Высшая мера наказания

Парень искоса посмотрел на Деда. Взор старика грелся свечою. Длинные, белые пальцы рук покоились на коленях. Он больше не рассматривал заманчивых предложений. Да и вряд ли они имелись. Жизнь вора исчерпала свои ресурсы. Недосказанность фраз обусловлена временем. И лишь над мыслью оно не властно. Время словно умолкает и течёт по иным законам. Мысль гораздо содержательнее слов. И хотя заносчивость не чужда человеку, но лицемерие разум отрицает полностью. Мозг просто не способен лгать! Юрию захотелось открыть то, в чем ещё никому не признавался:

«Мамы я не помню. Ни глаз. Ни лица. Ничего. Отец забрал меня, но не мои воспоминания. Наверное, у родителей была причина. Вот только знать её я не желаю. Ребенок – не игрушка. И осколки детства довольно болезненны. Я пытался не думать. Пробовал жить без утраченного. Не выходит! Боюсь, что запертый в настоящем, я стал зверем. Тех ребят не обязательно было убивать. Но я это сделал. А ведь я прошел Афган. Бывал на волосок от смерти. И умею ценить жизнь. Те ребята забрали у моих друзей деньги, но не жизнь. Иногда, кажется, что так я отомстил родителям. А самое страшное, что сейчас не испытываю никаких эмоций. Ни угрызений совести. Ничего».

Он закрыл лицо руками. В глазах старика отразились эти пальцы, отгородившиеся от реальности:

«Сынок, не надо так усложнять! Ты не на исповеди. Говоришь же, – сами напросились. Да и не всякая кровь взывает к отмщению. Убийство – древнейший способ улаживания проблем. А что естественно, то… – сам знаешь. Вот насильники, маньяки, педофилы и прочие… – это неестественно. Не по-людски. Разве ты подвесил жизнь на паутинке?»

Похлопав Юрия по плечу, он снял нагар с фитиля. Парень задумался:

«Вы же сами сказали о нежелании играть роль Ка…»

Рука Деда сдавила запястье парня, как тисками:

«Слушай, сынок! Убийство убийству рознь! Братья любили друг друга. Но Отца ещё больше! И ревновали соответственно. Каин убил из-за любви к Отцу. А не в претензиях к брату. Слепо устранил препятствие, которое, как ему казалось, стояло между ним и Б-гом. Осуждают не за убийство. Оно – то как раз и является основным аргументом в политике стран и народов. На засеянных смертью полях войны пожинают горы трупов. И всё это с благословения церкви и чиновников. В любом случае, – не надо приписывать волю Небес собственным прихотям».

Во взгляде Деда заметались всполохи битв. Он медленно разжал пальцы, и кровь в венах парня облегченно вздохнула. На этот раз молчание старого вора обличало. Кричало о других убийствах, протянутых к Небу руках матерей, глазах, иссохших от горя…

«А голод! Он как косой косит человечество. Десятки миллионов жизней ежегодно! Ты представляешь, сынок, пламя миллиарда свечей? Жарче и ярче солнца! И вдруг – голод! Одно могучее дыхание и… наступает мрак. Думаешь, кто-то от этого страдает бессонницей? Здесь каждое утро выбрасывают уйму хлеба, – пайковые полбуханки. А где-то на планете в это время гибнет ребенок. Из-за этой вот полбуханки, так ему необходимой».

Пламя свечи помутнело, заблестело и потекло слезой по морщинистым щекам. Молчание юноши стало более сдержанным. Шёпот порой бывает убедительнее крика. Старость и молодость понимали друг друга без слов. Мрак и тишина остались за мерцающим кругом. Однажды не увидев рассвета, люди нашли его отголосок в ночи. Ведь она никогда не бывает кромешной.

Храп Барона шуршал тараканами по стенам. Всхлипывающее дыхание Кролика бежало за ним, вприпрыжку. Иногда свеча издавала треск. На мгновенье появлялся чёрный дым. Но это всего лишь миг… Жизнь человека трещит и коптит куда чаще! Дед отклонил предложенный чай:

«Ни о чём не жалей, сынок. В этом мире всё происходит по Его воле. Не бери греха на душу, полагая, что нам дано что-либо испортить. Б-г дал! И никто не в силах этого изменить. Воля Его может быть непонятной, пугающей. Всё просто, сынок, – если можешь, то будь благодарен. Тебе, наверняка, придется лгать. Люди любят, ждут чужого раскаяния. И ты его им дашь, но оно не приходит по заказу. Только не занимайся самообманом. Тебе сейчас больно. Видишь свою жизнь, мечты, отношения, – в руинах. Поверь, что это не так. Кажется, война проиграна. Но… Кто знает наверняка!»

Дед устало закрыл глаза. Пламя свечи заметалось, всполошилось. Он знал и это. Сжалившись над пылающим нарциссом, старик вновь показал свою душу:

«Видишь, сынок! Пламя и то хочет красоваться в глазах другого. Так и мы! Из шкуры вон лезем ради мнения окружающих… А ведь человек – это свеча Всевышнего! И только Его Глаза должны быть нашим зеркалом…»

Мрак сомкнулся над оплавленным кусочком воска. Ночь вступила в свои права, навевая сон. Там, за сомкнутыми ресницами, происходят чудеса всех цветов радуги. Появляется свет. Сотворяется мир. Рождается человек. И… умирает. Когда Юрий проснулся, дверь камеры была открыта настежь. Люди в белых халатах и форме. Отдельно – в чёрном. Барон, Тела и ещё трое из соседних «хат». Врачи шептались с ментами. Заключенные молчали. Все смотрели в правый угол, где «спал» Дед, обретший долгожданную свободу. Руки старого вора навечно соединились с сердцем.

Дорога туда

Ловушка, кругом ловушка.
Мысль бьется в сети, кричит.
Игрушка судьбы, я – игрушка. Что делать?
Весь мир молчит.
Спасаться. Но как? Сдаваться?
Что делать, куда бежать?
С любимыми расставаться…Эх, все бы сперва начать!
Дорожкою горной узкой, мне выбраться бы со дна,
С отчаянною перегрузкой свобода сейчас нужна!
Исправить все изловчиться, круг замкнутый разорвать,
От прошлого защититься, собой наконец-то стать.
Все игры меж тьмой и светом, все призраки тишины
Недвижимо, как пред рассветом,
стоят вдоль моей стены.
Как вырваться, как спастись мне?
Осколки судьбы собрать…
Нет выбора, – расплатись с ней!
Прощенья придется ждать.

Молодой еврей вспомнил о рассвете… Наверху, по-видимому, уже светит солнце. Смерть в тюрьме для такого человека как Дед, казалась естественной. Юрий помнил каждое слово ночной беседы. Он мог бы поклясться, что в его сознании думы старика раскрывались словами. Может так не бывает? Не могут люди слышать мысли и – всё тут! Но он готов был поклясться. И это навязчиво восходящее солнце… Восхитительное зрелище! Вот горизонт на востоке медленно озаряется. Поначалу как отблеск большого костра. Затем всё светлее, светлее… И вдруг брызги золота! Огненный шар такой величественный, что хочется хлопать в ладоши как фокуснику. Да! Рассвет – это восторг ребенка. Иное дело – закат. Парень вспомнил глаза Деда. В них была какая-то усталость. Уход солнца – это печаль, утрата. Пытаешься взглядом задержать его исчезновение. Оттянуть прощание. Однако, не человек установил пределы. Закат всегда содержательнее начала дня. И романтичней. Утром всё неопределенно, в хаосе фантазий. В конце же – итоги подведены. Время истекло. Мечты осуществились. Худшие опасения – не сбылись. Закат уносит в себе людскую благодарность. И – беспокойство. Не факт, что завтра всё повторится. Как и нет вообще никаких гарантий. И всё же, парень не мог свыкнуться с мыслью, что Деда больше нет. Как вчера не хотел верить в его реальность. Умерший вызывает какое-то необъяснимое почтение. Живые поневоле снижают голоса. Стараются не шуметь и держаться от покойного на расстоянии. Смерть незримо присутствует на торжестве в её честь. И люди это чувствуют. Человек думал о бренности жизни. О том, что однажды всё прекратится. Мысль оборвется в гаснущем сознании. Сердце остановится. Лёгкие жадно вберут последний глоток воздуха и… Ему не раз приходилось видеть такой закат. Горечи утраты не бывает. О прощании тоже не думаешь. Просто смотришь, как «кредитор» собирает долги. Парень спрашивал себя:

«Можно ли к этому подготовиться?».

Сейчас Дед ответил и на этот вопрос. Нужно ко всему быть готовым. Так будет честнее. Люди – смертны. Игнорировать это глупо. Молодому человеку трудно представить, что может умереть через секунду. В худшем случае, это случится завтра. Но «завтра» – как горизонт. Оно постоянно удаляется в следующий день. Смерть же, наоборот, приближается. Её можно ускорить. Замедлить. Или подождать. Но избежать – невозможно. Еврей посмотрел на скрещённые руки и отвернулся. С минуты на минуту за ним должны прийти. В ушах невольно слышалось слово «Египет». Вот только при чём здесь евреи? Когда-нибудь он узнает и это. Сейчас… Мысль о предстоящем пути ТУДА не давала покоя. Он не знал, каким маршрутом и транспортом его повезут, – этапируют. Мрачно усмехнулся:

«Ещё одно новое слово с запахом ржавых цепей, дорожной пылью, униженной и измученной плотью».

Узников вывели. Камера временно перестала быть тюрьмой. А для кого-то и навсегда. Барона и Гелу завели в соседнюю. Прощаясь, они обняли еврея. Пожелали удачи. Великан задержал его руку в своей:

– Будь самим собой, парень! И не соглашайся на компромиссы. Помни всегда, что ничего наполовину не бывает. А в человеке – тем более. Сам видел. Ты либо есть, либо – нет. Над первым даже смерть не властна. Не давай тюрьме выдавить из тебя человека! Нахомдис, дзмао! Каргат ихавэ!(Прощай, брат, – будь здоров!)

И бывшие сокамерники скрылись за железной дверью. Лестница вывела Юрия наверх. Знакомый майор встретил ухмылкой:

– Ну, как, бичё, – не передумал? Выйдешь за дверь, и я уже не смогу помочь.

«Бичё» поёжился:

– Нет, спасибо! Обойдусь как-нибудь. Лучше поеду в Египет.

Майор непонимающе сморщился:

– Чего? Какой такой «ягипет», бичё? Ты чё, обкурился, что ли?

И опер махнул конвоирам, чтоб увели. Массивные резные двери выпустили узника наружу. Солнце ослепляюще полыхнуло и он зажмурился. Ненадолго. Истосковавшийся взгляд устремился навстречу свету. Внизу были люди, машины. К одной из них он и спустился. Охранник насмешливо пошутил:

– Дорога открыта, – можешь рискнуть. Только не обессудь!

И он коснулся стального затвора. Из толпы полетели смешки. Отделились трое, – явно не местных. Один сел за руль. Другой открыл дверцу «семёрки». Это было особое приглашение. И узник согласился. Салон просторнее недавнего подвала. Есть окна. День. Земля и небо.

Сопровождающих он даже не заметил. Те распрощались с новыми друзьями и сели рядом. Автомобиль тронулся с места и выехал на дорогу. Не было традиционного банкета. Прощальных тостов. Тёплых пожеланий. Армяне просто делали работу.

Суетность центра мелькающе исчезала. Одни спешили жить. Другие им мешали. Потоки тротуаров зажали слой асфальта. Люди пытались убежать от выхлопной отравы. Машины не пускали. Над ними нависли здания, реклама, светофоры. Вот показался мост. Десятки рыбаков опирались о перила. Ранний улов ждал своих покупателей. Белая «семёрка» свернула в район Авлабара. Старый Тбилиси был великолепен. Солнце ласкало черепицу крыш и зарывалось в кружево листвы. Волшебство осени никого не оставляло равнодушным. «Когда-то я любил бывать в гостях у сказки. Теперь стал взрослым…», – парень осмотрелся. Машина остановилась на булыжной мостовой поселка Элиа. Из багряно-золотистого облака показалась девушка. Аромат юной прелести заполнил всё вокруг. Водитель обнял сестру и усадил рядом. Её звали Луизой. Училась на юрфаке в армянском столичном универе.

Пока машина выруливала на набережную, Юрий узнал имена остальных. Лидера охотников за головами звали «Вовой». Он перекрывал левый выход. Русской внешностью обязан, скорее всего, одному из родителей. Второй представился как «капитан Авакян». Брат девушки отзывался на имя «Вардан». Сестра что-то весело рассказывала ему. Миндалевидные чёрные глаза смешинками скользили по лицам спутников. Она проверяла своё обаяние. Каштановые волосы перекатывались с одного плечика на другое, едва поспевая за увлеченной говоруньей. Невзирая на ноябрьскую прохладу было тепло. Порывы ветра не проникали в салон. Невольника этой честной компании разморило, хотелось спать. Сказалось напряжение последних дней. Хорошо, что удалось сомкнуть глаза за час-полтора до… Нет. Он не знает, когда умер Дед. Это случилось раньше пробуждения:

«Час-полтора… Приблизительно столько же осталось до границы с Египтом, то есть – Арменией. Спать сейчас он просто не имеет права!».

Юрий оценивающе скосился на правого опера:

«Высокий, крепкий».

Этот смуглый, остроносый парень тридцати лет был неопасен. Он спокойный и самоуверенный. А значит, возни с ним не будет. Пленник и предположить не мог, что его самого уже взвесили и измерили. Иначе, понял бы причину напускной беспечности. Но молодость не самокритична. И он продолжил тешиться «аналитикой». Брат говоруньи тоже не боец. Вардану на вид не больше двадцати двух. Это возраст рефлексов, а не мастерства. Паренек казался довольно наивным. Но выглядеть перед девушкой серьёзным мешала улыбка в тридцать два зуба. Сестра и брат были похожи, только волосы парня намного короче и «ёжиком». Невысокий, но широкоплечий. Костяшки пальцев сбиты до черноты. Юрий решил, что с этими операми справится без проблем. Но вот как быть с третьим? Здесь «Шерлок Холмс» пасовал. Его опыта явно не хватало. Старший группы принадлежал к типу людей под грифом «Секретно!». Внешность ничего не говорила. Голос, жесты, – тоже. А отсутствие представления о противнике не способствует победе. Но риск считался благородным делом и героя это заводило. Длинные каштановые локоны перелетали с одного гнездышка на другое. С домашних тем она перешла на студенческие. Юрий прислушался. Неужели эти эмоции смогут когда-либо расследовать, обвинять, судить? Воображение отказывалось видеть в девушке будущую суровую беспристрастность. Размышления воображалы бесцеремонно прервали. «Секретный» Вова и «капитан Авакян» проинструктировали арестованного:

– Значит так! Пока обойдешься без наручников. Если не возражаешь, конечно! Четыре – пять часов дороги. Мы тебе не враги. Поэтому, давай жить дружно! С твоим отцом обо всём договорились. Он классный мужик и чача у него тоже отличная. Целый день провели у вас. Семья твоя просила, чтобы ты не делал поспешных выводов. И они правы. Нерешаемых проблем не бывает. В багажнике сумка с твоими вещами, – жена передала. Мы поняли друг друга?

Вова вопросительно смотрел на арестанта. Юрий согласно кивнул: