Сионская любовь

Ушел Зимри, ласковый дьявол и ангел-губитель. Мысли кипят его, и сердце ликует: “Плод созрел, дело сделано, славный барыш впереди!”

Только Зимри за порог, как вновь появился рассудительный Уц.

– Амнон! Мать и сестра в тревоге – не дождались тебя вчера. А я не сказал им о беде твоей, – выпалил вместо приветствия Уц.

– Вот, я вновь попытался утраты вернуть. Жду ответа Тамар. Не уходи сейчас, тоскливо одному.

– Эх, господин, кабы прежде слушался моих уст, не знал бы сейчас беды. Любовь начинается суетой, продолжается ложью и кончается скорбью. Пламя ее не осветит лик, лишь душу и плоть опалит. Благословен сторонящийся любви! А уж коли попал в соблазна капкан – крепись, и спасение придет, и надежда слезы осушит, – закончил премудрый Уц.

Скука банальной рассудительности искупается долей истины.

Глава 22

Убедительные небылицы

Только солнце взошло над Иерусалимом, как потянулись на рынки жители со всех концов города, гонят на убой крупный и мелкий скот, везут вино и масло, спешат продать плоды своих рук. Иядидья с Тирцей сидят у окна и наблюдают лихорадочное шествие.

– В считанные дни опустеют хлева, овчарни и винные погреба. Пир горой. Похоже, на полста лет вперед животы набить хотят. Страшатся люди, что Санхериву добро их достанется. В страхе больше зла, чем в его причине. В эти дни небеса стенают и слез ждут, а внизу радость бьет ключом, – негодуя, заметил Иядидья.

– Вот-вот в нашем доме стенания и слезы услышим. Завтра свадьба Тамар и Амнона, все припасено, лишь невеста не готова. Ночь проплакала, говорить не хочет. Глупая, верит болтовне пророчицы и боится Амнона, – сказала Тирца.

– Как вступил Амнон под мою крышу, так и пропал покой в доме, и Тамар словно безумная. Оставь ее на волю Господа.

– Вон она в саду, бедняжка. Бежит от меня и жалости не принимает.

– Еще день потерпи, и призовем к ответу: пусть скажет свое желание, ведь ей уж восемнадцать!

Тем временем Зимри, следуя замыслу, вошел в сад. Тамар, держа в трепетных руках послание Амнона, глазами вбирала драгоценные строки. Она читала письмо, а Зимри читал знаки девичьего сердца на лице ее. Уходит гнев, возвращается любовь.

Появляется Маха с кувшином в руках, протягивает его Тамар.

– Стой, госпожа! – вопиет Зимри, – не прикасайся к вину, пощади себя, ты во цвете лет!

Тамар испуганно подняла глаза на спасителя, а тот уж рядом с ней.

– Цела и невредима, госпожа? О, я кажусь помешанным! Пусть так, главное, кувшин не почат, и госпожа жива! Слава Господу – он милосерден к дому Иядидьи!

– Зимри, говори ясней!

– Ясно вполне, но не хватает слов. Кто пишет письма, тот над словами господин. Красноречивым пером скорописца Амнон скрывает злые помыслы сердца. В клочья порви письмо, на землю вылей вино и забудь навеки Амнона! Прости, я прям и неуклюж в словах.

– Амнон в моей душе не робкая травинка, что ветер твоих вздорных уст легко поднимет в воздух и унесет. Зачем гневишь меня? Из сердца моего не вырвешь Амнона, скорее вырвешь сердце. Твой язык – орудье клеветы!

– О, как я глуп! Дьявол подстрекнул меня к чужим заботам прилепиться. Разве осудит тебя ближний, если любишь себя больше, чем его? За наивность заплачу сполна! – в полном отчаянии вскричал Зимри.

– Ты прав, ты не умен, коли порочишь Амнона передо мной. В сердце твоем – пропасть ада. Замыслил меня туда столкнуть, утопить во мраке преисподней, погубить и не открыть источник зла! Желаю знать, кто и каким орудием намерен жизни меня лишить!

– Вели сердцу быть алмаза тверже и слушай, госпожа. Помнишь ли, как посылала меня к Амнону с упреками и наставлениями, чтоб я усовестил его и вернул тебе? Вместо навязчивых нравоучений я избрал иное средство – хитрость. Стал сетовать ему, что вот, ты, якобы, изгнала меня из дома без вины, по прихоти пустой, и заступится просил. Амнон велел Пуре принести побольше вина. “Пей, Зимри, сладким вином горький вкус обиды отобьешь”, – сказал мне Амнон. Я выпил, и Амнон стал пить, греша, ибо не истекли тридцать дней зарока. Но я – молчок.

Он усердно налег на вино. Потом говорит: ”Странно, что тебя обидела Тамар, но еще большее диво, что и моя участь не легче. Мы оба изгнаны, – сказал он с дрожью в голосе, – я безродный простолюдин, Авишай купил меня младенцем, вырастил, сделал пастухом. Моя доблесть и красота вознесли меня к благородству и богатству. Тамар полюбила меня, и я ответил любовью вельможной и богатой девице. Иядидья не посчитал меня достойным дочери. Рискуя жизнью, я разыскал в Ашуре и выкупил Хананеля, за что и унаследовал его сокровища. Счастливый, приготовился к хорошему – деньги умножать и жить среди вельмож. Завидуя моему золоту, Тамар переметнулась к другому жениху. Каково? Забыла, что я более не пастырь овцам, и сам не робкая овечка!”

Теперь, Тамар, внемли тому, что присовокупил к своему рассказу Амнон: “В Иудее думают, что Иерусалим столица мира, а жители его – факел для блуждающих во тьме народов. Ха-ха! Я тоже ошибался, пока не побывал в Нинвэ. Это город красоты и силы, велик он и непобедим. Там мудрецы Востока, всеведающие звездочеты, кудесники, строители и полководцы. Нельзя познать их премудрость разом, но осознать величие мне по плечу. Пусть, восхваляя одно, я унижаю другое, зато, восхищаясь, я возвышаюсь сам! Должны мы не бояться, а радоваться Санхериву. Вот тебе моя рука, Зимри! Довольно быть слугой господ, становись господином моих слуг!” Таковы слова Амнона.

Тут, госпожа, я и подумал: “А не замыслил ли Амнон какое зло?” И хитро спрашиваю, что нам готовит царь ашурский, и не ждет ли Иудею судьба порушенного Шомрона? Амнон отвечает: “Ты уж сам сказал. Однако не болтай об этом у городских ворот. Санхерив сотрет Сион с лица земли. Не пощадит ни грозных боевых коней, ни трепетных ягнят, ни суровых воинов в черных кольчугах, ни их нежных белых голубок”. Я вновь вопрошаю: “А что с твоей славной голубкой станется?” И слышу ответ: “Славная моя голубка не достанется врагу!”

Тамар просияла.

– О, этого довольно, – счастливо воскликнула она, – Амнон не разлюбил! Только бы слова твои утренней дымкой не рассеялись, а большего мне и не надо, любезный Зимри!

“Слушать она желает все, а слышит лишь то, что желает” – подумал он.

– Лучше мне ослепнуть, госпожа, чтоб не видеть ликования там, где место слезам. Или сладок тебе обмана мед?

– Отчего не умеешь, как ангел Божий, добрую весть принести? Сердцу радость нужна! – с досадой ответила Тамар.

– Прежде Амнон был твоим ангелом Божьим и добрым вестником. Вчера вечером он без меры опьянил себя вином, и отяжелевшие уста его извергли потоки вздора, злобы и клеветы. Он порочил воинство наше, воевод, царедворцев и самого царя Хизкияу. Дерзко возводил хулу на пророка Исайю, сына Амоца, и для учеников его, вчерашних своих товарищей, не поскупился на комья грязи. Потом добавил: “Тебя занимает судьба голубки моей ненаглядной. Повторяю, враг не получит ее. Не погибнет Тамар ни от меча, ни от бесчестья, ни от голода. Я сам ей могилу приготовлю и отплачу за измену!” – сказал и хватил ладонью по столу и сверкнул бешеными глазами. “Давно ли звенели песни любви?” – в изумлении спросил я его. “Другие времена – другие песни!” – возразил мне Амнон и добавил: “Скоро увидишь, сколь много мудрости я взял с собою из Ашура.”

– Господи, за что столько горя? Сердце мое не вмещает! – в слезах воскликнула Тамар.

Зимри ободрился. Слезы – лучшая награда лицедея.

– Ничье сердце не вместит столько! Слушай дальше. Амнон закусил удила и понес. Кричит мне: “Следуй за мной, Зимри, узнаешь кое-что!”

Ночные приключения

Вот идем мы с ним в ночи. Пустынно и жутко. Вижу, костер пылает. Слышу девичий голос: “Матушка, возлюбленный мой Амнон пришел!” Женщина отвечает: “Разожги посильнее огонь, дочка, да призови силы тьмы, тебе подвластные, да покажи милашке своему, на что ты, молодая, горазда!”

Языки пламени взвились вверх, искры вокруг, смрад от серы и смолы. В желтом свете огня я увидел тех, кого слышал: женщина приятного вида и юная девица красоты неописуемой. На головах обеих платки чернее вороного крыла, горящие угольки бахромой обрамляют одежды. Мерно раскачиваются у огня и повторяют: “Жарче, жарче пылай, адский костер! Пусть сердце Тамар ревностью вспыхнет и сгорит дотла!” Молодая ведьма подходит к Амнону: “Порушь твой союз с Тамар!” Амнон взял ее руку, прижал к своей груди и говорит: “Презираю Тамар и богатство ее, я довеку с тобой!”

Тут красавица засвистела, что есть мочи, а потом стала кликать своих: “Сюда, мои подданные, свидетельствуйте предо мной клятву Амнона!” Зашумело, загудело поле, и со всех сторон стали сбегаться дикие звери и всякие чудища, тяжкий дух впереди них катится. Львы рычат, волки скалятся, медведи ревут, кабаны зубами скрипят. За ними пернатый сброд: филины и совы, вороны и сороки – крик и гам, треск и карканье. Змеи шуршат и кольцами по земле колотят. Появился дьявол, а с ним чертенята. И вот, начинается самое ужасное – мертвецы встают из могил. Отряхивают с себя прах и маячат в свете звезд. Сердце сдавил смертный страх, и я вскрикнул: “Спаси меня, Господи!” А дьявол вопит мне в ответ: “Меж нами не смей Господа поминать!”

Нежная девица приблизилась ко льву, схватила его за гриву крепкой рукой и подвела к помосту. Дикий зверь покорно следовал за ней. Она, не дрогнув, вонзила ему в шею острый нож, нацедила крови в черепок, вымазала ею Амнона и сказала: “Вот, наш союз скреплен, а твой с Тамар – разрушен. Кровь мной убитого льва сильнее крови льва тобой убитого”.

Женщины зарезали двух диких кабанов. Лучшие куски мяса и вино вознесли на помост и принесли в жертву божествам. Остатки туш швырнули в котел. Юная красавица закричала пронзительным голосом: “Слышите ли вы, черти и дьяволы, страшилища земные и небесные? Вы – свидетели нашего с Амноном союза!” Затем оглушительно свистнула во второй раз, и в мгновение ока исчезла нечистая сила, и скрылась из виду живность поганая.

Готово варево. И стали женщины и Амнон есть мясо и пить вино, что божествам подносили. Остатки вина налили в кувшин и добавили змеиного яду. Затем меня пригласили к пиршеству, да я отговорился. Младшая ведьма пригрозила мне: “Все, что видел и слышал – страшная тайна, и

головой заплатишь за длинный язык!” Не ведая стыда, на моих глазах Амнон предался гнусному распутству с матерью и дочерью, и я не вынес дикого зрелища, и силы покинули меня, и я упал в беспамятстве.

Очнулся я в комнате Амнона, а как вернулся туда – не помню. Вижу, Амнон вручает Пуре кувшин с вином и письмо. “Ты видел мою силу, теперь узнаешь мою хитрость, только рот держи на замке!” – хвастливо сказал мне Амнон и вышел. “Рот держит на замке способный на большие дела, а хвастун – мелок” – подумал я о нем и, выскользнув из комнаты, стремглав бросился к тебе, Тамар. И, слава Господу, кувшин запечатан, и ты жива!

С первобытным ужасом слушала Тамар изобретательную повесть Зимри. Радетель ее торжественно умолк, но долго еще бедняжка немым застывшим взглядом смотрела в никуда. Наконец, ожили уста.

– Дай руку, Маха. Голова кружится, Небо и горы валятся сверху, земля снизу ускользает из-под ног.

– Истину ли слышали наши уши? Не иначе, вино или сон помогли выдумать небылицу. Испытаем сочинителя! – сказала Маха и принесла голубку – любимицу Тамар, подарок Теймана. Маха раскрыла ей клюв и влила вина из кувшина. Мгновение, и пташка захрипела не по-птичьи, забилась, вырвалась из рук и упала замертво. Маха в ужасе обхватила руками голову, Тамар побледнела, как мел.

– Смерть в кувшине этом! Что скажешь, госпожа? – спросила Маха.