Кровавые девы

– Эй, красавцы, а вам сразу вдвоем кончать доводилось когда-нибудь? – проворковал женский голос из пасти темного переулка, откуда жутко несло нечистотами и тухлой рыбой.

– Нам с другом, сударыня, довелось испытать все возможное, – учтиво ответил Исидро, и оба, не сбавляя шага, двинулись дальше, во тьму.

Носок ботинка слегка обдало ледяной водой. Под ногами, пружиня, прогнулись доски импровизированного мостика. Внизу, в темноте, блеснула подернутая рябью лужа. Дважды они повернули направо, затем свернули налево. Считая шаги, Эшер чувствовал, как Исидро мысленно давит на его разум, исподволь навевает этакую сонную, благодушную беззаботность, и сопротивлялся ей что было сил.

«Три, четыре, пять, шесть…»

Еще поворот направо, скрип петель – и навстречу, в лицо, дохнуло холодом, мышиным пометом и плесенью.

Лестница привела их вниз, в старую полуподвальную кухню. Тусклый огонек лампы на дощатом столе едва позволял разглядеть груды пыльного хлама, лопнувших мешков и расползшихся корзин, кучей сваленных в угол. Из-за двери в фасадной стене явственно пахло речной водой.

– Не прежняя моя резиденция… – Придвинув к Эшеру кресло с дощатой спинкой, Исидро уселся на край стола рядом с лампой – прямой, словно туго затянут в придворный дублет. – Госпожа Лидия слишком уж хорошо разбирается в актах о передаче имущества. Полагаю, она в добром здравии?

– Да, с ней все в порядке.

Молчание Исидро длилось несколько дольше, чем следовало; более на его знакомство (не говоря уж о совместных вояжах, любовных узах либо намеренном обмане) с молодой женой Эшера не указывало ничто. Только сосредоточившись (да и то потому, что вампиры слишком уж полагались на кое-какие изъяны в человеческом восприятии), Эшер смог разглядеть жуткие шрамы на лице и горле Исидро – память о том, как вампиру пришлось защищать Лидию и защищаться самому. Раны Неупокоенных затягивались крайне медленно и совершенно иначе, чем у живых. Даже сейчас, спустя полтора года, отметины выделялись на бледной коже Исидро словно бугры засохшей замазки.

Лидия на месте Эшера спросила бы напрямик: «Много ли времени требуется вампиру для заживления ран?»

Но тут Эшеру вспомнились и ее молчаливость, и слова, порой выкрикиваемые ею во сне.

«А может, и не спросила бы».

– А сами вы?

– Я тоже вполне здоров и благополучен, – ответил Эшер. – А вы?

Исидро слегка склонил голову на сторону:

– Это простая учтивость или вам действительно интересно?

– Не знаю, – поразмыслив, признался Эшер, однако, еще ненадолго задумавшись, добавил: – Действительно интересно, дон Симон.

– Тогда об этом – как-нибудь в другой раз.

Вынув из кармана безупречно чистого, с иголочки новенького серого пальто (воистину, разгуливать в таком наряде по Ист-Энду[10 - Ист-Энд – восточная часть Лондона, с давних пор пользующаяся репутацией бедного рабочего района.], оставаясь никем не замеченным, под силу только вампиру) сложенный лист бумаги, Исидро протянул его Эшеру.

Письмо оказалось написанным по-английски:

«Санкт-Петербург,

3 февраля 1911 г.

Дражайший мой Симон!

Простите мне затянувшееся молчание. В это время года постоянно разъезжаешь по заграницам, а обстоятельная, подробнейшая эпистола о балете и опере, о скандалах светских и политических, мало-помалу движущаяся к завершению, ждет своего часа вон там, в углу секретера… а здесь речь пойдет о материях, не терпящих промедления.

Лет этак несколько тому назад вы писали мне об одном ученом по фамилии Б—, во имя короля и родины стремившегося разузнать то, что совершенно его не касалось, и…»

Сощурившись, Эшер взглянул в невозмутимое лицо вампира:

– Уж не имеет ли она в виду Хориса Блейдона?

Так звали ученого, четыре года назад пытавшегося выделить из крови вампира сыворотку, позволяющую наделить необычайными силами Неупокоенных человека живого; создать гибрид, способный действовать при свете солнца не хуже, чем в темноте, а серебра касаться с той же непринужденностью, что и стали. Сотворить человека, наделенного всеми способностями вампира, но при этом лишенного его недостатков. Человека, который применит эти способности в назревающем (о чем было известно каждому) противоборстве с Германией и ее союзниками. Бессмертного, готового самоотверженно биться за короля и родину – подобно Эшеру, не задумываясь, кто пострадает в результате.

В знак согласия Исидро всего лишь слегка прикрыл веками желтые, словно сера, зрачки.

«Без вашего сообщения о сих материях я вряд ли удостоила бы услышанное внимания: ну кто, КТО, скажите на милость, станет вслушиваться в нудную болтовню ученых мужей, затевающих разговоры о своих изысканиях в самый разгар суаре?! Однако есть тут у нас некий германский доктор, чьи изыскания показались мне поразительно схожими, и прошлой ночью, на Венецианском завтраке у Оболенских, спасаясь от великого князя Георгия (самого НЕСНОСНОГО зануды во всей Империи, смею заверить), я скрылась в зимнем саду и застала там сего тевтонского исследователя крови и народных преданий за продолжительным разговором с особой из нашего круга.

Что же мне делать, дражайший мой друг? Как вам известно, король и родина ничуть не заботят меня вот уже много лет, однако ж…

Однако ж германский кайзер – столь МЕРЗКИЙ, ничтожный лягушонок, что от одной мысли о том, как он, выкрикивая приказания, грохоча сапожищами, вломится в Уайтхолл, мне становится весьма и весьма не по себе.

Скажите, этот ваш профессор Э— до сих пор жив? Нельзя ли вновь заручиться его помощью? Или, может, Гриппен успел с ним покончить?

Если так, что вы в сем случае посоветуете предпринять?

Навеки ваша,

    Ирен».

Хорис Блейдон…

Сын Блейдона, Деннис, после инъекций той самой сыворотки до сих пор снился Эшеру в ночных кошмарах.

Что ж, как он и сказал Лидии, причина всякий раз в том, что задание – важнейшее в жизни… Говоря это, Эшер отнюдь не шутил. И сейчас нутром, мозгом костей почувствовал: он должен, обязан ехать в Санкт-Петербург, на поиски того самого «тевтонского исследователя крови и народных преданий»…

Почувствовал, однако как ни в чем не бывало спросил:

– И что же вы посоветовали?

«С особой из нашего круга, – говорилось в письме. – Скажите, этот ваш профессор Э— до сих пор жив или Гриппен успел с ним покончить?»

Действительно, от гибели он был на волосок…

– Я немедля телеграфировал ей с просьбой рассказать обо всем подробнее.

Вынув письмо из рук Эшера, Исидро аккуратно сложил листок вдвое. Его перчатки, подобно всем прочим деталям костюма, также оказались безукоризненно чистыми и отнюдь не дешевыми – серая французская лайка, полкроны за пару.

– Что она ответила?

– Ответа я не получил. Произошло все это более пяти недель тому назад – их третье февраля у нас считается семнадцатым. Да, леди Ирен Итон не заботится ни о чем, не касающемся ее личных удобств, туалетов и благополучия… однако собственными суждениями дорожит не меньше, чем комфортом. И хотя нога ее не ступала на английскую почву вот уже девять десятков лет, пруссаков она всей душой презирает, полагая их варварами, выскочками, с которых давно пора сбить спесь. Полагаю, об ответе, способствующем их конфузу, она не запамятовала бы ни за что.

Последовавшее за этим молчание нарушало только шипение горящего в лампе фитиля. Раз где-то наверху заскреблась в углу крыса.

«Особа из нашего круга…»

«Скрылась в зимнем саду и застала там сего тевтонского исследователя крови и народных преданий за продолжительным разговором с особой из нашего круга».