Казя теперь труп

– Я так не смогу, Фёдор Иваныч. Да и… И не хочу, если честно. Умерла так умерла, я все понимаю, но… Под землю все равно не хочется.

– Ну, как знаешь. Стой тут.

И здорож окончательно исчез.

Стоять столбом между оград Казя не собиралась. Она выбралась на дорожку, запомнила на всякий случай место и решила для начала просто пройтись. Надо найти других, попавших в аналогичную ситуацию. Попробовать выйти не через центральный вход, а иным способом. Вряд ли все кладбище огорожено, наверняка есть лазейки. Или, на крайняк, вернуться к своей могиле и сидеть там.

Который час, Казя не знала, но понимала, что скоро начнет темнеть. К этому моменту надо хотя бы сообразить, где провести ночь, если не удастся выбраться. Некоторое время она бродила бесцельно. На одной могилке нашла игрушки. Потопталась в нерешительности, затем взяла зайку. Отвела глаза, глянула: зайки задвоились. Один остался у нее в руках, второй, точно такой же, понуро сидел на мраморе, у фотографии девочки, имени которой Казя так и не разобрала.

– Отлично, – сказала она вслух. – Подушками и матрасом я обеспечена. Можно будет набрать побольше плюша и мягко устроиться. Лишь бы дождь не пошел. Еще бы плед найти и еду.

Есть пока не хотелось.

Казя прицепила зайца к поясу – он повис, как охотничий трофей, – и пошла дальше. В конце концов добрела до сетки, огораживающей территорию. Потрогала: сетка есть, пальцы сквозь нее проходят. Ну и отлично. Казя отыскала подходящее дерево, взобралась на ветку и спрыгнула на ту сторону. Вот она и на свободе! Теперь бегом в сторону трассы.

Ха! Ни бегом, ни кругом, ни в обход – никак! Гладкая невидимая стена высилась везде. Местами она отходила от сетки метра на три, местами – аж на пять-шесть. Иногда вплотную приближалась к ограждению. Лазеек не было.

Темнело.

Обратно перелезать не потребовалось: в одном месте две секции повалило на землю, по ним удалось спокойно пройти.

Поднялся ветер. Стайка птиц со скандалом устраивалась на ночлег.

Казя решила вернуться к своей могиле и пристроиться рядом с ней. Кажется, там недалеко валялись ящики. Можно посидеть на них, а если найти спички, то и разжечь костер. Казя всегда была мерзлячкой и не сомневалась в том, что сохранила эту особенность и после смерти.

Найти свою могилу удалось не сразу. Пришлось двигать к центральному входу и вспоминать, куда поворачивала процессия, когда несли гроб.

Около могилки ее ждал сюрприз: несколько человек, точнее несколько бывших человек, деловито опорожняли содержимое пластикового стаканчика в какую-то бутыль и кидали хлеб в пластиковый пакет с надписью «Сегодня я помог детям». Затем дружно отворачивались и повторяли процедуру. Если судить по наполненности пакета, хлебушка в нем набралось никак не меньше трех килограмм.

Казя хотела было сбежать, но ее заметили.

– Йоху!

– Задохля новенькая!

– Подваливай к нам!

– Давай, не тормози!

Казя попятилась, судорожно сглотнула, выдохнула и приблизилась:

– З-здр… здравствуйте!

Мертвяки дружно расхохотались. Молодой, красивый, хипстерского вида, в очках и полосатом шарфе, как у «Доктора Кто», ответил:

– И тебе сто лет не гнить! Кассимира?

– Ну да. Казя.

– Отлично. А я Лекс. Алексей Таганов. Будем знакомы. Запоминай: тетя Таня, Игнат Матвеич, Склеп Иваныч…

– Склеп?

– Это кличка. Я Иван Иванович. Но правнуки на моей могиле решили что-то вроде склепа соорудить, так что… Я не возражаю.

– А как ты им возразил бы? – резонно заметила тетя Таня.

– Я не возражаю против клички, – повторил не ей, а скорее Казе Иван Иванович. – Склеп так Склеп. Нормально.

Тете Тане на вид было не больше сорока, сорок пять от силы. Черное трикотажное платье подчеркивало прекрасную фигуру. Старила ее прическа: перманентная завивка, начесано все, лака столько, словно широкой кистью покрывали. Привет из восьмидесятых годов прошлого века.

Склеп Иваныч был сухоньким стариканом в строгом сером костюме. Вместо сорочки под пиджаком виднелся красный пуловер, а может футболка.

Игната Матвеича Казя пока не разглядела.

– Меня не представил, – заметил пятый мертвяк, толстячок-подросток.

– Это наш Маня! – сказал Лекс. – Прошу любить и жаловать.

– Маня – сокращенно, а полностью – Маньяк, – уточнил толстячок. – Я серийный убийца. Не пойманный. На мне восемнадцать изощренных убийств.

– Ой, всё! – скривилась тетя Таня. – Уже восемнадцать. Когда Лекс появился, было семнадцать. Обычных.

– Каких обычных?! – обиделся Маня. – Ну одного да, кирпичом. А того, кого ртутью, это обычное? Да было бы у меня все обычное, я бы тут с вами не зависал! Сами знаете, по нашим законам мне не как вам, в аду вечно не гореть. Год отмучился – и свободен!

Поймав удивленный Казин взгляд, Лекс пояснил:

– Маня – еврей. Он верит, что в течение года после смерти придется испытывать то, что ты причинил другим, а потом все грехи снимаются. Такие у них правила. Как по мне, так деби…

– Да шо ты понимаешь в наших правилах! – взбеленился Маня. – Да я…

– Стоп! – сказал Склеп Иваныч. – Стоп.

Все заткнулись. «Вот кто у них главный!» – поняла Казя.

– Сцепитесь потом, у нас сегодня вечеринка.

– Вечеринка?!

– Ну да. В честь тебя. Ты ж похоронилась? Похоронилась. Надо отметить. Тем более, есть чем угоститься.

– Надо бы еще водочки набрать, – подал голос Игнат Матвеич.

– Да хватит, – осадила его тетя Таня. – Там у нас еще сок апельсиновый, яйца, гамбургеры…

– Бенгальские огни! – добавил Маня, так по-детски добавил, мечтательно. – Давайте уже сегодня используем, такой повод!

Казю вдруг «улыбнуло и отпустило»: она не одна, тут есть сок и гамбургеры, веселая компания и вечеринки.