Сионская любовь

Как мог, успокаивал Иядидья дочь свою, но не преуспел. На помощь ему поспешили Хананель, Ситри и Авишай. Все тщетно. Лишь опасность всеобщая заместила в сердце Тамар одну беду другой.

Наконец, удостоились внимания Маха и Пура.

– Я умираю, и мне незачем лгать, – с трудом говорит Маха. – Я полюбила Амнона с первого взгляда. С задней мыслью соединилась с его врагами. Пура домогался меня. Я уговорила его прибавить клеветы на Амнона. Успешным было злоумышление, и Амнон бежал, и я за ним. Пура настиг меня, и удар был точен, и вот, я умираю. Себя виню.

Пура подтвердил слова своей жертвы. Его заперли под замок и оставили дожидаться суда.

Глава 25

Спасительная вера и верное спасение

В смятении пребывает город Господень. Днем и ночью слышны стоны умирающих с голоду. Тут грохочет молот, там стучит топор – горожане порушают дома, камнями и деревом укрепляют городские стены. Лица темны, и надломился дух. Иудея взрастила сынов, сыны Иудеи спасают мать-родину.

Царь Хизкияу собрал войско – десять тысяч отважных сердец. На площади он обратился с речью к бойцам и прочему народу.

– Слушайте меня, дети Сиона! Перед нами враг, и полчища его бессчетны. Лязг и скрежет, вопли и крики раздирают уши, но не дождется трусливого отклика устрашающий нас. Не робейте душой и укрепитесь духом. Могучи ратники Санхерива, но вам, воинам Сиона, сам Господь дал силу, и посему не их, а вас ждет победа. Несите в сердцах веру в Господа, и непреклонны будьте в уповании на Него, и увидите чудеса, которые сотворит Всевышний, спасая Иерусалим, обитель свою. Тот, кто не верит – всего боится, а в желанное верить легко. Здесь остановится и окончит кровавый победный путь покоритель мира. Воочию узрим, как в Сионе начнется и весь Божий мир обнимет праведный суд. И народы возблагодарят Бога и вас, героев Иудеи. Помните: спаситель наш – Всевышний, и только Он! – закончил Хизкияу.

Не только царь Хизкияу вещает народу в эти смутные дни. Писца Шэвну не забудем упомянуть. Речи его родят страх в сердцах и сумятицу в головах. Поборники его – тринадцать тысяч душ числом – души робкие, рыхлые, хитрым расчетом ведомые. Внемлют писцу, а тот вдохновен.

– Кому дорога жизнь, кто любит Сион, тот последует совету моему и покорится Санхериву, дабы враг не обратил священный Иерусалим в груду развалин. Посулы Хизкияу – пустые мечтания. Не залатать дыры в крепостных стенах, хоть полгорода на камни разбери. Голодного не накормишь супом из его собственного мяса. Тесаные глыбы кричат: “Не губите!” Балки дубовые вопят: “Пощадите!” Бывает, вера одних – безумство для других. Такой верой город не спасти. Запрем ворота Сиона – распахнем ворота в преисподнюю. Орды ашурские клокочут неудержимой рекой. И волны ее выше стен Иерусалима. Коли не будет разумен наш дух, к духам мертвых причислимся! Неподкупного Равшакэя, военачальника Санхерива, удостоимся встретить. Склоним голову и будем жить.

А чем Хизкияу нас обнадежит? Уж не казной ли откупится? Да он золото из дворца своего и из Храма Господня давно Санхериву переправил в обмен на милости, коих не дождался. Уж не доблестным ли войском своим врага остановит? Влезьте-ка на крыши домов ваших да взгляните за городские стены – черно от железных кольчуг, светло от медных шлемов, так велика ашурская рать! Или союзники руку помощи подадут? Да ведь когда послы царские в Цоане египетском кланялись, у друзей душа в пятки ушла, лишь услыхали просьбу. Хизкияу полон веры, но нерадиво распоряжается нашим общим сокровищем – Сионом. Вот уж почти вся Иудея покорена. Голод свирепствует. Испражнения человеческие стали пищей. Обезумевшие матери пожирают младенцев. Горе, болезни и смерть в земле нашей. Есть одно утешение у побежденных – понапрасну не ждать утешения. Подчинимся Ашуру и спасем Иерусалим, жемчужину Сиона!

Слово матери

Наама и Пнина живут в своих пустых хоромах. Иядидья заботится об их пропитании в голодное осадное время, а Тейман и Тамар навещают. Как-то видит Тейман, что Пнина грустна безмерно, и глаза красны от слез.

– Благородная девица! Когда ты радуешься, очи твои сияют, как яркая луна меж легких облаков, когда грустишь, слезы на щеках блестят утренней росой. Отчего горестно тебе?

– Я так несчастна, мой господин!

– О, прошу, не говори мне “Господин”! Ведь это ты покорила мое сердце и стала госпожой его. И все же, почему горюешь? Нынче судьба к тебе благоволит. Даже недоброй памяти Ахан, подлый поджигатель и изначальная причина бед, признаньем в преступлении вернул вам с матерью принадлежащее по праву. Светит солнце и в твое окно!

– Ты прав, вернулись свобода, имя доброе, владения, достаток. Заново открылось, что я рода благородного, дочь воеводы Иорама. Но где отец, и что с ним? Участь матери – вдовство, и она лишилась сына. Брата удел – скитания и горести. Так-то благоволит ко мне судьба? Как видно, исчезновение начальной причины бед не возвращает счастья. Суров Господь к дому Иядидьи. Иерусалим в осаде. Дочери Сиона находят укрытие за спинами отцов, мужей и братьев. Нет у меня ни отца, ни брата, и кто от бесчестия спасет, если вступит в город враг? От мыслей этих глаза красны, и слезы на щеках.

Тейман не в силах оторвать взгляд от прекрасного лица.

– О, чародейка! Ты говоришь, а я слежу лишь за движеньем уст, я очарован и с трудом ловлю слова. Ты горюешь о брате, и я печалюсь о нем, ведь и мне он был, как брат. Назови меня братом в горестный день, а придет день радости, и стану больше, чем брат. Назови меня братом, и доблестью исполнится мой дух, и сердце героя застучит в груди. Враг устрашится меня, как львицу, детенышам сосцы дающую. Стрелы Ашура для меня, что капли дождя над головой. Копья воинственных Эйлама сынов – сухая трава. Я твой щит, лишь братом назови!

– Словом ли пробужу геройства дух? На что тебе плакса? Приедаются вздохи да слезы!

– Мне плакса эта всего на свете дороже! Сгинул терновник, и роза предо мной. О, нежная, верни мир душе моей, и Бог вернет тебе радость!

Вошла Наама, и слова упрека на устах. Невзначай слыхала разговор.

– Кто желает веры словам его, тот не хвалится. Вы, молодые, тужите о далеком, а близких бед не видите! Ведь город Господень в смертельной опасности, и Амнон скитается неведомо где. Слушайте слово матери. Если благоволит Господь дому Иорама, то не позволит угаснуть факелу рода его и возвратит драгоценного моего изгнанника, безвинно отверженного, и союз Иядидьи и Иорама пребудет в силе. Но если пропадет на чужбине Амнон, значит, не угоден Господу сей союз, а потому, милые дети, и ваш брачный кинор не запоет. И камень не вернется в оправу кольца.

Прошу тебя, милый Тейман, терпеливо жди решения Божьего, и до той поры позабудь дорогу к дочери моей, и не береди раны, коих слишком много для юных лет ее. Ведь мужчина ты! Чем тяжелей приходится, тем крепче дух. С достоинством жди суда. Кто знает, может ваше с Пниной терпение добавит каплю жалости Небесам, и вернутся домой изгнанники Сиона! – Закончила Наама.

– Пнина – это жизнь моя и весь мир. Не увижу ее, и тьма пред глазами, и пути Господни скрыты от меня. Исчезнет чудный лик, и утрачу мужество, и сердце размякнет. И она, и я, и Тамар, безмерно любим Амнона, и мука нам без него! – воскликнул Тейман и заплакал. Тут и Пнина присоединила свои рыдания к мужским слезам. А Наама гордо молчит.

С этого дня Тейман не беспокоил более Пнину, а сидел дома и все горевал. Когда в одиночестве, а когда вместе с Тамар.

Глава 26

Иорам

Не дождавшись матери и сестры, Амнон покинул Бейт Лехем и отправился в город Азэка. Присоединился к таким же, как он, беглецам, и все вместе двинулись на юг в сторону Египта. И на беду странников, возле города Экрон им навстречу вышел вооруженный отряд филистимлян. Они пленили иудеев и продали их, как рабов, на корабль, который отплывал к греческому острову Кафтор. Греки превратили пленников в виноградарей и хлебопашцев. И был на острове еще один иудей, что попал в плен давным-давно, во времена правления царя Ахаза. Его-то и назначили надзирать над новичками, ибо он понимал их язык.

Живописен остров Кафтор. Море, берег, синее небо. Ухоженные виноградники и поля. Холмы изумрудно-зеленые. Ласковые волны катятся по песку, и чудный аромат парит над землей. Воспоминаниями, как железными раскаленными клещами, сжимает сердце Амнона красота эта. “Покинул Сион и милый Иерусалим. За морем оставил любовь и не увижу больше родимой матушки и прелестной сестры. Саженец, что принялся в тучной земле, завянет, пересаженный в солончак. Не станет деревом, плодов не даст, листва его пожухнет, и погибнет он. Вот и я зачахну на прекрасной чужбине”, – думает Амнон.

Пришло время окапывать и прореживать виноград, и сыны Иудеи трудятся усердно. И Амнон среди них. Тяжелая работа не притупляет горе. Надзиратель заметил скорбь на лице юноши.

– Весна наступила, обновила землю и обновила сердца. Гони прочь уныние. Молод ты, и кому, как ни тебе, жизни радоваться должно? Не прозевай годы, не проплачь юность! Да и о чем печалиться тебе? Хозяин виноградника тобой доволен, а я вдвойне люблю тебя, земляка. Ведь и я из Сиона родом, и душа моя и ныне там! – обратился надзиратель к Амнону.

– Не перестану быть рабом, оттого, что хозяин доволен мной. Сегодня доволен, завтра побьет. Я юн годами, но груз несчастий за спиной не осрамит и старика, – начал Амнон. – Я потерял возлюбленную, покинул мать и сестру. Как яйцо из птичьего гнезда, был похищен у родной земли и заброшен на чужбину. Беззащитность, тоска, одиночество. Ветру посетую, или волне морской – вот утешение. Нет, господин, солнца свет не для побитых судьбой, и не для них в наряд весенний оделся мир. Кто даст мне крылья птицы, чтоб море перелететь? Вернулся бы к горам сионским, и с милой, коли жива, умчался бы на край света, где людей нет, а значит, нет ни зла, ни клеветы, ни лжи. Но если Иерусалим повержен, и торжествует враг, и душа возлюбленной на Небесах, то обойду развалины святого Храма, и раздеру одежды на себе в знак скорби бесконечной, а затем уйду в пустыню, чтобы скитаться и дух поскорее испустить.

– Я увидал глубокую печаль твою, и жалость затопила сердце, – сказал надзиратель. – А теперь, юноша, выслушай мою историю. Я знатного рода. Я вкушал роскошь и наслаждения, почет и довольство, величие и преклонение. Дворцы, покой, любовь. Девятнадцать лет назад все рухнуло вмиг. Избалованного судьбой Бог бросил на чужбину – терпеть муки и в низости пребывать. Да разве довольно этого? В Сионе огонь поглотил мой дом, и погибли в пламени супруга и двое сыновей. Но и этим не насытился гнев Господень. Весть об измене любимой жены разбила мне сердце. Вот уж десять лет минуло, как люди из Иудеи донесли мне о домашних бедствиях, и в сердце сушь, пустыня. Не стану скрывать свое имя. Пред тобой в обличье жалкого раба стоит Иорам, прежде знаменитый в Иудее воевода. Говорит ли тебе о чем это имя, юный земляк мой?

Услыхав, Амнон побледнел. Сходные беды делают души сходными, родят сострадание. Горечь падения известна и Амнону.

– Как ты испуган! Все в руках Господа. Он возносит и низвергает. Видишь, я бодрость противопоставил бедам, умею радость находить, тебе подал пример! – воскликнул Иорам.

– Найдется ли муж, что, увидев, как смерть пожирает жизнь, а горе убивает счастье, не дрогнет сердцем? Свои невзгоды прибавляют чуткости к чужим бедствиям. Значит, ты тот самый Иорам, чье имя до сих пор на устах старейшин у ворот?

Бывший воевода стал расспрашивать юного друга о судьбе близких, и Амнон отвечал. Добавил и о бесславном конце судьи Матана. Иорам удивился тому, что голос юноши дрожал, когда тот рассказывал об Иядидье.

Беседу прервал владелец виноградника: “Не для того поставил тебя надзирателем над рабами из Иудеи, чтоб ты их от работы отвращал! – по-гречески крикнул Иораму хозяин сада. Отчитал вельможу и добавил: “Ты отвечаешь за этих людей, и с тебя спрошу!”

И разошлись Иорам и Амнон, каждый к своему занятию.

“Он бодр или бодрит себя? И то, и другое – от страха!” – подумал Амнон.

Амнон занемог

Утром следующего дня Амнон пораньше принялся за работу в винограднике. В теле лихорадка, и дух угнетен, и не поймет Амнон, что чему причина. Небо переменчиво, и свежий морской ветер гонит легкие облака от края его и до края. Амнон уселся на вершине холма, и ветру и солнцу доступен.

– О, светило небесное! – обратился Амнон к пробивающемуся сквозь высокие легкие облака солнцу, – весь мир Божий ты дозором обходишь за день. Ни доброе, ни злое на земле не укроется от лучей твоих. Помнишь ли, солнце, как, заключая союз с Тамар, призвал тебя в свидетели? А теперь будь нашим посредником. Должно быть, в эту минуту Тамар, как и я, говорит с тобой, взойдя на Масличную гору. Горячие лучи твои принесут мне слова ее “Цени надежду жизнью”. И те же лучи зальют ярким светом мою безвинность и весть о ней пошлют любимой в ответ.

Расскажи Тамар о несчастии моем, о труде рабском, о бедах любви. Ответь, как стану учиться путям Господним вдали от родной земли и пророков ее? Ах, солнце, ты бесчувственно зришь муки родного Сиона. Гневный Бог карает за грехи милую родину, и рушится мир. В смертной схватке бьются огонь и вода, вода и земля, земля и небо, небо и преисподняя. В руки Санхерива вложил Господь карающий меч. Сыны Ашура и Эйлама рушат стены и башни Иерусалима. Копий густой лес и стрел черные тучи. Насмерть сраженными падают на землю защитники города. Кровью стариков и младенцев залиты мостовые и площади. Дубина гнева Господня без разбору бьет по темени святого и расшибает череп грешника. Ах, солнце, лучи твои обегают мир, но их свет и тепло не спасают его. Они безучастны к злу, равнодушны к добру, – говорил Амнон, по-прежнему обращаясь к дневному светилу.

Иорам стоял неподалеку и слышал горькие слова, но не выдавал себя. А Амнон все не уймется никак и продолжает пышную речь, хоть лихорадка и путает язык.

– Скажи мне, солнце, где матушка моя, где сестра? Что сталось с родными душами? Передай им, пусть поскорей поднимутся на Храмовую гору и прольют слезы над разрушенным жертвенником. Поторопись, светило, покуда невинная кровь не оросила землю.

Прибой морской грохочет воплями убиенных на Масличной горе. Словно великий стон над горой Перацим, где древний царь Давид разбил Филистимлян.

Тамар, голубка моя нежная! Миновала ли тебя злая участь, не в плену ли? Что с тобой, Тейман? Ты верен был мне до конца!