Благородная империя

Его тело неслось над землей на такой скорости, что, будь он все еще живым человеком, все вокруг слилось бы в цветастый калейдоскоп; Рыцарь опасался, что его обнаружат и собьют как угрозу, однако его опасения были напрасны; несколько раз мимо него пролетали самолеты, в том числе боевые, но никто не обращал не него внимания. «Стелс, – подумал человек-машина, – продвинутый…»

Через некоторое время он оказался над пустыней; земля внизу была освоена слабо, и если бы даже чей-то острый взор и разглядел летящего в небе гиганта, то сообщить о нем было бы некуда. Рыцарь летел долго и уже приближался к цели, но вместо мыслей о задании ему в голову лезли воспоминания о Секкине.

В те годы Рыцаря звали Сунду Ринслейф. Простой секкинец, родившийся через много циклов после покорения этой суровой земли императором Мирагистом и воспитанный в традициях лангорского рабства, он с самого детства не знал иной жизни, кроме службы своим многочисленным хозяевам; только благодаря большой удаче его не успели поработить по-настоящему.

Так было до первого Секкинского восстания, в котором он участвовал непосредственно и где приобрел бесценный опыт; с тех пор он и его соратники, батальон «День крови», появлялись везде, где люди сражались с лангоритами, и оказывали им всестороннюю поддержку. В романтичное время бесконечных войн Сунду был одним из многих и мало выделялся на их фоне; однако время шло, романтики гибли, но к Ринслейфу судьба была благосклонна.

А затем началась Секкинская война.

Секкин считался самой угнетенной из всех имперских колоний; соглашение между народом гэр, правившим там до прихода лангоритов, и Нигили Синвером сделало сделало рабство неизбежной участью каждого секкинца. В отличие от других колонистов, имевших в лучшем случае по два-три раба, секкинские лангориты содержали десятки прислужников, против которых, однако, не применяли хессена и не могли бы применять: феромон вызывает зависимость, и потому долго содержать даже двадцать рабов мало кому под силу. Вместо лангорских лап волю рабов-секкинцев ломали хлысты гэрских надсмотрщиков, чьи методы вполне удовлетворяли имперцев.

Разумеется, рабы восстали при первой возможности. Искрой, из которой разгорелся пожар, стало решение императора Фенхорда увеличить налог на землю; хозяева, стремясь покрыть убытки, увлеклись эксплуатацией. Поскольку лангоритов в колонии было гораздо меньше, чем людей, восставшие поначалу преуспевали; в отличие от гэр, к многовековой тирании которых секкинский народ привык и чье присутствие воспринималось как необходимое зло, лангориты вызывали у людей ужас и отторжение.

Лейворы, похожие на волков, кахтары, напоминающие гиен, кошки-аккоры и еноты-тикку… лангориты для секкинцев были не более чем животными, прикидывающимися людьми, и рабы в Земле долгой ночи, как называли местные Секкин, служили им только из-за страха, который развеялся, как только «дикие звери» стали терпеть поражения. Гэрцы же скоро уловили, куда дует ветер, и перешли на сторону восстания.

Тогда-то и взошла звезда Ринслейфа. С первых дней мятежа он со своим отрядом присоединился к борьбе и в жестоких сражениях прославился как человек бесстрашный и талантливый, став для секкинцев символом самоотверженности и истинного героизма.

Лидеры сопротивления оценили его выдающиеся таланты и приняли его в свой круг, но радость Ринслейфа была недолгой: если он еще, как говорили, «хранил пламя освободительной войны в своем сердце», то «День крови» – нет; герои долго не живут, и однажды настал день, когда среди его братьев по оружию появилась слабость.

Ринслейф очень хорошо помнил тот день, когда его захватили в плен.

Укрепленный командный пункт был так близко к фронту, что до него доносились крики раненых. Положение становилась все хуже, восставшие отступали, теряли технику и людей. С Ринслейфом был его лучший товарищ, с которым они прошли много битв и знали друг друга, как родные братья; во всяком случае, так думали окружающие и сам Ринслейф.

Цена ошибки высока. Наступление лангоритов сломило сопротивление повстанцев, битва превратилась в бойню; живых солдат наматывало на гусеницы танков, разрывало на части тучами боевых наноботов, их тела плавились от термобарики и таяли от химикатов. Империя наступала по всем направлениям и везде побеждала, и когда Ринслейф понял, в чем дело, правда потрясла его до глубины души.

Его друг и брат был предателем.

Когда лангорские солдаты ворвались в штаб, он упал на колени и молил о пощаде, кричал, что всегда стоял за имперцев и что он признает их превосходство, но его крики потонули в грохоте выстрелов. Ринслейфу не было страшно; в конце концов, худшее, что с ним могло случиться – порабощение, однако три минуты под лапой лангорита – конец хоть и мерзкий, но быстрый, и Ринслейф надеялся только, что успеет запьянеть от хессена и тошнота превратится в восторг… но вместо этого ему на голову надели черный мешок.

С того момента его жизнь превратилась в кошмар наяву. Его пытали почти беспрерывно, приемы становились со временем все изощреннее. От него ничего не требовали, просто истязали ради удовольствия или, быть может, мести; Ринслейф умел терпеть боль, но лангориты знали, куда бить: каждый день ему рассказывали о новых поражениях восстания и победах лангорской армии; это подчас было хуже, чем любые мучения плоти.

Повстанец держался много дней, но наконец его силы иссякли; он сломался и умолял всех вокруг убить его или хотя бы поработить, даже почти убедил охранника; боль и усталость победили гордость, но страдания продолжались, пыткам не было конца.

День за днем его мучили все новыми и новыми способами, но теперь унижения, которые он переносил тяжелее игл под ногтями и бессонных ночей, уже ничего для него не значили: он уже не просто не боялся их, а даже желал, ведь так у него была надежда, что кто-нибудь в порыве ненависти убьет его или подчинит.

И вот в один день все пытки вдруг прекратились. Все, кроме одной. Трибунал приговорил Ринслейфа к вечному донорству. Доноры лишены всякой связи с миром; они днями лежат без движения, пока в их телах выращиваются новые органы, которые затем идут на продажу; множество систем жизнеобеспечения не дают осужденным ни умереть, ни даже потерять сознание.

Поначалу герою казалось, что хуже того, что он уже перенес, нет ничего, но недели, месяцы и циклы донорства показали ему, как он ошибался: его бичом неожиданно стала скука, и бесконечное безделье оказалось, пожалуй, самым жестоким из всех испытаний. Потому-то он легко согласился на предложение загадочного старика. Покой – мечта лангорита; человеку нужна жизнь.

Ринслейф хотел вздохнуть, но у него не было легких. В какой-то момент он понял, что скучает по своему прежнему телу, этой слабой мясной оболочке, в которой он родился и которую всегда считал частью себя. Все ощущалось теперь совершенно иначе; за время полета он успел привыкнуть к управлению доспехами, и все же в них было что-то непонятное, странное…

Совершенно чуждое.

Vinris Asrunt Limen

День войны – главный праздник Лангорской империи. Для лангорского родителя нет большей радости, чем узнать, что их сын погиб с честью. Вольнодумец и патриот, торговец и рабочий, щенок и старик – хотя далеко не всем довелось побывать на войне, ратные подвиги ценили все, поэты воспевали войну, художники посвящали ей полотна, девушки мечтали родить сына от солдата, а юноши – солдатами стать.

Точнее, так было раньше. Терну часто бывал среди недворян и знал, о чем они думают: еда, развлечения, отдых, работа. В жизни тех, кто каждый день под Звездами посвящает семье и мирной жизни, нет места для войн… и для семи принципов.

Заняв место в дворянской ложе, Терну окинул взором толпу, собравшуюся на Арене императора Мирагиста, где обычно отмечался День войны. Монархи выступали с речью, народ ликовал, в небо стреляли из пушек, запускали ядерные ракеты в космос. На каждом шагу раздавали традиционные лангорские сладости. Каждый раз праздник проходил одинаково, но всегда возбуждал массы: много ли нужно, чтобы веселиться?

Шеркен видел это уже много раз, но сегодняшний день был особенным: Хинрейв намеревался объявить о конце света.

Фуркум уже сидел в ложе, мирно общаясь о чем-то с сидящей рядом знатной дамой-человеком с мягкой улыбкой на лице. Милые эти разговоры, по-видимому, доставляли ему неподдельное наслаждение, но лейвор его не понимал; он презирал слухи.

– Virkin alari, kerren, – сказал Терну. – Интересное время.

– Еще какое, – согласился Фуркум. – Императора любят не все, но угощения… Между прочим, наше производство. Инвестиции творят чудеса, правда, вчера ночью в Имуру отключилось питание, нам весь график сорвали, еле успели все подготовить. Говорят, хакеры.

– Вы и сладости тоже делаете?

– Спроси лучше, чего мы не делаем…

– Как вы так разрослись?

– Накапливать и приумножать. Почитай книгу «Бог денег», там все написано.

– Кто автор? – спросил Терну.

– Мой отец.

– Непременно посмотрю. А вот…

– Тише, тише! Зрелище начинается, – тикку передвинулся на край кресла. Терну посмотрел на императорскую ложу; там появился Хинрейв, его сопровождал Йовин Ранд. Из толпы, в которой рядом стояли люди и лангориты, раздался свист вперемешку с криками поддержки; правитель поднял руку, и наступила тишина. Под потолком загорелся огромный экран, чтобы все могли видеть императора.

– Братья! – начал Хинрейв. – Арену, на которой мы собрались, построил один из моих великих предшественников, император Мирагист, прославившийся в веках своей доблестью и мужеством. Когда триста циклов назад весть о победах Мирагиста распространилась по Эртинуру, все народы устрашились его меча, тщеславные властители людей бросали на Дикую орду своих лучших воинов, но они только орошали нашу землю своей кровью. Именно в те дни создавалось величие нашей славной Империи.

Народ одобрительно закивал.

– Но задумайтесь: три сотни циклов! Мы теперь совсем другие, а наши враги слабы, как никогда. Впервые в истории у нас появилась надежда примириться с человечеством, примириться на наших условиях и по нашему снисхождению. Я допустил людей в Кайлур, и вы приняли их, и вот они среди нас. Мы установили мир в своих границах, но это далеко не конец. Не так давно я говорил с фависом Федерации Юга, и у меня для вас добрые вести! Они готовы сдаться нам.

По толпе пошел шепот. Император довольно улыбнулся.

– Посмотрите на того, кто стоит сейчас у меня за спиной. Йовин Ранд, первый человек в Кровавой стае. Поприветствуйте его! Кто, как не он, есть символ нашего нового мира? Я доверяю ему, как самому себе, и хочу, чтобы и вы доверяли так же… Ему и всему человечеству.

Из толпы раздались апплодисменты, их быстро подхватили все присутствующие; лишь в дворянских ложах стояло молчание. Фуркум хотел похлопать, но под подозрительными взглядами окружающих стыдливо опустил руки. Император жестом успокоил народ и продолжил:

– Но коль скоро мы избрали мир, пора прекратить войну. Границы больше не будут двигаться; нам не нужно чужого. В Империи всего в достатке, лишь милости ей не хватает – величайшего из богатств! Настало время перемен, которые сметут все порочное, что есть в нашей державе. Мы должны снести старый порядок, ни камня не оставить – да, император Синвер даровал нам семь принципов, но разве мертвые знают, что нужно живым? Вам трудно понять, просто поверьте: мы выстоим и победим…

Внезапно изображение на экране исчезло; его сменил белый шум. Волнение мгновенно охватило всех, и дворян, и простонародье, толпа зашипела, а сквозь помехи на экране тем временем проступило лицо в странной серебристой маске, отдаленно напоминающей крысу.

– Лангориты! – из динамиков полился мрачный электрический голос. – Вы считаете себя воплощенной добродетелью, поклоняетесь своим семи принципам и самим себе, словно вы боги; гордыня и высокомерие глубоко проросли в ваших душах, лангорский народ считает себя единственным хозяином всего мира. И между тем вы лицемерны…

– Прямая трансляция, – прошептал на ухо Терну агент службы безопасности. – Тилур Шеркен, неизвестный источник.

– Фёрхиллур в безопасности?

– В полной, он в Нигили Синвере.