Три дня из жизни Филиппа Араба, императора Рима. День третий. Будущее

Филипп мысленно ткнул пальцем в сенатора Понтия (не Пилата), по слухам, тайного христианина.

Совпадение? Мужчина так не думал, и в этом его августейшее мнение совпало с сенаторским Понтиевым – они давно были на связи благодаря посредничеству, скрепам и заступничеству Отацилии.

«Как карта ляжет».

…Карта легла прямо здесь и сейчас.

*****

Филипп в предвкушении удовольствия в сопровождении Понтия и пары его рабов-служек расслабленно шагнул в крохотный аподитерий – это была не жаркая и в каком-то смысле даже прохладная римская раздевалка. Мужчина скинул тогу и тунику, тут же суетливо и заботливо подхваченные руками одного из двух невольников, который аккуратно сложил одеяние повелителя вчетверо и ловким, годами натренированным движением отправил его в специальную нишу (ровно так же мастерски гладиатор-чемпион отправляет на тот свет плохо подготовленного бойца-аутсайдера, которого не жалко даже его хозяину-ланисте).

Никаких встречающих шеренг из служек, подобно тому, как это произошло в термах Каракаллы, в частной семейной баньке не наблюдалось. Слава Богам и… Господу!

В следующую часть терм, сорокаградусный тепидарий, император вошёл в одиночку – так ему самому захотелось. Собственно, никто за ним увязаться и не пытался. Даже Понтий понял – не стоит, душа августа если и не молит, то просит об одиночестве; не следовало доводить до того, чтобы вскипела и громко бы этого потребовала.

В окружающей атмосфере – почти температура человеческого тела. Ну, пусть на три-четыре градуса повыше. Не холодно, но и не так, чтобы жарко.

В тепидарии зависнуть или дальше прошагать?

Филипп призадумался, вспомнил о пустом рте без кусочка сыра и без глотка вина.

Решил, что надолго в тепидарии задерживаться нет смысла – не тронный зал.

«Пусть всё будет последовательно. Иду с низких температур на высокие. Иду на вы!» – позволил или приказал сам себе Филипп и, как только его тело обвыклось, шустрой мышью юркнул в помещение с температурой на десять градусов повыше – в кальдарий.

О, какая тут влажность! Пот то градом, то в три ручья! Благодать! Ещё бы и молоденькую весталку сюда под бочок для полного счастья не помешало, а потом… ну, что потом?.. Только не суп с котом! Коты и кошки – это не только те животные, которые ловят мышей. Это ещё вольные и священные для каждого римлянина твари! Они – вечные спутницы Богини свободы по имени Либертас!.. эээ…ну, не из глубины римских веков, а с тех пор, как Египет стал частью Рима, с тех пор, как был снят запрет на вывоз оттуда кошек в Европу и когда вольная кошка в качестве свиты присоединилась к Небожительнице. В любом случае с кошачьими и из них нельзя делать супы!.. эээ… Что-то он сбился с мысли – она ведь была о прекрасной весталке. Что же с девой потом сотворить? Да её, эту юную распутницу, к… Коллинским воротам отправить! В подземный склеп замуровать бесчестную! Втайне, чтобы никто не увидел и не узнал, где могилка её. Не в жёны же в конце пути брать языческую развратницу в самом-то деле! Поиметь целомудренную святость – и до свидания! Идиотом был некогда Гелиогабал! Стоп! Ведь Филипп уже с утра об этом думал! Весталка же вчера под землю заживо гнить отправлена! Или он уже на вторую деву губу раскатал? Размечтался? Нет, нет, ни в коем случае! Нельзя же всех их в ямах замуровать и Рим вовсе без служительниц Богине Весте оставить – их всего-то, действующих, шестеро! Это будет уже произволом… судьбы! Слишком! Чересчур! Через край!

Император погрузился в горячий бассейн, хотя по размеру это, конечно, была ванна, словно специально подогнанная под Филиппов рост. Мужчина вытянул ноги и… его, как обычно, сморило.

Снова грёзы и иллюзии

«Наяву нам, увы, не встречаться с тобою,

Но хотя бы во сне,

По ночам этим чёрным,

Что черны, словно ягоды чёрные тута,

Ты всегда бы являлась ко мне в сновиденьях...»

Отомо Табито

Странный сон снится Филиппу. Будто попал он ко входу то ли сугубо женских терм, то ли общих, но с раздельными часами работы для мужчин и противоположного пола, однако всё равно сейчас тут как раз время, назначенное для помывки и отдыха не ужасной, а, напротив, прекрасной половины римского человечества.

Вдохновляется во сне император, дышит глубоко, свободно – полной грудью.

Кровь приходит в движение, её ход по артериям и венам не просто неумолим, но неуклонно ускоряется. Того и гляди, что, как гроздья рябин средь римских равнин, она брызнет изо всех щелей и пор.

Радостно августу и на душе, и ниже пояса.

Грезится владыке Рима, что принимают его в термах не за мужчину, а за достопочтенную матрону, ежедневно хранящую семейный очаг, и требуют за проход внутрь установленную согласно тарифу плату (в разные периоды державной истории посещение терм было то безвозмездным, то дармовым, но именно здесь и сейчас оказалось не бесплатным).

– Шта?!!! – встаёт Филипп во сне на дыбы (по воде ванны ходят то бурные волны, словно буруны, то круги, то едва заметная рябь).

Того, кого только что признали за простую римскую бабу-хранительницу домашних пенат, тут же идентифицируют как великого мужа в статусе императора, приносят тысячу извинений, каются и пропускают дальше безо всякой мзды или любого иного эквивалента. Готовы даже доплатить, но денег со служителей терм император, на миг возомнивший себя гусаром грядущего, брать гордо и категорически отказывается.

Филипп во сне минует аподитерий-раздевалку и проникает туда, где все женщины, то мелко встряхивая-потрясывая, то крупно потрясая своими прелестями, ходят исключительно без ничего. А если быть точнее и называть вещи своими именами, то в чём мать родила.

Никто не удивляется появлению августа, однако со всех сторон сыплются восторженные (и риторические) вопросы:

– А нам что, опять разрешили мыться, не делая различий и не разбирая гендеров?

– А разве на это действо были запреты? – в отличие от женщин не риторически изумляется император. – Я вот со своей супругой Отацилией могу безо всяких разрешений мыться в одном и том же месте и в тот же самый час. И раньше так делал… часто. Особенно в медовый месяц. Теперь вот только один сюда пришёл… Но я слышал, кстати, от неё же, от жены, что со своим уставом в чужой монастырь не ходят!

– Да тут у нас не монастырь, однако!

– Молчать! Не перечить! Не лупанарий же здесь в конце концов!

– Помывочная!

– Супруга у меня человек строгих правил, глубоко верующий… эээ… с ног до головы поглощена не традиционной для Рима конфессией, – сидит на своей волне император.

– Аааа, ну, если так, тогда, конечно, запреты были. И неоднократные. Очень строгие. С карами… небесными за их нарушение. Императоры-консерваторы Адриан, Марк Аврелий и Александр Север один за другим издавали Эдикты о раздельной помывке полов.

– Зачем же каждый из них издавал заново? Или императоры-либералы, правившие в промежутках между консерваторами, эту норму отменяли, дозволяя римлянам и римлянкам сливаться в термах воедино, что ли?

– Нет же! Никто ничего не отменял!

– Зачем же почём зря для подтверждения одной и той же нормы переводились папирусы и пергаменты?

– Кто ж это знает! Может, повторенье – мать ученья! Традиция мыться совместно возрождалась из пепла сама собой, как только шумные пропагандистские кампании и очередные авралы заканчивались, – в голос уверяют императора почтенные матроны и юные целомудренные девы, поворачиваясь к нему то своими фасадами, то тылами. – Мыться всеобщим кагалом – это не просто очищаться от пота и грязи! Это наш римский образ жизни! Чтобы в мире безо всяких Персий жить единым человечьим общежитьем!

– Это не римский обычай! Эллинский!.. – август строго поправляет незнаек-незнакомок всех оптом и мягко воркует в сторону той одной, на которую только что положил свой зоркий и плотоядный глаз, и тонкую трепетную душу: – Ступай ко мне, милая девушка! Да иди же ты поближе! Не стесняйся! В ногах правды нет! Присаживайся! Да не поодаль! И не рядом, а на мои колени! Ты здорово вертелась, прекрасно потрудилась и в этом преуспела, я видел твой тыл, и уж очень он мне по нраву пришёлся…

– Приглянулся? – переспрашивает дева, словно затягивая время.

– Иди на колени, говорю! Не тяни резину!

– Какие ещё колени! Ни за что не сяду… эээ… я не усядусь! Упаду ягодицами на каменный пол! Ты же сам стоишь, как столб!

– Вот я уже сел!

– Вижу! Не слепая!

– А чего ж ты теперь встала, как вкопанная? У меня жеребец, когда взбрыкивает, точно так на дыбах стоит!

– Что-что? Я не услышала, что у тебя там на дыбы встало?