Сами боги

– Как так не знаете?

– Получается черт-те что! – Спектрометрист помолчал. – Этого просто не может быть. Отношение заряда к массе не лезет ни в какие ворота.

– В каком смысле?

– Чересчур велико. Не может этого быть, и все тут.

– Ну в таком случае, – начал Хэллем, и независимо от руководивших им побуждений продолжение этой фразы открыло ему дорогу к Нобелевской премии (причем, возможно, и с некоторым на то правом), – в таком случае определите частоту его характеристического рентгеновского излучения и рассчитайте заряд. Это будет лучше, чем сидеть сложа руки и твердить, будто что-то там «невозможно».

Когда спектрометрист несколько дней спустя вошел в кабинет Хэллема, на его лице были написаны растерянность и тревога. Но Хэллем не умел замечать настроения других людей и спросил только:

– Ну как, установили вы… – но тут в свою очередь встревожился, покосился через коридор на Денисона и поспешил закрыть свою дверь. – Значит, вы установили заряд ядра?

– Да, но таких не бывает.

– Ну тогда, Трейси, рассчитайте еще раз.

– Да я уже десять раз проверял и перепроверял! Все равно выходит чепуха.

– Если ваши измерения точны, значит, это так. И нечего спорить с фактами.

Трейси поскреб за ухом и сказал:

– Тут поспоришь! Если я приму это за факт, значит, вы мне дали плутоний сто восемьдесят шесть.

– Плутоний сто восемьдесят шесть? Что?! Плутоний… сто восемьдесят шесть???

– Заряд – плюс девяносто четыре. Масса – сто восемьдесят шесть.

– Но это же невозможно! Нет такого изотопа, И не может быть.

– А я что вам говорю? Но такой получается результат. – То есть в ядре не хватает пятидесяти с лишним нейтронов? Плутоний сто восемьдесят шесть получить невозможно. Нельзя сжать девяносто четыре протона в одно ядро со всего только девяносто двумя нейтронами – такое вещество не просуществует и триллионной доли секунды.

– А я что вам говорю, доктор Хэллем? – терпеливо повторил Трейси.

Тут Хэллем умолк и задумался. У него пропал вольфрам. Изотоп этого элемента – вольфрам-186 – устойчив. Ядро вольфрама-186 содержит семьдесят четыре протона и сто двенадцать нейтронов. Неужто каким-то чудом двадцать нейтронов превратились в двадцать протонов? Да нет, это невозможно.

– А как насчет радиоактивности? – спросил Хэллем, ощупью отыскивая дорогу из лабиринта.

– Я проверял, – ответил спектрометрист. – Он устойчив. Абсолютно.

– Тогда это не может быть плутоний сто восемьдесят шесть.

– Ну а я что говорю?

Хэллем сказал обессиленно:

– Ладно, давайте его сюда.

Оставшись один, он отупело уставился на колбу. Наиболее устойчивым изотопом плутония был нлутоний-240, но, для того чтобы девяносто четыре протона удерживались вместе и сохраняли хотя бы относительную устойчивость, требовалось сто сорок шесть нейтронов.

Так что же теперь делать? Проблема была явно ему не по зубам, и он уже раскаивался, что вообще ввязался в эту историю. В конце-то концов у него есть своя работа, а эта… эта загадка не имеет к нему никакого отношения. Трейси что-нибудь напутал, или масс-спектрометр начал врать, или…

Ну и что? Выбросить все это из головы, и конец!

Но на это Хэллем пойти не мог. Рано или поздно Денисон заглянет к нему и с мерзкой своей полуулыбочкой спросит про вольфрам. И что Хэллем ему ответит? «Да, это оказался не вольфрам, как я вам и говорил?» А Денисон скажет: «Ах так! Что же это такое?» Хэллем представил себе, какие насмешки посыплются на него, если он ответит: «Это плутоний сто восемьдесят шесть!» Да ни за что на свете! Он должен выяснить, что это такое. И выяснить сам. Совершенно очевидно, что доверять никому нельзя.

И вот примерно через две недели он ворвался в лабораторию к Трейси, прямо-таки задыхаясь от ярости.

– Э-эй! Вы же сказали мне, что эта штука не радиоактивна!

– Какая штука? – с недоумением спросил Трейси.

– А та, которую вы назвали плутонием сто восемьдесят шесть!

– Вот вы о чем! Ну да. Полнейшая устойчивость.

– В голове у вас полнейшая устойчивость! Если, по-вашему, это не радиоактивность, так идите в водопроводчики!

Трейси нахмурился.

– Ладно. Давайте проверим. – Через некоторое время он сказал: – Это надо же! Радиоактивна, черт! Самую чуточку – и все-таки не понимаю, как я мог проморгать в тот раз.

– Так как же я могу верить вашему бреду про плутоний сто восемьдесят шесть?

Хэллем был уже не в силах остановиться. Он не находил разгадки и воспринимал это как личное оскорбление. Тот, кто в первый раз подменил колбу или ее содержимое, либо вновь проделал свой фокус, либо изготовил неизвестный металл, специально чтобы выставить его дураком. В любом случае он готов был разнести мир вдребезги лишь бы добраться до сути дела, – и разнес бы, если бы мог.

Упрямство и злость подстегивали его, и он пошел прямо к Г. К. Кантровичу, незаурядной научной карьере которого предстояло оборваться менее чем через год. Заручиться помощью Кантровича было нелегко, но, раз начав, он доводил дело до конца.

И уже через два дня Кантрович влетел в кабинет Хэллема вне себя от возбуждения.

– Вы руками эту штуку трогали?

– Почти нет, – ответил Хэллем.

– Ну и не трогайте. Если у вас есть еще, так ни-ни. Она испускает позитроны.

– Что-что?

– И позитронов с такой высокой энергией я еще не видел. А радиоактивность вы занизили.

– Как занизил?

– И порядочно. Меня только одно смущает: при каждом новом измерении она оказывается чуть выше.

Глава шестая (продолжение)

Броновский нащупал во вместительном кармане своей куртки яблоко, вытащил его и задумчиво надкусил.