более обращаются к универсальным лозунгам «мира», «безопасности», «экономического процветания» и др.

Блестящие военные победы Израиля остались в прошлом. Теперь на нашем знамени написано: «отступление», «сдержанность», «уступки», а это если и может вдохновить кого-либо в диаспоре, то только антисемитов. Акцентирование абстрактно-либеральных ценностей в ущерб национальному характеру государства плохо сказывается и на внутренней политике Израиля и на его отношениях с диаспорой. Если Сохнут везет в Израиль неевреев, если «Керен Каемет» оплачивает поселение на Земле Израиля не евреев, а арабов, если государство не строит, а разрушает еврейские поселки, то роль Израиля в качестве объединяющего нацию духовного центра сильно уменьшается. Евреи диаспоры обескуражено наблюдают самые противоречивые тенденции внутри израильского общества и предпочитают все свое внимание и средства обратить на дела местной общины.

«Израиль перестает быть центром евреев, – писал американский профессор Г. Галкин еще в конце 20 в. – Выдать каждому еврейскому тинэйджеру путевку на посещение Израиля, предлагает лейбористский политик Йоси Бейлин! Но когда юный Брюс или Дженифер с путевкой в руках высаживается из самолета и обнаруживает нацию таких же Йоси Бейлинов, то, спрашивается, чего ради ему (или ей) было покидать Филадельфию?»

Назад в будущее

В прошлом веке казалось, что еще немного и история рассудит, оставив только «правильный» из всего многообразия путей, которыми пошел еврейский народ. Одни считали, что религиозные «просветятся», другие, что светские ассимилируются и пропадут, третьи, что исчезнет диаспора, четвертые – что проект Еврейского государства не увенчается успехом. Сегодня становится понятно, что так же, как и раньше, когда все новые ортодоксальные течения включались в общину и продолжали в ней существовать, влияя друг на друга, так и теперь волны идеологий реформистской, марксистской, исраэлитской и других проносятся по поверхности и в лучшем случае оседают где-то на периферии. Меняется мода, и место придворных врачей занимают нобелевские лауреаты, а место барона-филантропа – еврейский бизнесмен. В России вместо антисионистского комитета появляется сотня конкурирующих между собой организаций «профессиональных евреев». В Израиле в авангарде место киббуцника в сандалиях и шортах занимает поселенец в джинсах и вязаной кипе. Кто-то отходит в сторону и безвозвратно теряется для своего народа, кто-то заболевает самоненавистью и «стучит» в ООН на своих, кто-то возвращается к традиции и религии. Сегодня различные символы национальной общности, вроде этничности, гражданства и религиозной принадлежности, уже не так жестки и, к счастью, не так сильно конкурируют между собой, как во времена модерна. Однако современная излишняя гибкость и изменчивость социальных признаков и связей оборачивается как дополнительными проблемами самоопределения, так и опасной разобщенностью израильского общества. Антисемитизм тоже подвержен моде, и сегодня он предпочитает рядиться в маску критики «агрессивного Израиля».

Место главенствующей национальной идеологии на сегодня свободно: многочисленные «измы» схлынули вместе с модой на рационализм, а религиозные люди не утруждают себя выработкой идеологии – этой подпорки рационалистического мировоззрения.

Какие пути выберет для себя ощущение национального единства, какие цели и задачи смогут нас объединить, какие новые формы примет наша старая традиция – все это не предсказуемо. Но можно надеяться, что и те, кто верят в Того, Кто нас избрал и заключил с нами завет, и те, кто вместе с Ренаном считают, что единственная основа нации – это рациональный «ежедневный плебисцит», найдут свою нишу в русле древней традиции «Ахават Исраэль» – любви к своему народу.

    2005 г.

Вечность и бессмертие

О восприятии времени у античных греков и древних евреев

«Вечность Израиля не обманет»

    Книга пророка Самуила (Шмуэль) I, 15:29

«Когда бы грек увидел наши игры…»

    О. Мандельштам

Античные греки и древние евреи – эти два народа оказали решающее влияние на формирование современной западной цивилизации. Поэтому в процессе самоанализа мы вновь и вновь возвращаемся к этим двум древним культурам – одной ископаемой, другой существующей и поныне.

Давно стало трюизмом сравнение греков как народа эстетики с евреями как народом этики. Провозглашая, что «красота спасет мир», герой Достоевского только повторил этот тезис вслед за Платоном, утверждавшим, что следует обустроить наш мир в соответствии с красотой абсолютных образов мира идей, в том числе идей моральных (в другом случае этот герой соединял «красоту и молитву»). Известно и сравнение кругового, циклически повторяющегося античного времени с его ожиданием возврата в изначально наилучший «золотой век» с вектором времени библейского, направленным от момента сотворения мира к моменту прихода Мессии[32 - Например, в статьях израильского культуролога Майи Каганской присутствуют образы «кольцо античного времени» и «стрела, оперенная смыслом, времени христианского».]. Нетривиальная связь этих основных отличий восприятия мира двумя древними культурами является одной из тем, рассматриваемых в исследовании Ханны Арендт «Vita activa, или О деятельной жизни»[33 - Ханна Арендт «Vita activa, или О деятельной жизни», изд-во «Алетейа», Санкт-Петербург, 2000 г.].

Арендт определяет отношение ко времени у греков как стремление к бессмертию, у евреев – к вечности. Бессмертие античности принципиально отличалось от вечности современных им восточных богов. Классические античные боги, строго говоря, не являлись вечными. Вечность предполагает существование другой, неизменной реальности, а греческие боги жили здесь, в этом мире и вновь и вновь ссорились и мирились или даже уничтожали друг друга.

Этот мир был не вечным, но бессмертным. Природа каждый год умирала и оживала, звери и птицы умирали как особи, но продолжали свой род. Так же и человек как биологический вид был бессмертен. Но к этому времени уже родилось представление об уникальности человеческой личности – провозвестник современного западного индивидуализма. И античные философы, и потомки бунтаря Авраама уже осознали неповторимость каждой рожденной на свет человеческой души. Конечно, это был еще не современный индивидуализм, а скорее ощущение выделенности человека из безличных и внеморальных природных законов и связи с трансцендентными ценностями[34 - Спор об определении индивидуализма греческой культуры см., например, в книге Ю. В. Андреев «Цена свободы и гармонии. Несколько штрихов к портрету греческой цивилизации» СПб.: Гос. Эрмитаж; Алетейя, 1998. Глава 5. Рождение личности. http://gumilevica.kulichki.net/AUV/auv1.htm]. Античный человек, обретший такое понимание, но не обретший личного бессмертия[35 - Существование души в подземном царстве не было особо радостным. Понятие о языческом рае возникает позднее.], мучительно переживал разлад двух своих ипостасей – природно-родовой и личностно-индивидуальной. Природную родовую сущность человека поддерживал каждодневный труд занятых в домашнем хозяйстве рабов и женщин, осуществляющих продолжение рода. Работа по обеспечению физического, животного существования считалась необходимой, но не достаточной для свободного человека, она не давала ему возможности проявить то, что отличает человека от животного. «Человек – животное политическое», – писал Аристотель, понимая под этим, что истинно человеческое проявляет себя только в специально организованном сообществе – в полисе, который, переживая отдельных людей, сохраняет традиции и память и в некотором смысле так же бессмертен, как боги. Для свободного человека, ведущего достойную деятельность на агоре греческого полиса, зависть к бессмертным богам и героям не была поэтической метафорой – это было повседневное чувство.

Проф. Лосев[36 - А. Ф. Лосев «Античная философия истории», «Наука», Москва, 1977.] описывает этот феномен как переход от мифологической и эпосо-героической эпохи, когда человек был неразрывно связан со своим родом и, через него, со всем мирозданием к эпохе классического греческого полиса, когда свободные индивиды осознанно объединялись в полисе для «лучшей жизни», то есть жизни общественно-политической.

Если в мифологическую эпоху время воспринималось как нечто естественно-природное и неотделимое от мироздания богов и людей и их поступков, то уже в эпоху героического эпоса время стало восприниматься как препятствие для героя, которое иногда требуется преодолеть. А в эпоху полиса оформилось отношение ко времени как к всесметающему потоку, приносящему иногда случайное несчастье, иногда заслуженную кару, но всегда разрушение людских дел и забвение. Победить это время и заслужить бессмертие, как у богов, герой мог только своими выдающимися деяниями, выделяющими его из безличного людского рода и навечно запечатлевающимися в памяти потомков, еще более продолжительной, чем тот или иной полис. Память запечатлевала все выдающиеся деяния: добрые или злые, полезные обществу или нет[37 - Фукидид цитирует слова надгробной речи Перикла о том, что слава Афин зиждется на памяти о добрых и злых делах афинян. Там же говорится о том, что полис гарантирует непреходящую память всем деяниям, достойным бессмертия.]. Именно такое отношение породило феномен Герострата.

В эпоху классического греческого полиса человеческое бессмертие воспринималось только как существование в памяти, как бессмертие великих деяний, передаваемых риторами из поколения в поколение[38 - Гераклит подчеркивал, что «лучшие из людей непреходящую славу предпочитают смертным вещам».]. Возможны споры о том, способствовало ли такое понимание бессмертия возникновению агонального, то есть соревновательного духа, которым отличались древние греки[39 - «Добродетель, честь, слава и благородство происхождения с самого начала помещаются внутри круга состязания, то есть в круге игры», – пишет о греках Йохан Хейзинга в своей знаменитой книге «Homo Ludens».] или, наоборот, само является его порождением. «Всегда быть первым и преобладать над остальными», – утверждается в «Илиаде». Выделиться на поле брани, хотя бы и ценой смерти – вот что отличало свободного человека от раба, предпочитающего смерти плен и рабское существование. Общественная жизнь античного полиса – знаменитая античная демократия в теории имела своей целью не привычные сегодня взаимовыгодную свободу общества предпринимателей или всеобщее согласие общества потребителей. Полис собирал на агоре свободных людей, отвлекшихся от домашней заботы только о своих природных нуждах.

В идеале доплатоновская демократия ориентировалась не только на сегодняшний день, а на память поколений[40 - Уже Аристотель считал демократию неправильным, выродившимся государственным устройством, при котором правит неимущее большинство ради собственного блага. Тогда, по его мнению, многие объединяются и становятся как единственный тиран. Он противопоставлял ей такое государственное устройство – «политию», при котором правление принадлежит большинству, избранному на основании некоторого ценза и пекущемуся о всеобщем благе.]. Она давала возможность каждому через общественную жизнь соприкоснуться с вечностью. Выдающиеся могли проявить свои качества и стать героями, то есть заслужить бессмертие людской памяти и сравняться с бессмертными богами. Наравне с военной или спортивной победой таким деянием могли послужить уникальные речь, жест или поступок. Ценилось именно действие, выделяющее того, кто его выполнял, а не один только результат или достижение. Поэтому уважения заслуживал не удачливый купец и не искусный ремесленник – торговля и ремесло, возможно, приносили избыток, но они отнимали необходимое – время, которое можно было потратить на единственно достойную человека деятельность. Конечно, созданное произведение (например, скульптура) могли прославить своего автора, но все рукотворные вещи, как и люди, были преходящи. Только идеальный бессмертный полис, как сообщество людей, обладающих знанием и памятью, мог устоять перед напором времени.

Физическая красота свободного тренированного тела (скорее мужского, а не женского, предназначенного к размножению) так же, как и деяние, могла прославить владельца и выделить его из многих. Красота воспринималась не как уникальное сочетание личных черт[41 - Например, скульптурные портреты героев, победителей олимпийских игр, которых благодарный полис хотел увековечить, не стремились отразить индивидуальные черты оригинала, а служили как бы олицетворением его облика, очищенного от всего временного и случайного.], а как отблеск гармонии, присущей бессмертным вещам. Это была эстетика, которая еще не отделилась от этики. Все бессмертное по мысли греков было совершенным, а некрасивость (неправильность, отклонение от совершенства) была следствием всего временного и случайного (ошибки природы или слабости или неразумия человека).

Пример таких идеальных умозрительных объектов давала математика и ее идеальные объекты, например, натуральные числа. Забавно, что греческие геометры не захотели принять идею иррациональных чисел, которыми измеряется, например, диагональ квадрата с длиной стороны, выражаемой обычным (рациональным) числом. По-видимому их оттолкнула кажущаяся неправильность, «некрасивость» или незаконченность иррационального числа, выражаемого бесконечной дробью, и они посчитали, что такое «уродство» не может описывать бессмертный космос и принадлежать бессмертному миру идей. Чтобы обойти эту проблему геометрические задачи решались при помощи построений и без участия арифметики[42 - Бертран Рассел «История западной философии», Москва, 1993 г. Глава III. Пифагор.].

Цикличное существование бессмертного мира во многом объясняют игровую легкость греческой культуры, ее науки и философии[43 - Описывая цикличность античной философии, Лосев предполагает, что мифологическая идея вечного возвращения, круговращения природы перешла в философию классического полисного периода. «Философия использовала ту же мифологию, но в отрефлектированном виде, …не в старой и наивной форме, а в форме логически разработанной теории» (Лосев «Античная философия истории»)]. Выигрышем в этой игре служила возможность проявить себя, прославиться и этим уподобиться на время или навсегда бессмертным богам. Жизнь, как игру, можно было вести только на условиях, что это либо приятно и интересно, либо предполагает возможность выигрыша. Больных или уродливых детей не оставляли жить не только от суровости условий, но по той же причине, что и врача, не могущего принести полное излечение, считали обязанным не лечить вовсе[44 - В «Государстве» Платона отмечается, что врач, продлевающий жизнь больного, которому он не в силах вернуть здоровье, не понимает смысла своей профессии.]. Существование больного или раба было чисто физическим или животным и не стоило того, чтобы его вел человек, обладающий свободой с ним покончить. Также и платоновский мир вечных идей мог включать человека, как болельщика, наблюдающего за игрой мирового духа, но не давал ему живого ощущения причастности и смысла его собственного существования[45 - Рамбам в «путеводителе заблудших» подчеркивает такие важные отличия еврейской философии от греческой, как создание Богом вселенной для человека (часть 2, гл.13), и участие Всевышного в жизни каждого человека (часть 3, гл.16).].

Позднее, когда полис разросся и перестал обладать притягательностью закрытого клуба[46 - Арендт в указанной выше книге цитирует Корнфорда: «Смерть Перикла и Пелопоннесская война знаменуют момент, когда люди дела и люди мысли начали идти разными путями, которым было суждено расходиться все больше и больше, пока стоический мудрец совсем не перестал быть гражданином своей страны и сделался гражданином вселенной».], когда искусство красиво говорить оторвалось от искусства красиво поступать, словом, когда обнаружились многие из симптомов тех проблем, от которых страдает современное демократическое общество, бессмертье однозначно стало связываться с миром идей. Переживший казнь учителя Платон еще пытается создать теорию (или, по выражению Лосева, отрефлектированную мифологию) правильного, вечного полиса в книге «Государство», но следующие за ним философы уже однозначно отвергают любую политическую деятельность, как недостойную, и полностью сосредотачиваются на размышлениях о вечных идеях. Во многом их рассуждения уже настолько близко подошли к еврейскому пониманию вечности, что средневековые христианские и еврейские мыслители свободно включали труды Аристотеля и неоплатоников в свои философские построения.

Еврейское понятие вечности как вневременного существования принципиально отличалось от бессмертия античности. Приобщиться к вечности было возможно в стремлении к вечному Всевышнему путем сознательных и конструктивных усилий. Еврейский Бог, в отличие от богов античности, существовал вне времени и пространства. Он создает эти две необходимые категории существования человека, как и самого человека с некоторой целью, и в этом его отличие от вечных божеств восточных культов, не являющихся, как правило, богами-демиургами и не предписывающих миру трансцендентную цель. В отличие от греков, оторвавшихся от мифологии природы и родовой общины в пользу «рукотворного» полиса, Авраам уходил «из страны своей, из дома отца своего» не для того, чтобы самому основать новый род или новую страну, но для того, чтобы положиться на волю Всевышнего. Уйдя от развитой мифологии космоса и социальных отношений, Авраам не оказался один на один с зияющей пустотой космической вечности. Его сопровождал Всевышний, его господин, собеседник и деловой партнер в предприятии по преобразованию этого мира.

Взаимодействие смертных с Предвечным – это сотрудничество в достижении цели, в которой обе стороны равно заинтересованы. Создатель зависит от своих созданий – ведь уничтожить их и создать других, более подходящих, означает не только расписаться в своем полном поражении, но и уничтожить часть себя самого[47 - Ведь каждый человек наделен частицей божественной души, и уничтожение ее приносит ущерб и для Создателя.]. Кроме того, с некоторого момента Создатель оказался связанным данным им обещанием: Ною и его потомкам было обещано, что уничтожение человечества более не повторится. Символом этого обещания явилась радуга, появившаяся после прекращения потопа.


Вы ознакомились с фрагментом книги.
Приобретайте полный текст книги у нашего партнера:
<< 1 2 3 4
На страницу:
4 из 4