Пират в любви

Впрочем, она еще в детские годы осознала, что отец обожает мать и гордится ею, чего не скажешь о самой леди Элвинстон, у которой множество своих дел и развлечений.

Отец с полной терпимостью относился к тому, что жена остается в Лондоне, в то время как он с дочерью уезжает в деревню, однако Бертилла понимала: не только в этом разница в образе жизни отца и матери.

Гости, посещавшие Элвинстон-парк во время отсутствия хозяйки, делали порой легкие, но весьма недвусмысленные намеки.

– А Миллисент все еще в Лондоне? – говорил кто-нибудь из гостей, слегка вскинув брови. – Впрочем, она никогда не любила деревню, но вы должны радоваться, дорогой Джордж, что герцог там присмотрит за ней.

На месте герцога мог быть лорд Роуленд, лорд Хэмпден, сэр Эдуард или еще кто-то, о ком Бертилла знала лишь то, что имена их постоянно упоминаются в «Придворном вестнике».

И хотя Бертилла понимала, что красота матери привлекает к ней множество воздыхателей и что она в конце концов выберет самого подходящего из них себе в мужья и в отчимы для дочери, девушка все же никак не предполагала, что в результате ей придется не только удалиться из родного дома, но и покинуть Англию.

– Как это перенести? – спрашивала она себя, лежа ночью без сна в темноте.

И теперь, идя рядом с Доукинс по Риджент-стрит, она внимательно присматривалась ко всему, что ее окружало: ведь скоро все это останется лишь воспоминанием.

В конце концов они вернулись на Парк-лейн с несколькими отрезами муслина, подкладочной и бельевой ткани; из всего купленного Бертилла должна была сама сшить для себя необходимые вещи.

– Спасибо, Доукинс, за то, что помогли мне, – как можно ласковее поблагодарила горничную матери Бертилла, когда они поднимались по лестнице.

– Вот что я сделаю, мисс Бертилла, – объявила Доукинс, обрадованная тем, что вернулась домой, где ее ждет чашка горячего свежего чая. – Я соберу разные мелочи, которыми уже не пользуется ее милость. Пояса, шарфы, ленты, да мало ли что! Вам пригодится.

– Очень любезно с вашей стороны, Доукинс, – улыбнулась Бертилла.

Матери не было дома. Бертилла сняла пальто и шляпку и спустилась в заднюю гостиную, которой обычно пользовались, когда в доме не было гостей.

Над камином висел портрет отца, и Бертилла долго всматривалась в его умное и доброе лицо, в тысячный раз испытывая желание, чтобы он был жив.

– Что же мне делать, папа? – спросила она. – Как могу я жить с тетей Агатой? Саравак так далеко… ужасно далеко.

Она помолчала, словно ожидая ответа, и укрепилась в мысли, что отец ожидал бы от нее лишь одного – твердости духа.

Во время охоты она никогда и виду не подавала, что ей страшно, хотя предстоящее ей путешествие было куда страшнее, чем скачка с препятствиями. Впрочем, ей ничего другого не оставалось, как набраться побольше храбрости.

– Я постараюсь, папа, – со вздохом произнесла она, – но это, наверно, будет трудно… очень трудно.

Бертилла подошла к книжному шкафу, чтобы выбрать книги на дорогу и, может быть, найти что-нибудь о той части света, куда она отправляется.

Но кроме тоненькой брошюрки об основателе Сингапура сэре Стаффорде Раффлзе, она ничего не нашла. Может, стоит сходить в библиотеку на Маунт-стрит и спросить там?

Жаль, что эта мысль не пришла ей в голову, когда она выходила вместе с Доукинс, а теперь, пожалуй, поздно обращаться к горничной с просьбой проводить ее: та уже сидит за чаем и воспримет эту просьбу с явным неудовольствием.

На борту корабля наверняка найдутся нужные книги, решила наконец Бертилла.

Гнетущее тревожное чувство охватывало ее всякий раз, когда она думала о том, что пускается в путь совершенно одна, и в случае чего ей не к кому будет обратиться за помощью или советом.

Как все-таки странно, что мать отправляет ее без компаньонки.

Бертилла пыталась успокоить себя тем, что миссионеры в своих странствиях по свету полагаются только на самих себя, а монахини спокойно добираются куда им нужно без чьей-либо защиты.

Бертилла сняла с полки несколько книг, чтобы взять их с собой наверх, и в эту минуту в комнату вошла леди Элвинстон.

Бертилла с улыбкой повернулась к матери, чтобы поздороваться с нею, но выражение лица леди Элвинстон напугало ее.

Надо сказать, что леди Элвинстон со сверкающими бриллиантами в ушах, в жакете, отделанном мехом, и в шляпе с темно-красными страусовыми перьями выглядела великолепно.

Однако брови ее были сдвинуты, а темные глаза пылали гневом, когда она взглянула на дочь.

– Как ты смела, – заговорила она голосом, полным ярости, – как ты посмела сообщить лорду Сэйру свой возраст?

– О-он меня с-спросил, – заикаясь и вся побелев, ответила Бертилла.

– И ты, полоумная, сказала ему правду? Леди Элвинстон сняла длинные лайковые перчатки и заговорила со злостью:

– Я должна была предвидеть, что впустить тебя сюда хотя бы на два дня значит причинить себе кучу неприятностей. Чем скорее ты уберешься из этой страны и у меня из-под ног, тем лучше! Для меня!

– Я… очень сожалею, мама.

– Ты и должна сожалеть! Можешь ли ты вообразить, что я почувствовала, когда лорд Сэйр справился о твоем здоровье и поинтересовался, будешь ли ты этой весной представлена ко двору!

Леди Элвинстон отшвырнула перчатки и продолжала:

– К счастью, я-то сообразительна в отличие от тебя. «Представить Бертиллу ко двору? – воскликнула я. – Как вам это могло прийти в голову, милорд? Она еще слишком молода!» Он посмотрел на меня весьма недоверчиво и говорит:

«Бертилла мне сказала, что ей уже восемнадцать и она окончила школу». Я нашла силы расхохотаться, хотя мне было не до смеха. Я готова была задушить тебя! «Вы не слишком хорошо разглядели ее, если поверили этому, дорогой лорд Сэйр, – ответила я. – Девочки любят, когда их считают старше, чем они есть, а Бертилле всего четырнадцать». Он удивился, а я продолжала: «Если бы моя дочь была правдивой – а я боюсь, что она законченная лгунья! – то она должна была бы сообщить вам, что за плохое поведение ее попросту исключили из школы».

– О мама, зачем вы так сказали? – не удержалась Бертилла.

– Мне некогда было думать: что первое пришло в голову, то я и сказала! Нужно же было разубедить его в том, что тебе уже восемнадцать. Ничего себе! Восемнадцать! Тогда мне, выходит, не меньше тридцати шести, а все считают меня моложе.

Бертилла знала, что матери на самом деле тридцать восемь, но она промолчала, а леди Элвинстон заговорила уже спокойнее:

– Думаю, я убедила его. Ты очень маленького роста, а твое идиотское полудетское лицо отражает еще более идиотское состояние твоего разума. И чем скорее ты исчезнешь с глаз моих долой, тем лучше! Да, имей в виду: если ко мне сегодня вечером неожиданно кто-нибудь заедет, сиди у себя в спальне и не смей выходить! Ты и так причинила мне достаточно зла.

– Я не знала, мама, что вы… не хотите признавать меня своей дочерью.

– Теперь ты это знаешь! – заявила леди Элвинстон и вышла из комнаты.

Бертилла с полными слез глазами стояла в нерешительности и смотрела на дверь, за которой скрылась ее мать.

Она всегда чувствовала себя нежеланной с тех пор, как умер отец, но что мать терпеть ее не может, было для нее новостью.

– Ты будешь очень хорошенькой, моя девочка, когда вырастешь, – сказал ей однажды отец, – но, слава Богу, у тебя совсем другая наружность, чем у твоей матери, так что между вами соперничества не будет.

Бертилла тогда очень удивилась: разве такое бывает? Да как она может соперничать с матерью красотою?

Теперь же она инстинктивно почувствовала, что раздражение матери вызвано не только ее возрастом. Отец, вероятно, был прав: соперничество между матерью и дочерью вполне возможно.

А ведь она и в самом деле хорошенькая или, как говорили девочки в школе, привлекательная.