История ислама. Т. 3, 4. С основания до новейших времен

Египтяне воспользовались отвлечением турецких боевых сил и отняли у Ортокидов Иерусалим (491 = 1098 г.); но они не были в состоянии удержать его за собой от христиан: 23[105 - В верности этого числа нельзя сомневаться, так как назван день недели (пятница); так как шабан имеет 29 дней, то по-арабски это число должно было быть выражено: «когда оставалось еще шесть дней месяца»; в тексте, однако, стоит «семь».] шабана 492 г. (15 июля 1099 г.) святой город пал в руки неверных назареев.

Между тем, какими бы ревностными суннитами ни были турки, эмиры их, очевидно, принимали более к сердцу собственные, мирские выгоды, чем тот позор, какой был нанесен истинной вере: нужно было много печального опыта, пока они сознали, что на самом деле в данном случае мирская выгода совпадала с религиозной обязанностью. Пока же об отражении думал лишь тот, кто испытывал непосредственно нападение христиан, между тем как другие мусульманские князья продолжали с не меньшим ожесточением бороться друг с другом. Первое место из династий, завоевавших прочное положение, принадлежит Ортокидам, братьям Сукману и Ильгази вместе с потомками. В 496 (1102/03) г. первому удалось утвердиться в крепости Хисн-Кефа[106 - Это значит: крепость Кефа, кефа по-арамейски – камень, скала.] на верхнем Тигре, за которой впоследствии последовали и близлежащие города Маридин и Низибин. Ильгази между тем был занят неблагодарным делом – междоусобной войной между Баркияроком и Мухаммедом; когда, однако умер Сукман в 498 (1104) г., он унаследовал от брата Маридин и Низибин, причем предоставил Хисн-Кефу сыну Сукмана. Впоследствии его владения значительно расширились, между прочим ему принадлежал и Халеб; но все же самым прочным владением его и его рода всегда оставался Маридин, именем которого поэтому и наименовалась эта ветвь Ортокидов. С замечательною живучестью удержалась она во все время Крестовых походов и владычества монголов вплоть до 811 (1408) г., когда была устранена в Западной Персии и Месопотамии могущественными туркменами. Менее долго существовала ветвь Хисн-Кефы, хотя все-таки до 630 (1232) г.; последний князь ее был негодяй; власти его положил предел Эйюбид Камиль, племянник Саладина. В Халебе и Дамаске управляли еще некоторое время враждовавшие между собой братья Ридван и Докак. Первый – до 507 (1113/14 г.), после чего ему наследовал еще более ужасный сын, который находился главным образом под влиянием раба Лулу, а в конце концов был им же убит; но и этот последний получил возмездие по заслугам: в 510 или 511 (1117) г. город временно перешел во владение Ильгази Маридинскаго. Докак, без сомнения, был лучший человек, чем его брат, но не был рожден для власти: указанная личность находилась в Дамаске и оставалась там до своей смерти в 522 (1128) г., когда атабег Тогтегин, старый слуга Тутуша, который искусно удержался в очень открытом для нападений месте между Иерусалимом и Антиохией, и его потомки только в 549 (1154) г. должны были отказаться от своего княжества. Если мы упомянем еще мимоходом, что в маленьком владении Калат-Джабаре властвовали Укейлиды, то мы обратили внимание на все то, что в этих странах было построено не на голом песке, и эти царьки никогда не были очень довольны своею жизнью, ибо они так же, как христианские графы, жили изо дня в день и едва ли когда-либо были уверены в завтрашнем дне. В Малой Азии дело обстояло немного лучше. Правда, и здесь дружба между Данишмендом и Килидж Арсланом нарушилась в вопросе чисто восточного характера, который заключался в следующем: должен ли первый отдать что-нибудь последнему, своему верному союзнику, из тех 260 тысяч червонцев, которые император Алексей предложил для выкупа Боэмунда[107 - Куглер, История крестовых походов; Герцберг (Allgem. Gesch. in Einzeldarstellungen), Gesch. der Byzantiner (№ 59), c. 279.]. Понятно, что Данишменд, пленивший опасных франков на свой собственный страх и риск при осаде Малатии, не особенно-то желал разделить эти крупные деньги с другими; но Килидж Арслан был недоволен отказом: он послал войско на бережливого друга, после чего тот со злости выдал Боэмунда всего за 1000 червонцев.

Как ни наивна эта история, она в конце концов стоила потомкам Данишменда престола. После взятия Килидж Арсланом Малатии у своего противника в 499 (1106) г., он, правда, погиб при попытке присоединить Мосул к своим владениям, уже в 500 (1107) г.; но и его преемники почти все время были в натянутых отношениях с соперниками в Сивасе. Сын Килидж Арслана Масуд, власть которого после долгих препирательств с его братьями была с 521 г. (1127 г.; управлял до 551 = 1156 г.) признана всеми частями государства, овладел наконец Малатией с ее окрестностями (537 = 1142/43 г.); после различных более поздних войн между обоими турецкими государствами с византийцами, умевшими искусно пользоваться распрями, последний Данишменд из сельджуков, Килидж Арслан II (551–558 = 1156–1162), был свержен с престола в 569 (1174) г., и владения его вошли в состав царства Рума. Части Армении, граничившие с Малой Азией и Месопотамией, не составляли исключения в смысле повсюду господствующей неурядицы: и тут происходили частые войны между различными турецкими эмирами и туземными князьями, которые возвышались при случае, во время всеобщего разгрома, в различных частях страны. Сравнительно более прочное существование имело маленькое царство Хилат, при озере Ван, которое в 493 (1100) г. попало в руки эмира Сукмана[108 - Не надо смешивать его и Ортокидов того же имени.]; хотя его владения обнимали едва лишь пятую часть всей Азии, он принял гордый титул Шах-Армен, «царя Армении», который сохранился в Хилате за его потомством до прекращения его в 581 (1185) г.

Попытка энергичного султана Мухаммеда противодействовать самовольному хозяйничанью эмиров на западе не удалась; опытный полководец его Маудуд ибн Алтуктегин пал жертвой кинжалов сирийских ассасинов, и это случилось как раз в тот момент, когда ему удалось соединить силы по крайней мере части этих округов и уже дать крестоносцам почувствовать свою сильную руку. Сыновья Мухаммеда Махмуд, Тогриль II и Масуд в течение всего своего правления (511–547 = 1118–1152) постоянно боролись за свое существование; после них, если бы это только допустили атабеги, сельджуки были бы рады утвердиться в Мидии и Азербайджане; поэтому нечего было бы и думать о прекращении ужасающих беспорядков в Месопотамии и Сирии, если бы сам Аллах не сжалился над своими правоверными.

Он воздвиг им усмирителя, а христианам карателя в лице Имада ад-дина Зенги, который, как нам уже известно, командовал с 521 (1127) г. в качестве атабега Масуда, а позднее какого-то другого князя в Мосуле. По своему характеру он был как бы рожден для основания государств – как известно, благородством и розовой водой лишь в редких случаях можно основывать государства; он был столь же храбр и самоволен, сколько хитер и, когда нужно, лукав.

Ему нельзя поставить в заслугу, как его более великому сыну Нур ад-дину («свету веры»), ясного сознания задач своего времени и сознательного посвящения себя их служению. Его положение в Мосуле настолько соприкасалось с примыкавшим к нему сбоку халифатом Аббасидов, стремившимся к возвышению, и со страной вечно беспокойных курдов и провинцией Азербайджан, управляемой честолюбивыми атабегами и князьями, что он не мог оставаться беспристрастным зрителем происшествий, разыгрывавшихся между ними и султанами; но хотя это и верно, тем не менее его постоянные попытки вмешательства, с которыми мы познакомились выше, составляли слабую сторону его политики. Совершенно ясно, что главной его задачей было по возможности распространить свою власть во все стороны от Мосула; делалось ли это за счет султанов, халифов, западных эмиров или крестоносцев, было ему безразлично; если бы счастье, часто сопутствовавшее ему в Сирии и почти постоянно в Месопотамии, не покидало бы его почти с такой же правильностью при его стараниях уязвить иракско-персидское осиное гнездо, то, быть может, его род стал бы на место позднейших Пехлеванидов азербайджанских.

К благу ислама и к несчастью крестоносцев, походы его подчинили ему как раз обширные области по соседству с последними, и скоро вместо бессильных маленьких династий здесь выросло государство, влиянию которого не могли противостоять и существовавшие еще, но урезанные древнейшие княжества. Конечно, успехи Зенги привели уже его самого к враждебным столкновениям с христианами; но всего вернее было то, что он оставил своему преемнику власть, внушающую почтение, которую он мог употреблять на последовательную и обдуманную борьбу с франкскими владетелями. Когда дело касалось важной цели, Зенги был неразборчив в средствах. Он, говорят, однажды будто бы пользовался кинжалом для убийства, а вероломная хитрость была для него самым обыденным делом; но все-таки, несмотря на это, он хорошо сознавал как настоящие источники власти, так и обязанности государя, действительно заслуживающего это имя. Характерно, что не раз жители одной или другой местности сами призывали его на помощь против притеснений маленьких тиранов, и некоторые добровольно отдавались под его покровительство, а с другой стороны, он всегда умно считался с обстоятельствами и там, где не мог устранять эмира хитростью и силой, на время прекращал его преследование, выжидая другого, более удобного случая.

Таким образом, в течение своего двадцатилетнего царствования (521–541 = 1127–1146) он подчинил себе почти всю Месопотамию, за исключением северной ее части, остававшейся в руках Ортокидов, и большую часть Сирии. Тотчас по воцарении он взял в 521 (1127) г. Джезирет-ибн-Омар (на Тигре, выше Мосула), который управлялся собственным эмиром, и Низибин, который считался принадлежащим Ортокидам наридинским; в обоих случаях его успех зависел отчасти от необыкновенного счастья; впоследствии он еще с большей легкостью взял Синджар и Харран. Таким образом он мог в 522 (1128) г. перейти за Евфрат и, помимо Мембиджа и других маленьких местечек, занять и Халеб; последний со времени смерти (516 = 1122 г.) Ортокида Ильгази был добычей и яблоком раздора многих эмиров, из которых один был хуже другого, и теперь, освобожденный от их дурного обращения, сделался центром господства Зенги в Сирии. Его дальнейшие попытки присвоить себе владения сирийских князей не удались так скоро: правда, он в 523 (1129) г. отнял, прибегнув к не очень красивому средству, город Хамат у сына Тогтегина, Тадж аль-Мулюка Бурия Дамасского (522–526 = 1128–1132), но уже в 527 (1133) г. Хамат перешел к Шемс аль-Мулюку Измаилу (526–529 = 1132–1135), сыну Бурия, убитого между тем ассасинами, и, хотя и ненадолго, был потерян. Многократные нападения на Химс (523, 531 = 1129, 1137 гг.) были не более успешны, чем походы против самого Дамаска в 523 (1129) г. и 534 г. (конец 1139 и начало 1140 г.); позднейшие потомки Тогтегина, продолжавшие быстро сменять друг друга, могли сделать немногое, но все же они нашли в крестоносцах, которые, руководясь разумной политикой, старались до некоторой степени поддерживать противников Зенги, достаточную опору, чтобы сохранить свою самостоятельность. Зато в начале 534 (1139) г. атабег взял по крайней мере Баалбек; это случилось после того, как знаменитые походы его[109 - Куглер, История крестовых походов.] против франков и византийцев 531 и 532 (1137–1138) гг. доставили ему, кроме капитуляции Барина, обладание городами Шейзаром, Кефр-Табом, Иркой и, наконец, также Химсом. Непрерывному продолжению их борьбы в Сирии мешали те нападения, которые он считал нужным производить на востоке и севере, на владения курдов и Ортокидов и которые приковывали там его силы, в особенности в 534–537 (1139–1143) гг. Но в 539 (1144) г. его энергичный образ действий и смелость обусловили его главное приобретение: Эдесса, после многонедельной осады, должна была пойти на капитуляцию[110 - Куглер, вышеуказан. сочинение.], и этим не только низвергался главный оплот крестоносцев, но возвращалась исламу земля, которая в течение пятидесяти лет вдавалась, подобно клину, в мусульманские земли по ту сторону Евфрата и в то же время прикрывала сбоку враждебную Антиохию. Это, говорят, было последним великим делом атабега.

Воспитаннику его, принцу Альп Арслану, властвовавшему в Мосуле, пришло в голову во время одного его похода освободиться от не слишком-то удобного опекуна: восстание, поднятое им в Мосуле, было еще до появления Зенги подавлено гарнизоном и его жителями, вовсе не желавшими возвращения старого сельджукского хозяйничанья (539 = 1145) г.; но Зенги, по-видимому, считал нужным сгладить, быть может, существовавшее у ненадежных элементов города и его окрестностей невыгодное впечатление. Он пробыл довольно долго в Мосуле, потом отправил (541 = 1146 г.) войско против курдского владетеля Фенека, одной крепости при Джезирет-ибн-Омаре, в то время как сам он готовился дополнить свои владения на западе присоединением маленького участка, который образовала стоявшая на Евфрате между Сирией и Месопотамией крепость Калат-Джабар[111 - Вейль (Geschichte der Chalifen, т. III. Маннгейм 1851, с. 289) не обратил внимание на тождество этого Калат (или Хисн) Джабара с местом, обозначенным здесь, и неверно понял относящуюся сюда фразу Ибн аль-Асира. Таким путем он приходит к тому, что Зенги умирает у него около Джезирет-ибн-Омара, тогда как на самом деле он умер на Евфрате.], предоставленная Мелик-шахом Укейлидам. В то время как он осаждал этот замок, стоявший на горе и труднодоступный, собственные рабы его, неизвестно по какой причине, однажды ночью напали на него и убили его (541 = 1146 г.).

Ни крестоносцы, ни владетели Дамаска не имели причин радоваться устранению самого опасного их соперника. Зенги оставил нескольких сыновей; старшие из них, Сейф ад-дин («меч веры») Гази и Нур ад-дин[112 - Полностью это имя произносится: «Нуру-д-дини», конечные гласные в транскрипции, как и в разговором арабском языке, обыкновенно откидываются, причем буква а члена аль (произносимого перед д как ад), опускаемая при чтении с конечными гласными, восстановляется. Далее автор вводит чтение «Нуреддин», как более знакомое европейским читателям. (Примеч. ред.)] («свет веры») Махмуд, несмотря на неожиданность катастрофы, которая ставила на карту всю будущность этой династии, быстрым образом действий уничтожили в зародыше всякое возможное сопротивление и таким образом могли вступить в полные права наследства после отца. Разделение только что возникшего нового государства в данном случае не было ошибкой. Успехи Зенги в Сирии не раз страдали от того, что он должен был одновременно обращать свои взоры из Мосула на восток. Теперь же здесь, на родине династии атабегов, вступил в управление старший из сыновей, Сейф ад-дин; границы его владений доходили на западе до реки Хабура и соблюдались до смерти Сейф ад-дина (544 = 1149 г.); когда позднее эмир Синдшара, лежащего восточнее, перешел от преемника Сейфа, Кутб ад-дина Маудуда (544–565 = 1149–1170) к Нур ад-дину, то этот последний, отличаясь большим умом, сознал все зло междоусобной войны и отказался от нее; он выказал этим отсутствие эгоизма, которое надо поставить ему в большую заслугу. Отныне сан атабега Мосульского стал в его семье наследственным до 607 г. (начало 1211 г.), когда, по смерти Зенгида Арсланшаха, эмир Бедр ад-дин Лулу сначала управлял за его десятилетнего сына, а потом окончательно захватил власть в свои руки.

Власть атабегов в Сирии была гораздо менее продолжительна; зато единственный государь из всех потомков Зенги, действительно обладавший ею, Нур ад-дин Махмуд (541–569 = 1146–1174), приобрел неувядаемую славу и всемирно-историческое значение. Еще долго после его смерти сирийцы называли его аль-Мелик аль-Адил, «справедливым царем», и он во всех отношениях заслужил это название. Он придавал большое значение водворению правильного судопроизводства среди своих подданных и желал этого не только по политическим расчетам, но потому, что ему было присуще чувство справедливости, которое проистекает из истинного мужественного благочестия.

Но решительный оборот крестовых войн был обусловлен не только его военными подвигами. Ему неотъемлемо принадлежит другая заслуга: влиянием собственной могучей личности, своим примером и поступками, равно как решительными мерами, он сделал для магометан войну с христианами вопросом веры и возбудил усердие их до фанатизма как раз в тот момент, когда у противников это наиболее могущественное побуждение начало ослабевать и легкомыслие, безнравственность, даже бесчестность стали перевешивать у большинства.

Правда, и до Нуреддина[113 - Дальше, по примеру Мюллера, введено общепринятое и общеизвестное чтение этого имени. (Примеч. ред.)] неоднократно делались попытки придать борьбе с неверными несколько более оживленный характер, путем пробуждения религиозного пыла: когда султан Мухаммед велел Маудуду проникнуть в Сирию, то это было обусловлено, по крайней мере отчасти, беспокойным движением в всегда строго правоверном Багдаде, а когда Зенги в 532 (1138) г. нуждался один раз в подкреплении с востока, то этот опытный политик пробовал не без успеха снова воспользоваться народною массой столицы халифата, чтобы оказать желаемое давление на правительство востока. Но это были мимолетные явления, не имевшие дальнейшего значения; обыкновение магометанских хищнических государств Сирии не стесняться в заключении союзов с франками, как только это представлялось выгодным для себялюбивых целей, едва ли могло способствовать на самом поле войны усилению чувства, что война эта священна, джихад. При Нуреддине было иначе. Этот великий государь, личность которого везде почиталась мусульманами и воодушевляла их, явно и умышленно показал, до какой степени он чувствовал себя борцом за веру в своих походах.

В скором времени воодушевление «в борьбе за дело Божие» было распространено благочестивыми мусульманами в народные массы не только там, где за эмира молились, как за государя; письма его, отчеты о его победах и, как кажется[114 - Cp.: de Goeje (de Гуэ), «Mеmoires d’histoire et de gеographie orientales», № 2, Лейден, 1864, c. 38.], популярные рассказы, описывавшие покорение Сирии и Месопотамии первыми правоверными под начальством Абу Бекра и Омара, рассказы с романтическими прикрасами и с прозрачной целью ближайшего полезного применения, возбудили воодушевление далеко за пределами Халеба и Мосула; вообще народное настроение в ближайших провинциях усилилось настолько, что в 559 (1164) г. Ортокид Хисн-Кефы не смел отказать Нуреддину в просьбе о помощи, хотя ему не было никакой выгоды в дальнейших победах и без того слишком сильного соседа; жители же Дамаска, которым и так наскучили слабые Тогтегиниды, еще за десять лет до этого (549 = 1154 г.) сами призвали сына Зенги, чтобы он присоединил их владения к своему государству.

Тот, в ком мусульмане видели истинного героя веры, естественно представлялся христианам совсем в другом свете. Но если даже дешево оценивать его, нельзя его упрекнуть в жестокости или слепой мстительности даже в отношении к этим смертельным врагам. Страшная кровавая баня в Эдессе и полное разорение этого города (541 = 1146/47 г.) по взятии его, в наказание за необдуманное восстание его после смерти Зенги, соответствовали военным нравам и к тому же могли казаться ему неизбежными с политической точки зрения; убиение многих христианских пленных в ответ на бессовестное нападение Бодуэна при Баниясе[115 - Куглер, История крестовых походов. Бодуэн не только похитил скот, но убил также безоружных людей; таким образом, это было коварное нападение с целью убийства, а не простое нарушение перемирия.] на доверчивых мусульман, рассчитывавших на соблюдение заключенного перемирия, было справедливым возмездием; в других же случаях он никогда не провинился в какой-либо крупной жестокости. Но для христиан, изгнание которых из Сирии и Палестины было целью его жизни, он был всегда непримиримым врагом. Если он заключил союз с королем Малой Армении, то только для того, чтобы вредить крестоносцам; если он вел войну против мусульманина, сельджука Килидж Арслана II (560 и 568 = 1165 и 1172/73 гг.)[116 - Упомянутый у Кутлера еще другой поход (на Марата и его окрестности) упомянут только у Вильгельма Тирского (Вилькен, Gesch. der Kreuzz?ge, Лейпциг, 1819), который считает завоевание этого города и некоторых других местностей исполнением плана Нуреддина, взлелеянного им гораздо раньше. Остается в сомнении, заключалось ли здесь дело также в том, как я предполагаю, чтобы положить предел захватам всегда готового воевать государя Иконки, или побудительная причина была иная; восточные источники хранят насчет этого полное молчание.], то он имел лишь в виду удержать его от постоянных хищнических нападений на Данишменда Сивасского и таким образом достигнуть необходимого единства для борьбы с византийцами и крестоносцами. Если стремления его и были направлены только на борьбу с ненавистными франками, то все же он был чересчур проницательным воином и хорошим политиком, чтобы надеяться достичь действительных успехов только наступательным образом действий.

У него никогда не было недостатка в мужестве вступать в бой с закованными в даты христианскими всадниками, которых все боялись: личная храбрость была этому высокому, сухощавому, почти безбородому человеку в столь высокой степени свойственна, что окружающие его постоянно, хотя понапрасну, должны были удерживать его от подвергания себя безумным опасностям; но он вовремя понял перевес рыцарей при рукопашной борьбе; тогда он стал стремиться к тому, чтобы вести войну иначе: с прежнею живостью, которая не позволяла бы крестоносцам передохнуть и не ослабила бы воодушевления в своих, но по возможности избегая больших битв, решаясь на них только в случае каких-нибудь необыкновенно благоприятных обстоятельств. И в этом он поступал правильно. Даже тогда, когда он решался вступить в решительный бой, он оставался несколько раз в проигрыше и, несмотря на весь вред, причиненный им то здесь, то там своим противникам, ему удалось надолго вернуть исламу только некоторые округи Северной Сирии в 545 (1150/51)[117 - Ср.: Куглера, указан, соч. Дата 545 г. еще не установлена; по другим, это было только в 546 г.] г. и крепости Харим и Панеаду в 559 (1164) г. Он, скорее, считал своей ближайшей и главной задачей постоянно собирать вокруг себя новые силы, чтобы впоследствии, после того как окружит со всех сторон, от моря до моря[118 - Ибо на северо-западе дружественно расположенная к нему Малая Армения отделяла Антиохию.], государство крестоносцев, путем присвоения себе соседних с ними мусульманских земель, – чтобы тогда быть в силах выступить с войском, которому нельзя было бы противостоять. Это удалось ему сверх всякого ожидания, так что благодаря этому, а также пробуждению магометанского фанатизма он действительно сковал те орудия, воспользовавшись которыми Саладин мог впоследствии одержать блестящие победы. Прежде всего, Нуреддин в 549 (1154) г. лишил трона последнего потомка Тогтегина, предварительно ловко разъединив его с его окружающими, и завладел Дамаском, с согласия его населения. Для крестоносцев это был удар, которого не могли бы исправить и десять выигранных сражений: вместо слабых, всегда клонящихся то в ту, то в другую сторону и склонных к мирным сношениям Тогтегинидов, они имели теперь в середине фланга своего узкого берегового владения неутомимого и непримиримого врага; в скором времени этот последний приготовился связать и последнюю петлю той сети, которая должна была обхватить христиан везде, куда не хватало море.

Среди эмиров, назначенных Зенги себе в помощники, стояли в первом ряду два брата, родом из армянского Двина, но курды по происхождению, Неджм ад-дин («звезда веры») Эйюб и Асад ад-дин («лев веры») Ширкух. Подобно многим другим предводителям отрядов этого интересного племени, которое состояло с незапамятных времен из разбойников, конокрадов и воинов, они были на службе у сельджуков и находились (Эйюб в качестве коменданта) в крепости Текрит на Тигре, принадлежавшей к Ираку, когда Зенги, потерпев поражение в борьбе против эмиров в 526 (1132) г., поспешно обратился в бегство и прибыл сюда. Принимая во внимание тревожность времени, когда султаны и эмиры ежедневно сменялись и никто не знал, к какой партии он будет принадлежать завтра, лукавые курды нашли выгодным спасти атабега, положение которого становилось уже опасным, от преследователей: при случае он мог быть им полезен, и они позволили ему переправить корабли через реку. Он не забыл им этой услуги: когда, позднее, они разошлись с своим начальником и должны были покинуть Текрит (верно, около 527 = 1133 г.), они встретили в Мосуле самый радушный прием и скоро возвысились до самых высших должностей: ко времени смерти Зенги Ширкух считался первым его эмиром, а Эйюб был правителем города Баалбека. Нуреддин ценил их услуги не меньше своего отца: он вверил Эйюбу управление Дамаском, после того как этот город попал в его руки не без заслуги этого курда; Ширкуха же он избрал для отправления в Египет, предприятия очень рискованного, как только сам принял многозначительное решение вмешаться в запутанные дела Египта.

Благодаря ничтожеству последних Фатимидов и их окружающих, благодаря слепой алчности иерусалимских франков и короля их Амори, благодаря, наконец, редкому дарованию и выдержке Ширкуха и его подчиненных дело дошло после трех походов 559 (1164), 562 (1167) и 564 (1169) гг. до того, что палестинским христианам вдруг вместо открытой страны, бессильной и беззащитной, доступной их хищническим набегам, противостал и в Нильской долине военный лагерь, хорошо защищенный и располагавший в очень скором времени значительными боевыми силами. Теперь крестоносцы были окружены врагами со всех сторон, если не считать нескольких франкских крепостей, в особенности Карака[119 - Произносится также Керак; не надо смешивать с замком госпиталитов Карк в Ливанских горах; восточные источники называют оба Крак (Кутлер, История крестовых походов).] и Шаубека, которые преграждали еще путь войску между Дамаском и Каиром, к востоку и югу от Мертвого моря. Но пока доступ к Средиземному морю был открыт, сирийским христианам нечего было отчаиваться: подобно великану Антею, но при замене земли морем, они благодаря близости моря запасались новыми силами. Очень характерно (хотя этому содействовала случайно и смерть императора Фридриха I), что ни один из Крестовых походов не был удачен, кроме первого, который шел сухим путем.

Мы помним, что Ширкуху не суждено было докончить то дело, за которое он принялся с такой смелостью, вымучив согласие еще колебавшегося Нуреддина. Через несколько недель после того, как он устранил последнего Фатимида, Адида, и по господствовавшему в Египте со времен Афдала обыкновению принял, вместе с должностью генералиссимуса халифа, царский титул с прибавлением аль-Мансур «победоносный», – он умер (564 = 1169 г.), как говорится в Коране (6, 44): «Так, что когда они радовались тому, что выпало им на долю, вдруг Мы похитили их»[120 - Ибн аль-Асир; ed. Tornberg XI, 225.].

Его место занял близкий родственник его, один из эмиров, которые сопровождали Нуреддина и должны были служить ему защитой, а именно сын брата Ширкуха, Эйюба, по имени Юсуф, прозываемый аль-Мелик ан-Насер, царь-защитник, но более известный под другим почетным титулом «чистота веры», Салах ад-дин, или, как привыкли выговаривать христиане, Саладин. Мусульмане, всегда склонные в странном предначертании судьбы выдающихся людей видеть таинственное проявление повелителя мира, заранее все предопределившего, особенно напирают на то, что этому человеку удалось проложить путь к власти только благодаря удивительнейшему сочетанию обстоятельств. Когда дядя его Ширкух уже в 559 (1164) г. желал, чтобы он сопутствовал ему в Египет, он не выказал ни малейшего желания идти с ним, а чтобы побудить его к участию в решительном походе 564 (1169) г., потребовалось прямое приказание Нуреддина. Таким образом, этот последний, сам того не подозревая, заставлял сопротивляющегося идти по тому пути, который должен был привести курдского эмира на вершину власти, а династию атабегов повергнуть в глубину несчастья, ибо так говорится в книге Аллаха: «Но, быть может, вы чувствуете отвращение к тому, что добро для вас, и, может быть, любите то, что составляет для вас зло: Бог знает, а вы не ведаете». Едва было окончено предприятие в Египте, как умер Ширкух, и Саладин, естественно, занял его место; точно так же четыре года позднее смерть Нуреддина, последовавшая именно в тот момент, когда без этого для нового властителя Египта все было бы опять поставлено на карту, прочистила ему дорогу.

Как в указанных здесь первых начинаниях, так и в течение всей своей жизни сын Эйюба был баловнем счастья. Его успехи, так и поражения – все способствовало лишь более яркому освещению великих черт его натуры, так что едва ли кто-либо из государей Востока пользовался такой любовью и уважением современников и возбуждал такое удивление в потомках. «Его видная осанка, – слышим мы, – заставляла чувствовать к нему почтение и располагала к нему сердца; будучи общителен и приветлив, он находил самое большое удовольствие в том, чтобы одарять. Когда он умер, печаль народа была так велика, как будто бы он лишился пророка; никогда еще не испытывали такого горя при смерти царя, ибо он был любим, любим как благородными, так и преступниками, как мусульманами, так и неверными»[121 - Ибн Абу Усейби, II, 201; de Саси «Relation d’Egypte par Abdallatif». Париж, 1810, с. 540 текста, 468 перевода.]. Даже мы до сих пор почти любим Саладина, мы, для которых, вместо действительной личности, восстает прекрасный образ, созданный Лессингом; стремление наше к идеалу истинной свободы совести делает нас склонными почитать султана, который до такой степени воодушевлялся нашими собственными мечтами о будущем.

Между тем, как это часто бывает, история должна значительно изменить образ, начертанный поэтом. Прежде всего заметим, что если бы даже Саладин пустился в более или менее долгий разговор с одним из презираемых евреев, то едва ли одобрил бы аллегорический рассказ о трех кольцах. Если Саладин всю свою жизнь обращался с такой изумительной благодетельной мягкостью с иноверными, особенно с попавшими в его власть христианами, то это объясняется главным образом великодушием его сердца. Саладин был такой рьяный суннит, каким едва ли был кто-нибудь из курдов. Его особенно хвалят за заботы о теологических интересах в духе правой веры; о свободе совести он думал так мало, что велел немедленно казнить суфия Сухраверди, философия которого отличалась несколько пантеистической окраской, когда благочестивые доносчики сообщили ему, что он поселился у Мелик Захира Халебского, одного из сыновей Саладина, и угрожает отравить своими ересями душу молодого князя. Размеры, в которых «царь-защитник» изъявлял притязания на усердие мусульманских князей и подданных, ни на волос не отличались от способа действий Нуреддина, хотя, благодаря приветливости внешнего обращения и тонкости натуры, он мог казаться мягче и доступнее. Между тем, совсем не руководствуясь позволительной для поэта свободой, мы должны еще немного затмить блеск его красок.

Не очень-то красив способ, каким Саладин устранил[122 - Вейль, Geschichte der chalifen, т. Ill, Маннгейм, 1851, с. 334. Что он велел умертвить последнего халифа Фатимида, как говорит о нем христианин Вильгельм Тирский, едва ли вероятно.] несчастных Фатимидов: один из наиболее заслуживающих доверия мусульманских историков, который всюду превозносит его, нисколько не утаивает, что смертоносный кинжал, возможно не без ведома султана, прервал жизненную нить Конрада Монферратского. Тяжел упрек, который, именно с мусульманской точки зрения, мог быть сделан ему относительно его поведения с Нуреддином. А именно: вскоре по принятии правления в Египте он стал держать себя более независимо, чем подобало простому управителю народа. Под предлогом нужды в некоторых подкреплениях он еще в 564 (1169) г. сумел выманить у Нуреддина присылки в Египет отца своего, Эйюба с его подчиненными, и часть войск. Тогда ему не нужно было так боязливо считаться со своим властелином; и когда последний, желая восстановить безопасное сообщение между Дамаском и Каиром, предпринял завоевание Карака и Шаубека и требовал при этом помощи египтян, Саладин не раз под очень незначительными предлогами держался вдали или прямо удалялся в решительный момент. Ему было очень с руки, что доступ из сирийских владений в Египет был труден; но так как Нуреддин не хотел, да и не мог допускать непокорность в своих эмирах, то вместе с возможностью полного разрыва возникла опасность: как раз в тот момент, когда великий сын Зенги думал достичь цели двадцатипятилетней непрестанной работы на пользу веры, спасение магометан опять сделалось вопросом, благодаря самолюбивым стремлениям к обособлению.

Из различных указаний можно заключить, что на этот раз и Саладин чувствовал себя не совсем уверенно. Когда только было возможно, он кривил душой и при случае выказывал себя умышленно покорным подданным; но человек, подобный Нуреддину, не довольствовался долго одними словами. В 569 (1173/74) г. в Каире узнали, что в Сирии ведутся обширные военные приготовления; нельзя было сомневаться в цели предстоящего похода, и нечистая совесть управителя Египта выдала себя тем, что он, желая на всякий случай обеспечить себе убежище, велел одному из своих братьев взять северную Нубию, а затем, смелым скачком через Красное море, Йемен. Но дело не зашло так далеко, как можно было опасаться. Быть может, сам эмир, как это бывает у натур, отваживающихся на великое, полагался на свое счастье, – во всяком случае, в среду 11 шавваля 569 г. (15 мая 1174 г.) от быстро развившейся болезни умер Нуреддин, едва достигши 58 лет; теперь Эйюбид – так называют Саладина, как и впоследствии его потомков, по имени отца – мог дать полный простор своему честолюбию, не уничтожая успехов своего великого предшественника.

Что бы мы ни думали о его поведении в отношении к последнему, но в отношении к малым людям, оставшимся после смерти Нуреддина, Саладин мог без угрызений совести проявить права прирожденного государственного человека. С этого момента он действительно тот несравненный герой, которым мы привыкли в нем восхищаться. Его отвага, соединенная с осторожностью и умом, даже с хитростью, его личная храбрость, которые он проявлял в течение своей жизни, едва ли заслуживают такого большого удивления, как его поистине мужественное терпение в несчастье. Он делается нам всего дороже, когда после великой победы при Хиттине[123 - Такова орфография слова по-арабски; звук первого и, однако, при выговоре несколько изменяется от предшествующего х, так что звучит почти как Хаттин. Поэтому в западных странах находим и последнее правописание, которое усвоил и Куглер в своей «Истории крестовых походов».] и завоевания Иерусалима, равно как после потери Аккона и последовавшего за ней тяжелого времени, выказывает постоянно равномерное самообладание и терпение, с которым он, в по-видимому, самом отчаянном положении все-таки не покидал ни надежды, ни того полудобродушного, слегка иронического снисхождения к слабостям других людей, которые Лессинг сумел так тонко схватить. В этом человеке нет ничего мелкого; его многохвалимая преувеличенная щедрость была лишь выражением его высокого образа мыслей, по которому он не мог отказать взрослым детям в игрушке, в которой они странным образом находят удовольствие. Из сообщенного выше эпизода между Нуреддином и его женой и рассказа, по которому Саладин велел однажды выплатить одному бессовестному лейб-медику 30 тысяч драхм, лишь бы не видеть более его кривой физиономии[124 - Ибн Абу Усейби, II, 176.], ясно выступает все различие между этими натурами, в своем роде одинаково высоко одаренными.

Государственной деятельности египетского владыки (569–589 = 1174–1193 гг.), самостоятельность которого была теперь признана без всякого сопротивления, предстояло отчасти еще раз осуществить двойную цель Нуреддина, отчасти пойти дальше достигнутого им. Смерть князя Дамаска и Халеба немедленно сделала опять спорным вопросом соединение сирийских и месопотамских мелких владений, которое было достигнуто с таким трудом. Сын Нуреддина, Измаил, с прозвищем аль-Мелик ас-Салих[125 - Выговаривать х твердо, как в слове: мох.], был еще слишком молод, чтобы не быть игрушкою в руках эмиров; когда он, по совету одного из них, перенес свою резиденцию из Дамаска в Халеб, то тотчас порвалась связь между обеими частями Азии; а так как Месопотамией, немедленно по получении известия о смерти государя, которого все боялись, завладел Сейф ад-дин II, сын Кутб ад-дина Мосульского (565–576 = 1170–1180 гг.), то, при знакомой нам взаимной зависти этого рода владетелей, нельзя было надеяться на общие и целесообразные действия относительно крестоносцев. Поэтому, когда Саладин, отразив[126 - См. подробности у Кутлера, подробное и точное изложение которого и в дальнейшем ходе этой главы можно всегда сравнивать для дополнения. Замечу только, что, по исследованиям Гюяра (Un grand ma?tre des Assassins an temps de Sa’adin, extrait du Journal Asiatique, Paris 1877, c. 46), Саладин чувствовал не меньшее почтение к ассасинам, чем они к нему, следовательно, заключение мира основывалось на обоюдном стремлении к нему.] одно нападение христиан и усмирив восстание в Египте, двинулся в 570 (1174) г. на Дамаск, который только что постыдно купил деньгами отступление уже вступившего[127 - Но не при самом короле Амори (Вейль, Gesch. der Chalifen, III, 351), который умер раньше Нуреддина.] в провинцию иерусалимского войска, то это было действительно благодеянием. Город сдался без вооруженного сопротивления; точно так же после непродолжительных дипломатических переговоров сдался Хамат, и уже до конца 570 (1175) г. египетское войско осаждало в Халебе сына Нуреддина с его атабегами. Правда, вмешательство графа Раймунда из Триполи и позднее Сейф ад-дина Мосульского заставило Саладина отказаться на время от этого предприятия; но зато с последним из названных князей отныне счеты раз навсегда были кончены.

Несмотря на свои большие притязания, он был жалким парнем, который всего охотнее сидел за рюмкой вина в своем гареме, в то время как другие за него давали сдирать с себя шкуру; войско, которое он отправил в Сирию под начальством своего брата, Изз ад-дина, вместе с отрядом из Халеба потерпело поражение у Хамата (570 = 1175 г.), а когда в следующем году он стал сам во главе войска и двинул против Саладина новые отряды при содействии Ортокодов из Маридина и Хисн-Кефы, Саладин опять разбил его при Хамате, и так основательно, что он сломя голову бежал обратно в Мосул и уже до самой смерти (576 = 1180 г.) не отважился двинуться оттуда. На этот раз победитель, еще до похода окончательно освободившийся из-под верховной власти Зенгидов и принявший титул султана, удовольствовался присоединением некоторых небольших местечек в Сирии, оставив на некоторое время Халеб в покое: он должен был идти навстречу беде, которая, угрожая все большей опасностью, поднималась с другой стороны. Между мусульманами и крестоносцами все еще, как и прежде, находились для обеих сторон одинаково неприятные гнезда ассасинов.

С 564 (1169) г. это ужасное братство находилось под предводительством нового главы, по имени Рашид ад-дин Синаи, который властвовал, конечно, как представитель гроссмейстера Аламутского, но все же в отдельных случаях был довольно самостоятелен. Это был человек в высшей степени замечательный: едва ли кто другой умел в глазах народа так искусно окружать себя таинственностью, распространять вокруг себя страх и почтение своим всеведением (ловкие шпионы и голубиная почта служили ему), своим волшебством. Уже Нуреддин много раз старался, как мирными переговорами, так и военными нападениями, подчинить «старца гор» и если уступал, то только на момент, как вдруг однажды утром он нашел около своей кровати записку, угрожающую смертью; по обычаю ассасинов она была приколота кинжалом к полу[128 - Этот факт не окончательно установлен; он встречается в истории ассасинов в различных вариациях.]; но она не была исполнена, быть может, потому, что естественная смерть Зенгида предупредила его противника. Сирии теперь угрожало распадение на части, и это было, конечно, по вкусу измаилитам; зато тем неприятнее были им быстрые сборы Саладина положить ему конец. Со стороны притесненного в Халебе опекуна Мелик Салиха потребовалось поэтому незначительного красноречия, чтобы побудить федавиев двинуться против неудобного Эйюбида: во время неоднократных походов в Северную Сирию (570, 571 = 1175, 1176 гг.) два раза были сделаны опасные покушения на жизнь султана, и только благодаря чуду он отделался от второго из них значительным, хотя и не опасным повреждением лица. Но для человека, который не боялся ни людей, ни привидений, это было не страшно. Саладин немедленно (572 = 1176 г.) напал с своим войском на владения ассасинов, разорил их, насколько мог, и осаждал Масьяф так упорно, что даже «старец гор» вступил с ним в переговоры. С другой стороны, и султану было невыгодно доводить эту отчаянную шайку до последней крайности: таким образом, последовало формальное заключение мира; мир этот добросовестно соблюдался обеими сторонами до смерти Рашид ад-дина (588 или 589 = 1192 или 1193 г.) и Саладина. Обе стороны, очевидно, научились почитать друг друга.

В следующие затем два года (573–574 = 1177–1178) султан был всецело занят борьбой с крестоносцами, и, когда на первых порах успехи в 575 (1179) г. обеспечили ему здесь тыл, он должен был прежде всего привести в должные границы Килидж Арслана II в Иконии, которому обстоятельства казались удобными для присвоения себе некоторых местностей в Северной Сирии, считавшихся собственностью Саладина, но отделявшихся от его главных владений Халебом. В 576 (1180) г. Сельджук должен был немного уступить; в следующем году (577 = 1181) умер Мелик Салих Халебский, и теперь Саладин решился покончить с Зенгидами раз навсегда. С этой целью он заключил союз с Ортокидами Хисн-Кефы, которые всегда умели пронюхать, куда ветер дует, и в то время, как воцарившийся между тем в Мосуле Изз ад-дин (576–589 = 1180–1193) велел осадить Халеб своему брату Имад ад-дину, Саладин отправился мимо этого города через Евфрат, взял Эдессу, Низибин и другие места в Месопотамии и наконец осадил самого атабега в его столице Мосуле (578 = 1182/83 г.). Правда, ему не удалось взять эту сильную крепость, но зато ему покорился Амид (579 = 1183 г.), который был назначен в награду князю Хисн-Кефы; но главный успех этого смелого предприятия заключался в том, что Имад ад-дина покинуло мужество: он отдал Халеб (579 = 1183 г.) и удовольствовался некоторыми местностями в Месопотамии, на правах ленной зависимости от султана. Для довершения своих успехов Саладин в 581 (1185) г. снова двинулся на Мосул. Изз ад-дин снова храбро защищался против многократных нападений своего могущественного врага, и, наконец, к концу года (начало 1186 г.) состоялся мир, по которому атабег уступил некоторые местности, сохранил за собой Мосул с его окрестностями, но зато должен был признать верховенство Саладина. Последний теперь на востоке и севере имел покой от своих противников. Государство, которое он себе создал, обхватывало в этот момент весь Египет и Сирию с мелкими месопотамскими государствами, к ней прилежащими; великий план Нуреддина был осуществлен его могущественным преемником, умевшим действовать столь же мудро и умеренно, сколько чувствительно нападать. Теперь предстояло испытать – хватит ли соединенных сил этих стран для освобождения Иерусалима и прибрежных округов от господства франков.

Их, без сомнения, хватило бы, не будь двух обстоятельств: непостоянства турецких эмиров и еще не остывшего пыла Запада к Святой земле. Вначале все шло хорошо: в 583 (1187) г. султан разбил наголову соединенные силы Иерусалима и Триполи при Хиттине, вблизи Тивериады, а благодаря дальнейшим быстрым победам большая часть Палестины перешла в руки мусульман: прежде всего пала богатая Акка, сильный Аскалон, а 27 раджаба 583 г. (2 октября 1187 г.) сам Иерусалим. Ликование верных, вернувших исламу как добычу и славу, так и святой город, было неизмеримо: но если этот блистательный поход на самом деле обозначает поворотный пункт во внешней истории Крестовых походов, то все-таки еще только через столетие последний франк покинул почву Палестины. Но с той же скоростью, с какою наступил прилив магометанских приступов, должен был последовать и отлив: это случилось под стенами Тира, продиводействия которого под начальством «маркиза, величайшего из франкских дьяволов», Конрада Монферратского, Саладин не мог победить.

Неудача, которой почти не ожидали, смутила эмиров: точно так же в 584 (1188) г. не было достигнуто ничего решительного в отношении к Триполису и Антиохии, несмотря на взятие нескольких крепостей и городов. Между тем христиане оправились от первого удручающего впечатления; из Европы прибыли новые подкрепления, и, пока Саладин продолжал нападать на севере на непокоренные еще местности, христианское войско неожиданно появилось перед Аккой и начало брать приступом эту важную крепость (585 = 1189 г.). Султан, извещенный об этом походе, прибыл туда же через несколько дней после христиан в раджабе (августе) того же года; теперь началось редкое зрелище двухгодичной двойной осады, во время которой крепость была окружена крестоносцами, а эти последние – мусульманами. Насколько бы неблагоприятно было положение первых, однако превосходство флота маркиза над египетскими кораблями, которые вначале были посредниками в сообщениях осажденных с их единоверцами, а еще более нежелание мусульманских войск терпеливо выносить трудную службу у вала и рва послужило к их пользе. Правда, туча, которая угрожала с севера в виде приближения немецкого крестоносного войска под предводительством императора Фридриха Барбароссы (586 = 1190 г.), пронеслась и прояснила лишь горизонт (счастье, которое сами мусульмане почитали одним из самых больших в течение всей это войны), но общее положение дел мало изменилось. Геройски выдерживало осаду население города под начальством своего храброго турецкого эмира Беха ад-дина Каракуша («черной птицы»); похвально держали себя часто сильно теснимые христиане, но те толпы мусульман, которые составляли внешнее кольцо, слишком часто оставляли желать лучшего, и слишком часто предводители войска, для удержания которых Саладин напрасно пускал в ход все влияние своей великой личности, удалялись домой на удобные зимние квартиры. Так же безуспешны были старания султана побудить более отдаленных исламских князей к оказанию деятельной помощи; даже тот халиф, который велел называть себя повелителем верующих, – то был вовсе не бессильный, но заботившийся лишь об увеличении своих владений Насер, не желал предпринять что-либо серьезное. Весной 587 (1191) г. предводители Третьего крестового похода Филипп Французский и Ричард Львиное Сердце высадились со своим войском около Акки, и теперь участь крепости была решена. Она должна была сдаться (17 джумады 587 г. = 12 июля 1191 г.) и этим почти отплатила последствия битвы при Хитине.

Но никогда величие Саладина не выказалось столь удивительным образом, как в следующем за этим несчастьем тяжелом году, последнем в его жизни. В то время как он должен был постоянно приставать к офицерам и солдатам, которые по мере увеличения трудностей становились все непокорнее и непригодние, с просьбой, даже мольбою, чтобы хоть скудно прикрыть Иерусалим от победоносных франков, его взор с неумалившеюся проницательностью и ясностью обнимал все страны ислама от Западной Африки вплоть до Персии. Правая рука его во всех делах по управлению и дипломатии, Мухьи ад-дин Абу Али Абд ар-Рахим, с прозвищем аль-Кади аль-Фадыль, «прекрасный судья», – высохший человек замечательной подвижности, который во время аудиенции мог одновременно одно письмо писать, а два – диктовать, не уставал посылать одно известие за другим во все страны, где только можно было найти помощь, но всюду понапрасну. Теперь уже не ислам воодушевлял своих последователей, но курдский султан поддерживал ислам. Ничто не освещает более резко падение магометанства уже в то время, как это соотношение, особенно если сравнить его с юношески необузданным, но все же многообещающим порывом христианского Запада.

Но все-таки судьба даровала этому князю, много перенесшему, тяжелоиспытанному и уже состарившемуся в 57 лет, последнюю радость, на которой он мог отдохнуть душой. Так как король Ричард, обладая сердцем льва, имел птичий мозг – он никогда не знал, чего хотел, а Саладин всегда знал это, – то образец странствующего рыцаря в конце концов удовлетворился бесплодными лаврами каких-нибудь двенадцати побед и по миру или, вернее, перемирию 21 шабана[129 - Другие упоминают 22 сентября, но, как кажется, это менее верно.] 588 г. (1 сентября 1192 г.) отказался от освобождения Иерусалима. Когда, ровно через год после этого, великий сын Эйюба, заболев изнурительной лихорадкой, почувствовал приближение смерти, он мог сделать свои последние распоряжения в полном сознании, что он прожил недаром: сердитый «король Ангилтара», как называли его мусульмане, удалился опять в Европу, чтобы дать запереть себя своим друзьям; опасный маркиз пал от кинжала ассасинов, поэтому, даже если бы потомки тогдашних мусульман значительно отставали в способностях, все же можно было надеяться, что по крайней мере главные приобретения этих двадцати тяжелых и богатых событиями лет не пропадут опять для ислама.

И действительно, все осталось при том, что было достигнуто славною деятельностью Саладина. Правда, он был первым и последним истинно великим представителем династии Эйюбидов, но и Запад, после гигантского усилия, одновременного похода немцев под предводительством Барбароссы, французов и англичан под предводительством Филиппа и Ричарда, никогда более не предпринимал такого обширного предприятия. Чтобы сохранить меткое выражение, в настоящее время неупотребительное, мы скажем: борьба за Святую землю с конца Третьего крестового похода и после смерти Саладина «завязла в болоте». Должна ли она была кончиться несколькими годами позднее или раньше, зависело от обстоятельств и было несущественно для хода исторического развития в его целом. В главном уже тогда натиск христианского Запада на магометанский Восток не удался – к несчастью того и другого. Ибо и после отражения опасности как курдские, так и турецкие западно-азиатские династии выказали ту же ужасающую неспособность водворить среди своих земель и населения хотя сносный порядок; эта неспособность только что довершала несчастье Персии: как здесь, так и там упадок неудержимо шел своей дорогой.

Саладин был слишком умен, чтобы не предвидеть, что после его смерти оставшиеся будут спорить о наследстве. Уже при нем, к великому его негодованию, один из его племянников, в то время как он сам был прикован к Акке, нарушил мир Месопотамии себялюбивыми предприятиями, имевшими целью увеличение своих владений. С другой стороны, невозможность положиться на турецких эмиров заставила его поручать самые важные места по возможности своим ближайшим приближенным. И едва ли можно было надеяться, чтобы после того, как он закроет глаза навеки, все прочие отказались бы от своего господства в пользу того, кого он избрал себе в преемники, или даже согласились бы добровольно подчиниться новому верховному властителю. Насколько эти вопросы заботили великого государя, видно из того, что во время болезней, наводивших его на мысль о смерти, он не раз менял свои относящиеся к ним распоряжения, которые были начертаны раньше. У него было семнадцать сыновей; а между тем он не мог ни обойти, ни отважиться передать титул султана, верховную власть над другими брату своему, известному под именем аль-Мелик аль-Адила, «справедливый царь», который в самые тяжелые времена был ему верным помощником. Ведь сам он вытеснением Зенгидов и отстранением при случае потомков своего дяди Ширкуха показал пример того, как действуют в таких случаях честолюбивые люди. В конце концов он решился назначить султаном старшего своего сына Али, прозываемого аль-Мелик аль-Афдаль, «превосходный царь»[130 - Для краткости я впредь буду ограничиваться приведением этих прозвищ, под которыми эйюбидские князья всего более известны, и считаю себя также вправе не приводить каждый раз титулов, которые в конце концов – вариации одной и той же темы.], и дать ему неограниченную власть над Дамаском и южной половиной Сирии; Египет получил Мелик Азиз, Северную Сирию с Халебом – Мелик Захир; своему брату Мелик Адилю он оставил то, чем мог располагать в Месопотамии, и, кроме того, на юго-востоке от Мертвого моря замки Карак и Шаубек, которые прежде принадлежали ему на правах ленов. Эти распоряжения вступили в силу задолго до его смерти: когда же 27 сафара 590 г. (4 марта 1193 г.) великий властитель испустил дух в Дамаске, то, по-видимому, все осталось по-прежнему, ибо Афдаль, равно как остальные, уже властвовали в предоставленных им провинциях. Но уже с самого начала такое положение не обещало быть долговечным. У каждого из четырех царей были, конечно, в отдельных округах, в качестве военачальников и управителей городов, подчиненные эмиры, на которых даже при самом Саладине нельзя было вполне положиться; к тому же множество этих доверенных мест были заняты остальными сыновьями и другими родственниками умершего султана; очевидно, что при возникновении каких-либо несогласий между четырьмя главными владетелями каждый из первых мог примкнуть к любой партии; из этого следовало, что до тех пор, пока какая-нибудь более сильная личность не захватит бразды правления, будет происходить все увеличивающийся беспорядок, и, наконец, все государство распадется на массу бессильных маленьких государств.

Так оно и случилось. Не прошло и года со смерти Саладина, как наследники его стали нападать друг на друга; несмотря на изменчивость бесконечных междоусобных войн, все же до 635 (1238) г. можно проследить их, так как то одному, то другому Эйюбиду удавалось, по крайней мере, захватить себе большую часть земель, приобретенных основателем их династии; но с указанного времени воистину разражается война всех против всех, в которой, например, уже между 635 и 637 г. (1238–1240 гг.), то есть в течение двух лет, Дамаск имел трех различных властителей; нет почти никакой возможности следить за бесконечными драками между крупными и мелкими владетелями. Для истории ислама в его целом подробности, во всяком случае, совсем не имеют значения; поэтому я ограничусь указанием главного хода событий.

Уже в 590 (1194) г. Афдаль Дамасский (589–592 = 1193–1196) возбудил неудовольствие своих эмиров, которые поэтому просили заступничества Азиза Египетского. Благодаря посредничеству Захира Халебского (589–613 = 1193–1216) и Адиля Каракского (589–615 = 1193–1218) мир был опять восстановлен, но в 591 (1195) г. раздоры опять возобновились, а в 592 (1196) г. Адиль сам соединился с Азизом, оба они прогнали Афдаля, и Адиль овладел Дамаском. Он сначала правил здесь лично, а потом, когда по смерти Азиза не без борьбы захватил Египет (596 = 1200 г.) и занял место его несовершеннолетнего преемника, передал управление своему сыну, Мелику Муаззаму (596–624 = 1200–1227). Таким образом, большая часть государства, исключая Нильской долины, Карска, Месопотамии, также Дамаска, то есть Южной Сирии, была опять сосредоточена в его руках. Племянник его Захар, который владел только Северной Сирией, не осмеливался больше сопротивляться ему и властвовал на правах ленной зависимости от него; этим он спас Халеб для своих потомков, которые царствовали там до нашествия монголов (конец 657 или начало 658 г. = 1259 г.). Так как Ортокиды Маридина и Зенгид Кутб ад-дин, владетель Синджара (600 = 1203/04 г.), подчинились Адилю, так как кроме того один из его сыновей, Мелик Аухад, который заступал его место в Месопотамии, в 604 (1207/08 г.) завладел областью раньше уже умершего Шах-Армена Хилатского, то брат Саладина в последние годы господствовал над землями, своими размерами почти превосходившими его собственные владения; правда, он для этого сначала похитил у своих племянников по праву принадлежащую им власть, но, как показали последствия, его можно было отчасти извинить за его умелое управление. Помимо Халеба, государство и впоследствии осталось в руках его потомков, с устранением детей и внуков Саладина от владения важнейшими его частями. После того как он в прежние года удачно оказывал крестоносцам отпор в Сирии, в 615 (1218) г. его постигло несчастье: герцог Леопольд Австрийский напал с крестоносцами на Египет и с успехом осадил Дамиетту[131 - См.: Куглер, указ. соч.], считавшуюся до этого времени неприступной. Скоро после этого Адиль заболел и умер (615 = 1218 г.), оставив своему сыну Мелик Камилю тяжелую задачу очистить Египет от франков. С помощью своего брата Муаззама Дамасского он благополучно разрешил ее; Дамиетта, правда, была потеряна (616 = 1219 г.), но не прошло и двух лет, как ее взяли обратно (618 = 1221 г.). Но едва избавились сыновья Адиля от этой опасности, как начали воевать друг с другом; в этих войнах принимал деятельное участие третий брат, Мелик Ашраф, преемник умершего в 607 (1210/11) г. Аухада, в Месопотамии и Хилате. Муаззам был государь энергичный и неразборчивый в средствах, который в конце концов едва ли остался бы во всех этих распрях в проигрыше; он умер в 624 (1227) г., и тогда оба других напали на его сына, Мелик Насера[132 - Официальные титулы Эйюбов, которыми они обыкновенно обозначаются, часто одни и те же у различных лиц; эти излишние прибавления только еще более затрудняют возможность разобраться в истории этой династии. Чтобы избежать смешения, в таких случаях прибавляют собственное имя.] Дауда, отняли у него Дамаск (626 = 1229 г.) и вознаградили его за это отдаленным Караком, где он хозяйничал до 647 (1249) г. и мстил частыми вмешательствами в позднейшие раздоры своих милых родственников. Изгнанный под конец и оттуда, он вел среди бедуинов Ирака жизнь полную приключений и, после различных превратностей судьбы, умер в 656 (1258) г. от чумы, по странной игре судьбы около самого Дамаска, где он некогда властвовал в качестве султана. Отнявшие у него этот город поделили свою добычу следующим образом: Камиль получил в придачу к Египту Южную Сирию и Месопотамию, Ашраф же властвовал над Дамаском и Хилатом – в последнем он, разумеется, имел своего заместителя. Благодаря этому странному разделу, вся тяжесть Пятого крестового похода, который предпринял как раз теперь император Фридрих II, грозила пасть главным образом опять на Камиля; но так как борцы за веру в обоих лагерях стояли за то, чтобы по возможности не драться, то последовало известное примирение – во всяком случае, прекрасная победа государственной мудрости Гогенштауфена – по которому Камиль возвратил христианам Иерусалим с узкой полосой земли, доходящей до Яффы (626 = 1229 г.). Как известно, ревностные верующие той и другой стороны были очень недовольны этим исходом: мусульмане потому, что потеряли Иерусалим, христиане потому, что взяли его обратно без папской санкции. Обеим сторонам очень скоро можно было помочь: после того как уже в 637 (1239) г. Насер Дауд Каракский напал на Иерусалим и произвел там всяческие безобразия, святой город был окончательно завоеван в 642 (1244) г. ужасными турецкими шайками с Востока[133 - Ср. у Куглера, указ. соч.], нанятыми сыном Камиля, Меликом Салихом Эйюбом, и опустошен так, что это напоминало благочестивое усердие христиан в Первом крестовом походе.

В отношении к своим пограничным соседям на севере Камиль выказал себя несколько более энергичным, чем в отношении к немецкому императору. Там, во владениях сельджуков Рума, в это время дела обстояли так же, как у Эйюбидов. Килидж Арслан II, который после смещения сыновей Данишменда властвовал над всеми землями, ограниченными морем, византийскими границами, королевством Малой Армении, Северной Сирией, Месопотамией, Хисн-Кефой и владениями Эрзерума[134 - Я сохраняю принятое ныне правописание известной столицы турецкой Армении; первоначальное ее имя – Эрзен-ар-Рум, «Эрвен Рума», в противоположность Эрзингану, который назывался также Ерзен-Дияр-Бекр, «Эрзен Дияр Бекра».] и Эрзингана, уже давно имевшими собственных князей; подобно Саладину, он еще при жизни разделил управление провинциями между своими сыновьями[135 - Таков смысл арабских слов «Абульфиды» (Annal. Muslem. ed. Reiske-Adler. IV. Hafn, 1792); у него видно понимание этих событий, и потому ему можно доверять; к тому же он сходится с теми местами из Рейске, в которых тот приводит слова Никета и которые касаются этих событий.]; один из них, Кутб ад-дин Сивасский, насилием сверг своего отца (до 586 = 1190 г.), чтобы под его именем господствовать над всею страной. Это послужило поводом к войне между братьями, во время которой старцу удалось убежать от опеки этого противоестественного сына. Недавно еще столь могущественный князь скитался теперь от одного сына к другому, пока наконец нашел приют у Гияс ад-дина Кей-Хосрау[136 - Имена иконийских султанов, начинающиеся со слова «Кей» (персидское слово, обозначающее верховного короля), заимствованы из древнеперсидских сказаний, относящихся к «Шахнаме» Фирдоуси.], которому он раньше передал Барию и Памфилию. Этот заступился наконец деятельно за отца, изгнал из Иконки Кутб ад-дина, который не ослабел после борьбы с крестоносцами, находившимися под начальством Фридриха Барбароссы[137 - См. Куглера, указ. соч.], а в 588 (1192) г., по смерти Килидж Арслана, сам сделался султаном. Правда, он на время был изгнан[138 - Ср. Герцберга, указ, соч., с. 339 и след.] другим братом, Рукн ад-дин Сулейманом; но когда тот, отняв Эрзерум у своего бывшего господина и присоединив его ко своему Румскому царству, умер (600 = 1204 г.), Кей-Хосрау вернулся, и в 601 (1205) г. ему удалось завладеть всей страной. Этот могучий властитель пал в 607 (1211) г. в войне против византийца Феодора Ласкариса[139 - Указ. соч. 386, 390.]; за то сын его Кей-Каус (607–616 = 1211–1219) достиг того, что Ласкарис, который из-за латинов должен был столкнуться с турками, сделался его данником[140 - См.: Houtsma «Ueber eine t?rkische Chronik» (Actes du 6 Congr?s des Orientalistes, Leiden 1885, II, 1, c. 376 и след.), который из новых источников почерпает дополнения к раньше известному (Герцберг, указ, соч., с. 378 и след.).]. Более того: император Алексей был взят в плен бродячей шайкой, которая от Синопа до Трапезунда выходила на рекогносцировку[141 - За верность этих подробностей нельзя ручаться, но взятие в плен и его последствия достоверны. Сведения об убиении Давида, основывающиеся на гипотезе Фаллмерайера (Герцберг, указ, соч., с. 319 и след.), следует отбросить, как неосновательные; см.: Houtsma, указ, соч., с. 378 и след.] против Комнинов, и вследствие этого не только Синоп должен был перейти к туркам (611 = 1214 г.), но даже Трапезунд стал в вассальные отношения к сельджукским султанам, от которых освободило его только разрушение царства Иконии монголами. После смерти Кей-Кауса султаном сделался брат его Кей-Кобад (616–634 = 1219–1237). Он продолжал успешную военную политику своих предшественников: если случайное нападение на Крым[142 - Houtsma, указ, соч., с. 360.] и осталось без значительных последствий, то все же ему удалось немало расширить свое государство на южном берегу Малой Азии, отняв у жителей Малой Армении землю до Селевкии. Он напал на Армянское королевство и с севера, и вел с христианскими князьями несколько счастливых войн: неудивительно поэтому, что в конце концов он столкнулся и с Эйюбидами, княжества которых непосредственно соприкасались с этими. Кей-Каус, за год до своей смерти (615= 1218/19 г.), собирался идти против владения Халеба и старался составить союз месопотамских мелких государств против Мелик Ашрафа, который оказал помощь своему двоюродному брату и отбросил неприятельское войско. Однако теперь между воинственным Кей-Кобадом, при котором царство Иконийское было действительно великой державой, и Ашрафом и Камилем, также помешанными на дальнейшем распространении своей власти, дело дошло до ожесточенной борьбы. Последние еще в 627 (1230) г. были союзниками для отражения общими силами нападений на обоих с востока; на присоединение Эрзингана (давно находившегося под влиянием Эйюбидов) к Месопотамии Сельджук также ничего не ответил: но теперь, в 631 (1233/34) г., он вдруг напал на Хилат, владение Ашрафа. Камиль нашел этот случай удобным для расширения Эйюбидского государства в глубь Малой Азии и отправился во главе войска, состоявшего из воинов почти всех подчиненных ему царей, против сельджукских земель, лежащих к западу от верхнего Евфрата. Так как его вассалы или, скорее, союзники в последний момент изменили, то Кей-Кобад мог завладеть большей частью Месопотамии (632 = 1234/35 г.); в следующем году Камиль опять прогнал его, и таким образом дело затянулось. В 634 (1237) г. Кей-Кобад умер. Преемник его, Кей-Хосрау II (634–642 = 1237–1244), сначала как будто собирался возобновить борьбу, но, благодаря внутренним беспорядкам и первым натискам приближающегося монгольского нашествия, имел достаточно дела у себя дома. Однако избавление от этого врага принесло Эйюбидам мало пользы: теперь они снова начали враждовать между собой. Последние успехи Камиля возбудили зависть Ашрафа и других мелких владетелей. Чтобы предупредить восстание, которое было ими подготовлено, Камиль пошел на Сирию (635 = 1237/38 г.). Ашрафа он не застал более в живых; наследовавший ему в Дамаске в начале 635 (1237) г. брат, Мелик Салих Измаил, не мог удержать этого города; однако скоро после его взятия умер и Камиль (635 = 1238 г.), и теперь началась беспорядочная борьба между маленькими государями, из которых каждый мечтал сделаться султаном.

Но положение вещей не находилось более в тех условиях, как при великих основателях Эйюбидской династии. Давно уже во всех государствах Передней Азии выступали все ярче следы начинавшегося разложения. Уже при Саладине и Адиле случалось, что толпы туркменов и курдов, которые в качестве иррегулярных сил играли в войске султанов слишком большую роль, ссорились друг с другом, сражаясь и грабя, расходились по всей Месопотамии и Северной Сирии и только с величайшим трудом бывали усмирены. Теперь за Тигром появились первые провозвестники начинавшегося переселения народов – новые турецкие орды, спасавшиеся от теснивших их к западу монголов; они охотно соглашались поступать на службу к иконийским султанам, равно как и к эйюбидским владетелям; но все это был грубый и необузданный народ, на которого не было управы и который к тому же каждое мгновение был готов менять своего господина. Эйюбиды между тем, которые могли все менее полагаться на своих эмиров и солдат, уже с некоторого времени старались противодействовать падению своего могущества основанием новых, лично преданных им полков. Турецкие военнопленные – а их во время непрестанных войн были тысячи – скупались, и из них составлялись полки телохранителей, которые в данный момент, естественно, служили надежной опорой тому князю, личным расположением которого они пользовались. Их называли мамелюками[143 - Мамлюк – арабское причастие, первоначально означавшее: «приобретен, куплен».], то есть покупными рабами, и чем более расшатывалось Эйюбидское государство, тем усерднее властители более обширных владений, располагавшие более значительными средствами (в особенности владетели Дамаска и Каира), старались увеличивать их число. Они не подозревали, что, по обыкновению преторианских войск, и эти воины при первом случае поступят с своими царями так же, как некогда турецкие телохранители халифов с Аббасидами.

Час пробил вскоре после смерти Ашрафа и Камиля. Сын последнего, Мелик Адиль II (635–637 = 1238–1240), занявший его место в качестве султана, находясь в Египте, не мог удержать Дамаска; после нескольких столкновений сирийская столица была взята (636 = 1238 г.) его братом, Мелик Салих Эйюбом (которого часто обозначают его первым именем Неджем ад-дин). Однако уже в 637 (1239) г. он подвергся нападению Мелик Салих Измаила, сына Ашрафа, изгнанного в 637 (1238) г.; последний неожиданно занял Дамаск в то время, как Эйюб был занят другим военным походом, и до 643 (1245) г. властвовал над южной половиной Сирии. На Салих Эйюба тем временем напал Насер Дауд и повел его в Карак, но уже в конце 637 (1240) г. выпустил его против Адиля II Египетского. Смелое предприятие против последнего удалось: Адиль был пойман толпою мамелюков (637 = 1240 г.), и Салих Эйюб сделался каирским султаном. Во время своего управления (637–647 = 1240–1249) он принес и своим преемникам больше зла, чем, кажется, возможно было совершить в девятилетний промежуток времени. Немедленно в 638 (1240/41) г. он посадил в тюрьму, одного за другим, главнейших эмиров своей страны; в то же время он брал с востока со всех сторон нахлынувших турок в большом числе, равно как и мамелюков, и организовал избранную часть их в свою особую лейб-гвардию. Им он велел стоять лагерем недалеко от Каира, на нильском острове Роде; так как остров омывался рекою, то населявшие его стали называться бахритскими мамелюками.

Сначала они выказали себя прекрасными орудиями для борьбы: когда Насер Дауд Каракский и Салих Измаил Дамасский соединились с франками против властителя Египта, начальник мамелюков, Бейбарс, побил их союзное войско в 642 (1244) г. при Газе. Но теперь началось поистине ужасающее опустошение Палестины и Сирии ужасными турецкими шайками, которые в том же году завоевали своему господину Иерусалим, в 643 (1245) г. – Дамаск, в 644 (1246) – Баалбек, в 645 (1247) г. – Аскалон и Тивериаду. Во время Шестого крестового похода умер Салих Эйюб (647 = 1249 г.); вдова его, Шеджерет ад-дурр[144 - Это имя значит «жемчужное дерево».], которая вела себя очень мужественно, терпела очень дурное обращение от Туран-шаха, сына Эйюба от другой матери, явившегося лишь позднее из Месопотамии, да и помимо этого юный князь возбудил неудовольствие мамелюков.

Так дело дошло до возмущения. Туран-шах был умерщвлен (648 = 1250 г.) по указанию Бейбарса, и султаном провозгласили несовершеннолетнего внука Камиля. Действительно же управлял один из мамелюков, туркменский эмир Эйбек. Прежде всего ему нужно было защитить Египет от внешних нападений. Узнав о смерти Эйюба, владетель Халеба, правнук Саладина (он носил и его гордое имя аль-Мелик ан-Насер Садах ад-дин Юсуф, но в остальном был мало на него похож), овладел территорией Дамаска (648 = 1250 г.) и пытался отсюда напасть и на Египет; войска его были несколько раз отражены, и он должен был согласиться на мир в 651 (1253) г. Успех сделал Эйбека высокомерным: в 652 (1254) г. он устранил Эйюбида, женился на Шеджерет ад-дурр и принял титул султана, но при этом так мало помнил свои обязанности в отношении к женщине, которой был обязан своим саном, что в 655 (1257) г. собирался жениться на другой, более молодой и красивой. Он плохо знал страстную натуру своей супруги: она просто велела его умертвить (655 = 1257 г.), и если за это мамелюки поймали ее и позднее засадили в тюрьму, то все же несовершеннолетний сын Эйбека не вырос, чтобы властвовать самостоятельно. Его опекун, мамелюк Котуз, велел в 657 (1259) г. принести себе присягу в верности, как султану Египта.

Глава 5

Восточные государства и предвестники катастрофы

В то время как в Персии и в западных провинциях велась почти непрерывная ожесточенная борьба между сельджукскими султанами и их атабегами и другими эмирами, Хорасан и прилежащие к нему земли управлялись государем, в котором, казалось, еще раз пробудился дух Тогриль-бека и Альп Арслана и в правлении которого эта страна около сорока лет пользовалась порядком и спокойствием внутри и таким блеском и значением извне, какой едва ли существовал и в управлении Низам аль-Мулька. Государь, управлявший здесь с таким умением и такой силой, был младшим и наиболее выдающимся сыном Мелик-шаха; его звали Синджар. От его престола в Мерве, помимо собственно Хорасана, уже с 490 (1097) г. отчасти зависели округа Балх, Герат, равно как Джурджан, а по миру 497 (1104) г. зависимость эта была окончательно установлена; позднее она распространилась на Хорезм и Седжестан. Первый из последних двух управлялся с 490 (1097) г. довольно самостоятельно (до 522 = 1128 г.), хотя и под верховной властью султана; здесь правил Мухаммед, сын Ануштегина, который был посажен сюда полководцем Баркияроком, но впоследствии утвержден Синджаром; он носил титул хорезмшаха (царя Хорезма). Седжестан же, как и всегда со времени добровольного подчинения сельджукам, находился под властью туземного царя, Тадж ад-дина Абуль-Фатха ибн Тахира, которого превозносят за его непоколебимую верность Синджару. Сельджукскому царю была подвластна также Трансоксания, а именно: когда в 495 (1102) г. хан этой страны вмешался в раздоры между сыновьями Мелик-шаха, Синджар или, вернее, эмиры этого юного государя разбили хана и взяли в плен; вместо него посадили управлять в Самарканде другого члена ханской семьи, Арслан-хана Мухаммеда, родственника сельджукскому дому по матери, сестре Синджара. Арслан, вероятно вследствие своего родства с Синджаром, был не особенно любим своими подданными; ему часто приходилось усмирять восстания. Зависимость его от Синджара была довольно незначительна, тем не менее положение дел долгое время было все-таки сносным и по крайней мере обеспечивало пограничную защиту на северо-востоке. Царство Газневидов не так сильно чувствовало превосходство могущественного соседа. Правда, Газневиды должны были совсем отказаться от Седжестана; но помимо этого, после мира между Чакыр-беком и Ибрахимом (451 = 1059 г.) отношения их к сельджукам лишь изредка нарушались небольшими столкновениями. Оба Газневида: Ибрахим (450–492 = 1059–1099) и сын его от одной из сестер Альп Арслана, Ала ад-Даула Масуд II (492–508 = 1099–1115), при случае делали небольшие походы на Индию, в которых едва достигали Ганга; но в общем они удовлетворялись сохранением своих владений и оставили по себе память хороших правителей и покровителей мирных искусств. Когда умер последний из них, порядок в стране нарушился настолько, что и соседнее государство должно было вмешаться в их дела. Сын и преемник Масуда, Ширзад (508–509 = 1115/16 г.), правил всего около года; младший брат его Арслан-шах (509–512 = 1115–1118 гг.) сверг его с престола и убил. Та же участь грозила и остальным сыновьям Масуда, которых узурпатор заключил в темницы: однако одному из них, Бахрам-шаху, удалось бежать в Кирман. Он был любезно принят правившим там потомком Кавурда, но получил отказ в ответ на просьбу о помощи, с указанием обратиться для этого к более могущественному государю Хорасана. Синджар был уже сильно ожесточен дурным обращением Арслан-шаха с его сестрой, жившей при дворе Газневидов, и потому нетрудно было склонить его к вооруженному вмешательству. Он сам разбил наголову злодея и посадил на его место Бахран-шаха (510 = 1116 г.); когда же этот сеятель смут восстал еще раз, он был снова побит, пойман во время бегства и убит (512 = 1118 г.). С этих пор Бахрам-шах (552 = 1157 г.) властвовал над Газной и Индией в качестве ленника своего благодетеля, Синджара; владения последнего к 520 (1126) г. номинально простирались от Инда и Яксарта до самого Евфрата. Но подобно тому, как в западных провинциях только формально признавали его верховную власть, так и подчиненность Газневидов была слаба. Правда, однажды Бахрам-шах (529 = 1135 г.) отважился открыто отрицать свою ленную зависимость, и, когда Синджар после этого приблизился со своим войском к Газне, он так испугался, что поспешил смириться; но за то сельджукский султан имел столь же мало ощутительных выгод от официального признания продолжающейся зависимости, сколь мало ему приходило в голову вмешиваться в управление страной. Напротив того, он предоставил Газневидам управлять, как они того желают, лишь бы он мог рассчитывать на спокойствие и порядок на восточных границах.

Все, казалось, обстояло благополучно: Синджар и Бахрам-шах имели блестящий двор в Нишапуре или Мерве, равно как в Газне; предоставляли воспевать себя красноречивым поэтам, одинаково расположенным к ним обоим; время от времени предпринимали и тот и другой походы; так Сельджук несколько раз отправлялся против Ирака или против Самарканда, в котором надо было заменить ненадежного хана другим членом тамошнего царствующего дома, а Бахрам-шах ходил против язычников-индусов. Но все это благополучие через несколько лет неожиданно рухнуло. По-видимому, причиной тому была непокорность двух вассалов обоих государей, но, наверное, храбрый Синджар справился бы с этим препятствием, но в действительности это случилось от первых ударов того великого землетрясения, от которого половина Азии и Европы должны были покрыться развалинами.

Хорезмшах Мухаммед ибн Ануштегин умер в 522 (1128) г.; сын и преемник его Атсиз (522–551 = 1128–1156) был стол же энергичен и честолюбив, сколько нерассудителен. Он сумел несоразмерно увеличить военную силу своей самой по себе небольшой страны, вероятно, благодаря привлечению боевых сил с востока и севера, так что в 533 (1138/39) г. он чувствовал себя достаточно сильным, чтобы своим вызывающим обращением выказать свою независимость от султана. Синджар отнюдь не был намерен выносить это; он лично двинулся на Хорезм, побил Атсиза, выступившего к нему на встречу со своими войсками, заставил его покинуть столицу и назначил туда нового управителя города. Но хорезмшахи, управлявшие страной уже более сорока лет и значительно способствовавшие ее возвышению, были там популярнее чужих султанов. Не успел Синджар со своим войском возвратиться в Хорасан, как Атсиз вернулся, прогнал с помощью своего народа сельджукского управителя города и снова захватил эту провинцию. Но он знал, что не может противостоять второму нападению своего верховного правителя, и потому был принужден искать помощи извне.

В этом отношении ему нельзя было быть разборчивым, да он и не хотел этого: в сражении против Синджара пал один из его сыновей, и он желал отомстить за его смерть едва ли не более, чем обеспечить свою власть. Ахиллесовой пятой восточной части Сельджукского государства была, без сомнения, соседняя Трансоксания. Здешним ханам, зависевшим от Синджара, часто приходилось усмирять непокорные племена, а с 537 (1137) г. они подвергались, кроме того, опасным нападениям с востока. Этим непокорным элементом были турецкие племена из Центральной Азии; постоянные передвижения китайцев и монголов и постепенное их наступательное движение принудили турецкие племена покинуть прежние места жительства; вступив раз во владения ханов Кашгара и Самарканда, они отвоевали себе пастбища в восточной их части. Ханы обращались с ними дурно и восстановили их этим против себя. Это было как раз в то время, когда после разрушения великого царства Хитана (Хитай, Хатай) так называемыми кии-татарами в 1122 или 1123 (516 или 517) г. один из членов династии Хитана[145 - Имя его дошло до нас в различных формах: Иелю Таши, Туши Талгунь, Туши Тайфу. Туши означает «предводитель».] искал спасения на западе с 2000 человек. Число его приверженцев по мере движения быстро росло, и когда он приблизился к границам Кашгарского ханства, то указанные выше многочисленные племена, желавшие избавиться от притеснений ханов, с радостью встали под его знамена[146 - Подробности этих событий далеко не установлены: в главном я следую Ибн аль-Асиру, XI, 53.]. Мусульмане называют его и всех подчинившихся его предводительству каракитаями.

Скоро он решился напасть на Кашгар, который уже в 522 (1128) г. перешел в его руки, и теперь на границах Сельджукского государства возникло новое царство, с которым ему приходилось серьезно считаться. Синджар разумно ограничивался тем, что держал Самарканд и его окрестности под своею властью. О Кашгаре же, находившемся до этого времени в близких сношениях с этим городом, он заботился мало, тем более что сам Мелик-шах ограничивался в этой местности всеобщим признанием превосходства своих сил. Нельзя было предвидеть всей важности поступка Атсиза, который, как говорят, из жажды мести призвал каракитаев из-за Яксарта.

Возможно, и даже очень вероятно, что и без этого прямого приглашения государь Хитаев постарался бы расширить свои владения на запад (уже в 531 = 1137 г. дело дошло до борьбы между ним и ханом Самарканда у Ходжента, на верхнем течении Яксарта). Но тем не менее на хорезмшахе лежит большая ответственность за то, что он сам подтолкнул кочевников к вступлению во владения Самарканда[147 - Этот поступок его еще не установлен окончательно, ибо вполне правдоподобный, но более краткий рассказ Ибн аль-Асира (в указанном месте) не совпадает в главных пунктах с нижеследующим подробным сообщением; следовательно, оба рассказа не гармонируют между собой и не могут быть удобно слиты в один. По первому, причина вторжения хатов – приглашение Атсиза; по второму – наступательное движение Синджара, призванного по сю сторону Оксуса на помощь государем Самарканда, после его поражения в 531 (1137) г., и поведение его относительно некоторых турецких племен Трансоксании, находившихся в дружеских отношениях с хатами.]. Синджар сознавал всю опасность своего положения: получив известие о том, что несметные полчища хатов направляются к границам Трансоксании, в пределах которой хан Махмуд ибн Мухаммед уже имел столкновение с восставшими турецкими племенами, он собрал громадное войско, которое, помимо лично явившихся владетелей Седжестана, пополнилось еще отрядами Газневидов и их вассалов, воинственных жителей Гура. Говорят, более 100 тысяч человек в конце 535 г. (в середине 1141 г.) переправились через Оксус, немногие из них вернулись на родину.