История США

История США
Б.Л. Чернявский

В этой книге:

Практически все, что нужно знать о США.

Почти все, что нужно знать о геополитике 20-го века.

Людям, изучающим как устроен мир, пытающимся понять что происходит и предугадать что будет происходить – к прочтению обязательно!

Политикам, отвечающим за судьбы людей (в этом их работа) – обязательно к изучению!

Эта книга – противовес "некоторым учителям истории", в зависимости от конъюнктуры так изучающим (и преподающим Историю), что и сами не познают да еще и забывают Истину.

Эта книга написана в 50-е годы ушедшего столетия, написана человеком, чью судьбу определили величайшие события ХХ века – Великий Октябрь и Великая Отечественная Война. Это книга Патриота великой страны – Советского Союза. Автор стремится понять и раскрыть хищническую природу внешней политики США. Интерес к этой проблеме вчерашнего фронтовика именно в 50-е годы неслучаен: после войны "горячей" начиналась война "холодная".

Книга адресована всем, кому интересны реалии настоящего и будущего сегодняшней России.

Б.Л. Чернявский

История США

Моим сыновьям – Игорю и Борису,

внукам – Иво и Ивану Чернявским,

а также всем будущим внукам,

правнукам и правнучкам

Слово об Учителе

Он человек был, человек во всем

Ему подобных мне уже не встретить.

Шекспир

Написав книгу о США полвека тому назад, не имея надежд на её публикацию, автор тем более сегодня не претендовал бы на право быть первооткрывателем. Исследовательская мысль по истории США за эти полвека ушла далеко вперед, и публикацией данного, по-своему очень скрупулезного и добросовестного труда вряд ли можно внести что-либо принципиально новое в изучение проблематики страны, добившейся распада Советского Союза, притязающей на распространение своих геополитических интересов на бывшие составные СССР, закрепившей уничтожение содружества стран социализма структурной ломкой всей системы международных отношений и претендующей сегодня на новый мировой порядок, который гарантировал бы Соединенным Штатам Америки безраздельную монополию господства на земном шаре.

Но к этой книге, вне сомнений, можно отнестись как к свое-образному документу ушедшей эпохи, тем более что она написана мыслящим человеком, ровесником XX века, которому самой историей было суждено стать субъектом творческого созидания, вызванного к жизни победой Великой Октябрьской социалистической революции, пройти поля сражений на фронтах Великой Отечественной войны, восхититься прорывом советского человека в космос. Все важнейшие вехи истории России XX века прошли через его сознание и судьбу.

Эта книга может стать интересной и для многочисленных учеников ее автора, которые благодаря ей, я думаю, будут иметь возможность и захотят вернуться в свою юность, сесть, хотя бы мысленно, за школьную парту и вспомнить свою школу после-военного времени, середины недавно ушедшего от нас столетия, дерзкого по своим свершениям исполина, покорившего космос, осмелившегося воплотить в жизнь древнейшую мечту о воспитании совершенного человека, и показавшего его обреченность на трагическую поступь, породившего фашизм и вызвавшего к жизни силы, способные одержать над ним победу. И конечно, эта книга не оставит, я думаю, равнодушными, в первую очередь, выпускников Сихтерминской средней школы Юхмачинского района Татарской АССР, где ее автор на рубеже 40— 50-х годов со всей щедростью своего неистового сердца стремился реализовать свое неординарное понимание миссии учителя истории и истории, как науки, в формировании личности.

Для самого автора это были годы, когда он постигал крутые зигзаги и премудрости развития этой древнейшей науки на историко-филологическом факультете Казанского государственного университета им. В. И. Ульянова-Ленина, куда он поступил, уже имея довоенный, многолетний (по окончании в 1931 г. Азербайджанского государственного политехнического института имени М. Б. Азизбекова) опыт работы инженера-технолога в нефтяной промышленности Сахалина, на Уралмаше, и фронтовика, артиллериста, за плечами которого были не только, артакадемия, но и Курская дуга, Корсунь-Шевченковск, Сандомирский плацдарм, знаменитая Пражская операция 9 мая 1945 года, великая победа над гитлеровской Германией, и глубочайшая вера в освободительную миссию Советской Армии.

Для нас, школьников, он был героем Великой Отечественной войны, о чем свидетельствовали его ордена и медали на гимнастерке уже без погон, в которой он часто приходил на уроки. Было бы преувеличением сказать, что Борис Львович сразу стал самым любимым учителем (любимыми были другие: наши прекрасные математики и среди них Ефросиния Ивановна Иванова; Надежда Петровна Ямщикова, завораживавшая нас красотой русского слова, Зоя Алексеевна Павлова, прививавшая нам любовь к языку Гёте и Шиллера). К истории же до прихода Бориса Львовича – а любовь к учителю начинается прежде всего с любви к предмету – мы были равнодушны. Лишь ему оказалось под силу изменить наше отношение не только к истории, как к предмету, но и само восприятие мира из глубины веков. Его сравнение истории с геометрией, воспринятое нами поначалу с иронией, заставило нас изменить отношение к истории. Он стал первым учителем, кто учил нас системному анализу общественных явлений и пониманию исторических событий в их причинно-следственных связях. Радуясь пробуждению в наших головах мысли, он не прощал расхлябанности формулировок. (Бывали случаи, когда отвечающий получал «двойку», заглядывая при ответе – с разрешения учителя – в учебник, если он не в состоянии был ответить на поставленные перед ним и имеющие прямое отношение к тексту вопросы: «почему?».) Уроки истории стали не похожи на все предыдущие и не соответствовали нашим представлениям об уроке вообще. Реакции на происходящее были неодинаковыми со стороны и других учителей, и родителей и, конечно, самих учащихся. Отношение к «эксперименту» на уроках истории, было разным, оценки полярно противоположными. Как ни странно, эту новизну с интересом восприняли наши, так называемые «двоечники», как-то сразу с радостью уверовавшие в то, что пришел-таки конец «зубрилам», которых им постоянно ставили в образец, и воспрянувшие надеждами изменить отношение к себе со стороны учителей. Это были по-истине трудные уроки постижения нашего собственного отношения к обретаемым нами в школе знаниям и понимания нашей собственной ответственности перед тем, как мы распорядимся полученными знаниями. Но в душу нам уже успела запасть мудрость восточной притчи, с которой поделился с нами Борис Львович пока знакомился с классом и изучал нас. Вот она эта притча. Домулло (учитель) пришел в класс, к своим будущим ученикам, передал написанный им самим учебник и попросил учащихся прочитать. «Мы ничего не поняли», – был ответ. «Плохой учебник», – сказал учитель. Через неделю он принес новый. Восторженный гул: «Нам все понятно!» – заполнил класс. Но наступила тишина. «Плохой учебник!» – сказал учитель и огорченный покинул класс. Еще через неделю он принес уже третий вариант учебника. «Нам все понятно, но у нас много вопросов», – был ответ. «Вот по этому учебнику и будем вместе учиться!» – сказал домулло. Мы поняли тогда, пожалуй, главное, какой учитель был его идеалом и учились задавать вопросы. Это стало важнейшим элементом работы с учебником при выполнении домашнего задания. Так мы под влиянием этой прекрасной восточной притчи постигали мудрость истории, стараясь понять сущность общественных явлений.

Со временем нам стало известно, откуда у нашего учителя истории любовь к этой притче. В 20-е, свои студенческие, годы он выезжал из Баку в Среднюю Азию на заработки, и, работая журналистом, побывал в различных уголках Таджикистана и Узбекистана (в его семейном архиве хранится справка что им в газете «Правда Востока» было опубликовано более сотни заметок, очерков и статей), встречался с мудрыми старцами, хранившими заветы Абулькасима Фирдоуси и Абуабдулло Рудаки, Джалалиддина Руми и Абдуррахмана Джами. И видимо, есть что-то символическое и не случайное в том, что прах его покоится в Душанбе.

Дело в том, что в последние годы жизни его вновь потянуло к романтике своего юношеского выбора – инженерной работе. Мне кажется, что решение вернуться к инженерной работе было принято под влиянием встреч с друзьями студенческих лет – Мишей Авшаровым и Мишей Усышкиным, мнением которых он дорожил. Авшарова он любил за цельность его натуры, от-крытый характер, остроумие, надежность в дружбе, и конечно, за верность плану ГОЭЛРО (для инженеров первых лет советской власти этот Ленинский план значил нечто большее: они были современниками его разработки и принятия). Именно к М. Авшарову, завершавшему тогда строительство Мингечаурской ГЭС в Азербайджане и гордившемуся своим объектом как его главный инженер, поехал Борис Львович перед принятием окончательного решения. Их общий выбор пал на строительство Сулакской ГЭС в Дагестане. Для инженера Чернявского он стал шагом на пути к участию в сооружении гиганта Средней Азии, одного из чудес XX века – Нурекской ГЭС. Этот грандиозный объект, как мне кажется, позволил ему, уже немолодому, почувствовать масштабы своих огромных организаторских способностей на посту начальника отдела оборудования и утолить жажду к инженерному творчеству, которая, похоже, не покидала его никогда несмотря ни на какие повороты в судьбе. Здесь он закончил и свою трудовую биографию, и жизнь, скоропостижно скончавшись 28 апреля 1966 года, не дожив несколько дней до своего 65-летия.

Но вернемся на уроки истории. Ситуация в школе сложилась так, что для своих учеников он, как учитель, сразу стал наиболее интересным и самой авторитетной личностью, которую ученики стремились испытать, вплоть до того, что вооружившись всякого рода книгами и словарями, распределив между собой слова, «устраивали экзамен» на знание значений редко употребляемых слов. Этим, правда, занимались десятиклассники (Виталий Мукусев, Лева Давыдов, братья Мурзины: мы были тогда в восьмом) и не очень долго – экзамен учителем был вы-держан, а ученикам становилось все более стыдно не знать, не уметь отвечать на вопросы. В нашем классе у Бориса Львовича были два самых любимых ученика – Никита Ротов и Юра Мо-розов. Ревности к ним у нас не было. Это были действительно очень самобытные ребята. В феврале 1964 года, спустя тринадцать лет после окончания школы Никита мне писал: «Борису Львовичу передай, что знания, которые он дал всем нам, умение анализировать то или иное событие, которому он научил нас, сидят в моей голове прочно и очень помогают в работе, в полит-работе, которую как и любой другой офицер, я провожу с солдатами». (Никита погиб трагически в августе 1966 года в Казани при очень странных обстоятельствах.)

Теперь я, пожалуй, твердо могу сказать, что и мой путь ученого, историка, даже, быть может, и выбор специализации, своими первыми шагами уходит именно в мою любимую Сихтерминскую среднюю школу, которую я окончила ровно пятьдесят лет тому назад. Нетленна память – а было это в январе 1949 года – о первом уроке нового учителя истории по теме «Великая французская революция 1789—1794 годов» в восьмом классе. Рассказ Бориса Львовича о санкюлотах и взятии Бастилии был столь ярким и впечатляющим, что урок пролетел незаметно. К реальности вернуло обращение учителя к классу: есть ли у нас вопросы? что нам не понятно? Класс, завороженный этим необычным уроком, молчал. Я не очень смело, но достаточно решительно спросила: «А Вы можете спеть «Марсельезу»?» Класс рассмеялся, посчитав мой вопрос, видимо, нелепым, не-уместным, во всяком случае – не для урока. Какое может быть еще и пение на уроке истории? Но сильный, красивый баритон уже выделял слова:

Нам ненавистны тиранов короны, Цепи народа-страдальца мы чтим. Кровью народа залитые троны. Кровью мы наших врагов обагрим. Месть беспощадная всем супостатам. Всем паразитам трудящихся масс, Мщенье и смерть всем царям-плутократам, Близок победы торжественный час.

– Но ведь это «Варшавянка», – сказала я. – А мне нужна «Марсельеза», на французском! Настоящая! – скороговоркой произнесла я, боясь, что вот-вот прозвенит звонок с урока, и я останусь без «Марсельезы». Звонок прозвенел, но «Марсельезу» на французском мы все же услышали. И не только мой класс, но и другие ученики, сбежавшиеся на звуки французского гимна и слушавшие его, приоткрыв нашу дверь. Все было необычным: и гимн, и французский (в школе мы учили только немецкий, а французский нам, сельским школьникам, казался недосягаемым). Я была отличницей, и мне многое в школе прощалось. Но то, что я «заставляю» учителя на уроках истории заниматься пением, долгое время было темой для добрых, а порой и колких шуток как среди учеников, так и среди учителей.

Наверное, этому школьному эпизоду с «Марсельезой» обязана была я тем, что в девятом классе при изучении революционных выступлений в 60-е годы XIX века в России мне к удивлению всех вдруг было поручено сделать на уроке доклад о Сигизмунде Сераковском (мы и понятия не имели, что на уроке ученики могут выступать с докладами, не было такого до сих пор). Задание было совершенно необычным, и работа по его выполнению свелась в основном к прочтению мной статьи (некролога) Герцена, посвященной Сераковскому. На всю жизнь я с тех пор запомнила мысль Герцена о «правильно поставленном сердце» человека и о том, что таким человеком был польский революционер Сераковский, больше всего в своей жизни возненавидевший телесные наказания русских солдат, среди которых он оказался в Оренбургском корпусе у берегов Сыр-Дарьи, в очень молодых летах, как писал Герцен, попавшись в одну из николаевских проскрипций. В этом моем знакомстве с Сераковским, как оказалось, затаилось нечто провидческое. Конечно, никак не могла я предположить тогда, что кровь Сераковского и моя будут бежать в моем внуке, Иво Чернявском.

И все же, придя в университет с аттестатом зрелости, я выбрала физмат, а не исторический факультет. Для Бориса Львовича это было не просто неожиданностью, а ударом по его профессиональному самолюбию учителя истории. Узнав от меня, куда я подала документы, он молча, сурово посмотрел на меня и не сказав ни слова, круто, по-военному повернувшись, зашагал прочь от меня как от «предательницы» (так я восприняла эту вспышку молчаливого гнева). Мне ничего не оставалось делать кроме как идти в приемную комиссию и забирать документы, чтобы пойти учиться на исторический.

Включенные в эту книгу рукописи (это лишь часть его творческого наследия) по истории США свидетельствуют об увлеченной работе автора с имевшимися в его распоряжении источниками и литературой, наличии собственной концепции по принципиальным вопросам, в особенности когда речь идет об агрессивной сущности внешней политики США и циничных методах её реализации. Характерно, что Борис Львович при анализе внешнеполитических позиций США не злоупотребляет «облагораживающей», так сказать, терминологией типа «геостратегия», «геополитика», которая зачастую способна упрятать, завуалировать алчность, хищничество и цинизм политиков, пренебрегающих интересами других стран и народов, которые также наделены правом на суверенитет и независимость. Аннексионистская политика США с особой остротой воспринималась вчерашним фронтовиком, ставшим, очевидцем гибели миллионов во имя своей независимости. Велико было и недоверие к союзникам в войне, трагедию которой он испытал на полях сражений. Отсюда, быть может, в книге и та убедительность и искренность, с которой автор стремится показывать хищническую природу американского капитализма и страны, которая, по сути, свою антиколониальную революцию и победу в войне за собственную независимость превратила в главный фактор аннексионистской политики, если через столетие обретения своей независимости и всего лишь трети столетия после собственной кровопролитной гражданской войны (1861—1865 годов) стремительно форсировала развязывание на международной арене первой империалистической войны за передел мира, навязала собственную волю и власть бывшим испанским колониям – Пуэрто-Рико и Филиппинам, установила новый вид колониализма на Кубе, растоптав революционные завоевания кубинского народа, достигнутые за тридцать лет антиколониальной войны за независимость с мадридской монархией.

В отличие от своих современников, писавших на аналогичную тему, автор настоящей книги расширил свою источниковедческую базу за счет введения в научный оборот публицистических статей выдающегося революционного демократа Кубы – Хосе Марти. Методологически это обстоятельство имеет принципиальное значение для объективной оценки захватнических планов США в отношении Кубы, ибо X. Марти был первым, кто, по его собственным неоднократным признаниям, находясь в эмиграции в этой стране, изнутри рассмотрел хищническую природу американского империализма и с тревогой за судьбы всей Латинской Америки наблюдал за подготовкой США к новым захватам.

Весть о победе Кубинской революции в январе 1959 года Борис Львович встретил уже будучи инженером Сулакгэсстроя, воспринял ее как торжество величайшей исторической справедливости, как закономерность и сокрушался, предвидя неизбежность колоссальных трудностей её развития по причине соседства с США. Незадолго до этого он успел завершить этот свой труд, но мысль его, конечно же, еще продолжала работать в этом направлении. Он считал Кубинскую революцию поистине великой. Будучи активным лектором-международником, членом общества «Знание» и потому часто выступая с лекциями перед строителями Сулакской ГЭС, он широко популяризировал подвиг кубинского народа, одержавшего победу над США…

Несомненный интерес уже в наши дни может представлять и его дипломная работа, раскрывающая историю тайной и открытой борьбы США против СССР, анализирующая проблемы фашизации США. Не случайно же то, что события, связанные с нанесением бомбовых ударов по Ираку и злостная бомбардировка Югославии у прогрессивной мировой общественности ассоциировались исключительно как фашистские акции. Решающая роль в этих агрессивных действиях принадлежит Соединенным Штатам Америки, где цинизм и пренебрежение интересами других стран, возведенные в ведущий внешнеполитический принцип, обусловлены глубокими историческими корнями и богатейшей аннексионистской практикой. Кроме того, эта дипломная работа является не только важнейшей вехой в жизни Бориса Львовича, но и вызывающим интерес документом, вобравшим в себя присущие тому времени черты.

Готовя к 100-летию со дня рождения Бориса Львовича Чернявского данное издание, я невольно вспомнила высказывание о нем его друга, известного в свое время писателя В. Р. Козина. Относится оно к 1925 году и сделано в письме, адресованном к их общему другу – Г. В. Иоффе. «Вспомнил Бориса, трагическое несоответствие: неистовое, пылающее сердце – и холодная, узкая мысль! Он мог бы быть пророком, вождем или гениальным безумцем. – а будет лишь неуравновешенным человеком. Впрочем, не все ли равно? То, что не доделано природой в нем, отольется в другую, законченную форму. От этого потеряет лишь Борис. А, может быть, и нет. Кто когда-нибудь сам увязывал концы и начала?»

Об этом высказывании В. Козина сам Борис Львович узнал случайно и спустя тридцать шесть лет. Он писал мне: «Я не знал это «высказывание» Вольки. Оно похоже на него. И странного в нем нет. Козин мог стать писателем. У него были для этого данные. И мысль была. Не было у него никогда пылающего сердца. Он «сочинял», а не писал, а не жил со своими людьми. Он не умел творить и потому не стал писателем. А придираться к нему не следует. Он видел мое неистовое сердце – это очень много, другие не видели. Он понимал, что я из теста вождей – другие этого не понимали. И он задался вопросом – почему же я не выдвигаюсь? Ответить он не смог, потому что это уже дело творчества. Вот и заговорила в нем мещанская душа – ты права – убоявшаяся «неуравновешенности», правда, по-моему, несколько в ином смысле, чем представила ты».

Так получилось, что знакомство с В. Козиным я начала с его эпистолярного наследия, и уже много лет спустя я, прочла, можно сказать, все изданное писателем. Он мне показался интересным, но, пожалуй, творчество В. Козина лучше всего оценил Ю. Нагибин, когда писал: «Был разгромлен один из лучших новеллистов нашей литературы Владимир Козин, нежно любимый Андреем Платоновым, которого к тому времени вовсе перестали печатать. Помню, как многие недоумевали: а Козин-то чем не угодил? Ни в политику, ни в государственные работы он не лезет, пишет о нежных, чистых людях, поет их добрую любовь, радость жизни, единство с природой… Читая Козина, можно подумать, что прелесть жизни разбросана по всей земле, а не сосредоточена в одном человеке с трубкой. Козин казался с виду крепким, веселым, жизнерадостным малым, но душа у него была хрупкая и сломалась. Он жил и писал еще много лет, но писателя Козина, каким он был в тридцатые годы, не стало…»[1 - Ю. Нагибин. Вступительное слово. – Сопетский рассказ 20 – 30-х годов. М, 1990. с. 5.]

Известно мне, что в 1954 году Борис Львович нанес визит Владимиру Романовичу на его московской квартире на улице Горького. Похоже, что встреча друзей была далеко небезмятежной (в Великой Отечественной войне они оба были на фронте, между ними велась интенсивная, насколько это возможно в тех условиях, переписка, но письма не сохранились). О содержании их беседы мне не известно ничего и потому трудно судить, что внесла эта встреча в души обоих. И все же одна единственная фраза, оброненная Борисом Львовичем как резюме к визиту: «Нам всем суждено было остаться тем, чем мы были», – часто возвращает меня к мысли о судьбе поколения – ровесников XX столетия, драматичного и трагичного. И в последнее время я с радостью, мне самой кажущейся кощунственной, думаю: «Как хорошо, что их нет в живых, что они не стали свидетелями гибели страны, распада великого Советского Союза, которому были вверены их неистовые сердца». Личность человека этого поколения, его внутренний мир при всей кажущейся открытости, для меня во всяком случае, останется глубокой, влекущей к себе тайной. Быть может, письма с фронта к его другу и два адресованных мне письма, которые приводятся в этой книге в качестве приложения, чуть-чуть приоткроют завесу над тайной «неистовости» сердца и беспокойного характера человека, который стал для меня моей «Марсельезой» и остается по-прежнему Учителем.

Доктор исторических наук 3. И. Соколова

США: ОТ АНТИКОЛОНИАЛЬНОЙ РЕВОЛЮЦИИ И ВОЙНЫ ЗА НЕЗАВИСИМОСТЬ К ИМПЕРИАЛИСТИЧЕСКОЙ ВОЙНЕ ЗА ПЕРЕДЕЛ МИРА

Глава первая

Колонизация Северной Америки

Заселение Америки

Человек появляется в Америке впервые 10–15 тысяч лет тому назад, переселяясь из Восточной Азии через Берингов пролив и Аляску. Коренное население Америки составляли две антропологические группы: индейцы и эскимосы. Общее количество эскимосов, населявших все северное побережье Америки, невелико – не более 36 тысяч; индейцев к моменту прихода белых было на всем материке 50 миллионов, из которых на территории современных США жили от полутора до трех миллионов человек.

Неверны утверждения буржуазных историков, что индейцы были дикарями, для которых величайшим благом явилась европейская цивилизация. Правда, часть индейских племен в XV–XVI вв. еще жила материнским родом, но многие племена были организованы по отцовскому праву, некоторые индейские народы, как например, ацтеки, в начале XVI в. уже образовали государство. Для индейских племен майя, ацтеков, аймара и других было характерно интенсивное земледелие. Они умели выращивать кукурузу, картофель, помидоры, тыкву, подсолнух, каучук и многие другие производственные культуры. Но «испанское завоевание, как отмечал Ф. Энгельс, оборвало всякое дальнейшее самостоятельное их развитие»

Открытие Америки европейцами

Появление европейцев в Америке относится к X веку, но открытие американского материка связано с именем Христофора Колумба, который 12 октября 1492 г. открыл один из Багамских островов, а затем Кубу и Гаити. Через пять лет Джон Кэбот обследовал остров Ньюфаундленд и побережье полуострова Лабрадор. В течение первой половины XVI века исследователи изучили почти все побережье Северной Америки и проникли вглубь страны. Северо-Западная часть Америки впервые была исследована замечательной экспедицией Семена Дежнева в 1648 г., что было доказано, в частности, обнаружением в 1937 году на южном берегу Аляски остатков древнего европейского поселения.

Колонизацию Северной Америки начали испанцы, которые в 1566 г. основали порт Сан-Аугустин на побережье Флориды и заняли территории Новой Мексики, Флориды, Техаса и Калифорнии. Отбирая у земледельческих индейских племен их возделанные поля, французы захватили в 1608 г. Канаду и приступили к грабежу индейцев, «скупая» у них пушнину. Голландцы в 1626 г. купили у индейцев остров Лонг-Айленд (Манхэттен) за безделушки стоимостью в 24 доллара. Газета «Нью-Йорк Тайме» в номере от 15 мая 1948 г. стоимость земли и недвижимости этого острова оценила в настоящее время в 7754 млрд. долларов. В начале XVII века к колонизации Северной Америки приступила Англия. Хотя Англия в 1588 г. и разгромила «непобедимую армаду», Испания продолжала вывозить из Америки золото и серебро, а голландские купцы наживали баснословные прибыли на торговле пряностями.