Кровавые девы

– Устал я от этого, Лидия. Устал, а еще страшновато становится, так как подобное начинает входить в привычку и больше не возмущает, как прежде. А еще у меня чай остыл, – добавил он.

Лидия, рассмеявшись, направилась к буфету, за чайником.

– Нет, я вовсе не хотел сказать, что тебе следует сходить за…

– После того как я закончу работу в анатомическом театре, мы с Джозеттой едем на лекцию о древнеегипетских медицинских текстах.

Помянув о лучшей подруге, учительнице литературы в одном из самых дорогих пансионов, Лидия налила ему чаю.

– Так что до вечера ты меня больше не увидишь.

Водрузив чайник на место, на крохотную спиртовку, она встряхнула пышными кружевными манжетами, спрятала в них ладони, словно рыжеволосая болотная фея, ни с того ни с сего переодевшаяся в дамский костюм от Уорта[8 - Чарльз Фредерик Уорт – французский модельер английского происхождения, основатель первого европейского Дома высокой моды.] из темно-зеленой шерсти с чуть желтоватым отливом, и, несколько поколебавшись, добавила:

– Джейми, ты ведь не сердишься на дона Симона, правда?

Эшер приподнял бровь:

– Не сержусь ли я на того, кто погубил сотни человек только затем, чтоб самому жить, и жить куда дольше отведенного людям срока? Нет, нет, – прибавил он, заметив тревогу, вновь угнездившуюся в глазах жены. – Нет, не сержусь. В прошлом он помогал нам, а то, чего он от меня хочет, действительно может быть крайне важно, однако это отнюдь не значит, что он безобиден сам по себе. Всякий раз, как я, или ты, или любой другой сталкивается с ним – либо с любым из вампиров, мы, можно сказать, играем с собственной жизнью.

Приняв чашку, он накрыл руку Лидии ладонью:

– Знал бы я, куда ему писать, непременно сообщил бы в самых учтивых выражениях, что на этой неделе занят и ни за какие дела не берусь.

Лидия улыбнулась. Ее блестящая, яркая красота поразила Эшера в самое сердце, совсем как в те дни, когда ей было шестнадцать, а он, гость, время от времени приглашаемый к ее высокоученому дядюшке, в Уиллоуби Тауэрс, на партию в крокет, не имел ни малейшей надежды стать для нее кем-либо, кроме как другом семьи, которого со временем могли бы пригласить на ее венчание с кем-то другим.

Однако Лидия сразу же посерьезнела, сняла очки (упаси боже, если кебмен или лучшая подруга увидят ее в очках!) и спрятала их в серебряный футляр.

– Просто будь осторожен, Джейми. Если дело действительно важное, отказа он, думаю, принять не пожелает.

– Что значит «не пожелает»? Придется!

Но, несмотря на всю эту браваду, Эшер с замиранием сердца понял: на самом деле жена его абсолютно права.

Глава вторая

– Лидия?

Мрак на ступенях лестницы поглотил ее имя, и, окруженный тишиной дома – безмолвного, будто могила, однако отнюдь не пустого, – Эшер подумал: «Все это сон».

Стоило ему осознать, что некогда он уже стоял точно так же, на этом же самом месте, в груди вскипела, запылала жаркая злость.

Туманный вечер. Осень 1907-го. В доме ужасно зябко. Стук копыт за дверьми, на Холивелл-стрит, в тишине кажется грохотом канонады. Стоя посреди передней в черной академической мантии, Эшер заранее знал, что, пройдя по нижнему этажу, в кухню, обнаружит там миссис Граймс, горничную Эллен и Сильвию, девчонку на побегушках, нанятую им в помощь (а в прошлом году вышедшую замуж за сына местного мясника и замененную не менее бестолковой Дейзи), уснувшими за столом, точно в немой сцене из дешевой мелодрамы…

А на втором этаже, на диване в верхней гостиной, прижимая к груди очки, лежит без сознания Лидия, и ее волосы ниспадают на пол волной цвета обожженной глины. А за столом Эшера, расположившись так, что его не видно из-за порога, сложив перед собой тонкие руки, словно мертвенно-бледный богомол, поджидающий жертву, сидит он, дон Симон Исидро…

– Я – дон Симон Хавьер Кристиан Морадо де ла Каденья-Исидро. Из тех, кого вы зовете вампирами.

И Эшер, полжизни изучавший фольклор дюжины разных культур, не верил ему, пока, приложив к грудной клетке жуткого гостя стетоскоп Лидии, не удостоверился, что не слышит ни дыхания, ни биения сердца.

– Будь ты проклят, – прошептал он и двинулся наверх.

Но, распахнув настежь дверь в кабинет на втором этаже, Эшер обнаружил, что диван – хотя и стоит на прежнем месте, точно так же, как в тот самый четырехлетней давности вечер, и прекрасно виден в проеме полуоткрытой межкомнатной двери – пуст. Никаких прозрачных намеков, как в прошлый раз: я-де, стоит мне захотеть, вполне могу убить и твою жену, и служанок, и всех, кто тебе небезразличен… а посему лучше уж делай, что говорят. На рабочем столе горела лампа, однако худощавого джентльмена с длинными белыми волосами до плеч, с глазами желтыми, как самородная сера, говорящего едва ли не шепотом, с легким староиспанским акцентом, за столом не оказалось.

Зато разложенные на столе бумаги украшала россыпь кровавых брызг.

А на одном из листов (на листе писчей бумаги с вензелем Лидии, будь проклята его наглость!) кровью, в манере столетия этак шестнадцатого, было начертано:

«Джеймс,

нам с вами нужно поговорить».

На поиски дворика, который Эшер видел во сне, ушел целый день. Он знал, что искать нужно где-то невдалеке от реки, в беспорядочном средневековом хитросплетении улочек, не тронутых Великим пожаром. Знал, что находится дворик ближе к востоку, между Уайтчепел-стрит и грязными лабиринтами доков, раскинувшихся вдоль берега. Знал, что высматривать следует полуразрушенную колокольню дореновской церкви и небольшую, странной формы площадь в окружении древних фахверков из балок и почерневшего от времени кирпича особняков, некогда служивших предметом гордости богатейших купцов елизаветинской Англии, а ныне отданных под дешевые пансионы для вернувшихся из рейса матросов да комнаты, сдаваемые внаймы беднякам.

Холод в тот мартовский день стоял просто-таки арктический, а часам к трем, когда Эшер наконец отыскал нужное место, с реки в город, смешиваясь с удушливой вонью угольного дыма и дворовых уборных, пополз туман. Едва различимые в мутной пелене, прохожие, спотыкаясь, брели по истертому булыжнику переулков, собирались кучками возле пылающих жаровен торговцев каштанами и кашляли, кашляли, словно неугомонные тени усопших, слетевшиеся к Одиссею, на берег Стикса…

«Бесплотны, пока не насытишь их жертвенной кровью».

Однако Исидро не покажется на глаза, пока солнце не опустится за горизонт.

Уяснив себе, где находится площадь, Эшер направил стопы в ближайший трактир и на удивление неплохо отобедал там сосисками с толченым картофелем. Завсегдатаи «Рыбы и Кольца» на Мэриголд-уок: портовые грузчики, воры, шлюхи и местные хулиганы – Эшеру не докучали, и вообще словно бы не заметили его появления. Как ни странно, он, Эшер, обычно предъявляемый студентами заезжим американцам в качестве типичного образчика оксфордского преподавателя, прекрасно умел принимать облик столь же типичного чернорабочего, оставшегося без места. Впрочем, не обладая способностями хамелеона, до сорока шести на Королевской Секретной Службе, пожалуй, не дотянуть…

Когда снаружи совсем стемнело, он расплатился с трактирщиком парой бобов[9 - Боб – на английском уголовном жаргоне монета достоинством в шиллинг.] и снова двинулся в сторону Фельмонгер-корт.

Во сне эта узкая, причудливой формы площадь была совершенно безлюдна – не говоря уж о том, что сплошь залита кровью. Наяву, в шесть часов пополудни, и площадь и ее окрестности кишели оборванной ребятней, гонявшей обручи, швырявшейся камнями, перекликавшейся сквозь студеный туман писклявыми, призрачными голосишками. Из темных переулков проходящего мимо Эшера окликали гулящие женщины в лохмотьях. Навстречу, едва не натыкаясь на него, обдавая его табачным перегаром пополам с можжевеловым запахом джина и вонью годами нестиранной одежды, брели мужчины, не помышлявшие ни о чем, кроме весьма относительного уюта переполненных комнат да двух-трех часов отдыха перед тем, как вернуться к работе.

– Ножи, ножницы, зонтики… наточим, починим, в порядок приведем… Ножи, ножницы, зонтики, – ломким, дрожащим голосом тянул невдалеке какой-то старик.

Как сообщил ему Исидро, вампиры, вопреки заверениям Брэма Стокера и большинства прочих писателей, эксплуатирующих данную тему, кормились главным образом бедняками: за неимущего, если его исчезновение вообще хоть кто-то заметит, никому не придет в голову мстить. Следуя через площадь, Эшер вглядывался в темноту (тот самый уличный фонарь действительно оказался разбит) и отрешенно гадал, кто из всех этих шлюх, или детишек, или выпивох, насквозь пропитанных джином, не вернется нынче ночью домой – если, конечно, у него имеется какая-никакая крыша над головой. Может статься, за кем-то из множества этих оборванцев прямо сейчас, прячась в тени, выбирая жертву, наблюдает сам Гриппен – хозяин, повелитель всех лондонских вампиров – или кто-то из его выводка…

Впрочем, заметить Гриппена во время охоты нисколько не легче, чем разглядеть оспу, или холеру, или близящуюся голодную смерть, прежде чем одна из этих напастей не нанесет удар.

Кроме того, Эшеру – и далеко не впервые – пришла в голову еще одна мысль: а вдруг все эти сновидения навеяны никаким не Исидро, а тем же Гриппеном или одним из его присных, решившим, что даже один смертный, знающий, как отыскивать вампирские логова, и, мало этого, действительно верящий в существование подобных созданий, это уже непозволительно много?

Но тут совсем рядом раздался мягкий, негромкий голос:

– Джеймс… Какая радость, что вы изволили принять мое приглашение.

Почувствовав, как волосы на затылке поднимаются дыбом, Эшер оглянулся на голос:

– Разве у меня был выбор?

– Джеймс, дорогой вы мой…

Взглянув на Эшера, вампир нисколько не изменился в лице, однако на трупное окоченение его неподвижность не походила ничуть. Постигшая его многие годы тому назад смерть была для него состоянием столь же естественным, как и жизнь.

– Выбор, мой дорогой, есть в любом случае.

Стоило им миновать полосу неяркого света, падавшего наружу из закопченного окна, узкое лицо Исидро снова вуалью укрыла тьма. Рука, сомкнувшаяся на локте Эшера, казалась легкой, будто девичья, однако эти тонкие пальцы могли легко раскрошить кость.