Дорога в Рим

Юноше хватило сил сразу же взглянуть вокруг. Он знал, что если и останется в живых, то лишь по чистому везению и прихоти богов: против умелого бойца ему, после такого удара в голову, уж точно не выстоять. К счастью, следующий пельтаст, перепрыгнув через труп, ринулся вперед так рьяно, что споткнулся и рухнул прямо к ногам Ромула, – тому оставалось лишь всадить ему меч со спины в правый бок, между нижними ребрами. «Смертельный удар, – когда-то сказал ему Бренн. – Убивает вмиг. Даже если просто ранишь – враг не выживет, с рассеченной-то печенью. Крови потеряет столько, что смерти не заждется». Ромулу раньше не случалось опробовать прием на практике, и он вновь мысленно поблагодарил гиганта-галла, научившего его боевой премудрости. Советы Бренна, не раз спасавшие Ромула в первые месяцы гладиаторских поединков, приносили бесценную пользу и сейчас.

– Шевелись, парень. – Голос Петрония дошел до него как сквозь туман. – Замечтаешься – прибьют.

– Что? – Ромул оглянулся.

Заметив рассеченный шлем и залитое кровью лицо юноши, Петроний побледнел:

– Сильно ранен?

– Не знаю, – выдавил из себя Ромул. – Башка трещит.

Петроний взглянул вокруг: с их участка враг слегка отхлынул и понтийцы с римлянами спешили вздохнуть свободно, прежде чем вновь ринуться в бой. Миг был самый подходящий, словно посланный богами.

– Быстро! – скомандовал Петроний. – Надо снять шлем. Все равно развалился.

Пока он, отстегнув ремень под Ромуловым подбородком, убирал побитые куски шлема и ощупывал рану, Ромул, стиснув зубы, старался не взвыть от боли.

– Ничего страшного, кожу посекло, – объявил наконец Петроний, разматывая пропотевший лоскут со своего запястья. Дважды туго обвив им голову Ромула, он закрепил концы. – Продержишься. А потом покажем лекарю.

Утирая кровь, заливающую глаза, Ромул рассмеялся: перед лицом пельтастов и туреофоров, ринувшихся в атаку, мысль о каком-то будущем лечении казалась нелепее некуда. Врагов тут десять на одного, а то и больше, еще и конница с тыла – копыта грохочут совсем рядом, чуть ли не за спиной. На правом фланге упорно крушат легионеров каппадокийцы, строй там долго не выдержит. Исход битвы явно близок.

Петроний, оценив мрачный юмор товарища, расплылся в ухмылке:

– Да уж, обложили нас.

– Точно. Впрочем, гляди, – указал куда-то Ромул.

До Петрония не сразу дошло, но тут же, вглядевшись пристальнее, он разразился торжествующим кличем:

– Орел! Орел с нами!

Солдаты, готовые с радостью уцепиться хоть за кроху надежды, обернулись: справа, совсем близко, вновь взметнулось кверху накренившееся было древко с орлом, символом Двадцать восьмого легиона. Солдат, перехвативший его у смертельно раненного аквилифера, теперь криками ободрял товарищей, призывая не сдаваться. Понтийцы накатывали волна за волной, соперничая друг с другом в попытке захватить римского орла, однако никто не преуспел: ближайшие легионеры стояли насмерть, орудуя мечами как одержимые, чтобы не подпустить врага, – правая рука у каждого была в крови уже по локоть.

– Не сдаваться! – присоединился к кличу Ромул.

– Иначе Марс не простит! – поддакнул низкорослый легионер с чудовищной раной в правой руке. – Вход в Элизий надо еще заслужить!

– Верно! – рявкнул Петроний. – Кем нас сочтут соратники, которые уже там? Слабаками, которые сдались врагу раньше, чем сгинул орел?

Ромул следил глазами за солнечными бликами, игравшими на распростертых крыльях орла и на зажатой в когтях золотой молнии, и не мог отделаться от воспоминаний о Бренне, погибшем на берегу Гидаспа. Ромулу с Тарквинием уже случилось раз бежать с поля битвы прежде, чем орел достанется врагу, и повторять тот опыт не хотелось. Ни за что.

– В атаку! – взревел Ромул, не обращая внимания на пульсирующую боль, словно от острых игл, пронзающих череп. – Рим и победа!

Вскинув щит, он устремился навстречу врагу.

– Roma Victrix! Рим и победа! – завопил Петроний, бросаясь за ним.

Ближайшие солдаты, подстегнутые их словами, устремились следом.

Горстка сумасшедших римлян, пускающихся на чистое самоубийство, понтийцев не впечатлила: жаждущие битвы не меньше легионеров, они лишь ускорили бег, хрипло выкрикивая боевой клич.

Ромул, которому туман застилал глаза, никого толком не различал, кроме единственного гиганта-пельтаста, на бронзовом щите которого красовалась физиономия демона – косоглазый и ухмыляющийся, тот словно подзывал к себе, обещая скорый путь в Элизиум. Одолеть громадного пельтаста Ромул и не надеялся. «Ну и ладно, – пронеслась дерзкая мысль. – Зато перед Бренном будет не стыдно: погибну в бою, из последних сил защищая орла».

Десять шагов до смерти.

Пять.

Пельтаст-великан нетерпеливо взмахнул ромфайей…

И Ромул услышал звук, желаннее которого не мог и вообразить, – букцины пропели знакомый каждому легионеру сигнал к атаке, повторив его вновь и вновь.

Цезарь здесь!

При звуках сигнала вражеское войско замерло, пытаясь предугадать, куда же римляне направят свежие силы. Гигант напротив Ромула, глянув в сторону правого римского фланга, едва не смятого грозной атакой каппадокийцев, вдруг удивленно раскрыл рот – и Ромул, осторожно отведя от него глаза, с изумлением увидел во главе армии Шестой легион, уже вливающийся в поредевшее правое крыло. Потрепанный годами галльской войны и недавней египетской кампанией, легион едва насчитывал девятьсот бойцов – однако те неслись на понтийскую пехоту так, будто их девять тысяч.

Лишь потому, что верили в Цезаря.

Ромул вновь преисполнился решимости и окинул пельтаста оценивающим взглядом: выстоять против здоровяка раза в полтора тяжелее тебя самого, да еще когда ты без шлема и ранен – дело непростое, надо бы найти слабину… Однако противник казался неуязвимым, и Ромула захлестнула горечь: даже атака целой армии его не спасет, смерть неминуема…

К его изумлению, мимо его уха вдруг просвистел камень размером с кулак и ударил пельтаста прямо между глаз – череп раскололся, и пельтаста отбросило назад, как тряпичную куклу, мозг серыми ошметками брызнул в застывших от ужаса соседей. Камень ударил так внезапно, что у них не оставалось сомнений: их собрат неведомым образом погиб от руки Ромула.

И тут камни посыпались градом. Пока Двадцать восьмой бился за свою жизнь, из лагеря выкатили баллисты, и Цезарь, несмотря на риск задеть своих же легионеров, приказал целить по самым плотным, передним рядам врага. Опасное решение окупилось с лихвой – залп из двух дюжин катапульт, стрелявших меньше чем с двухсот шагов, теперь сеял гибель в понтийском войске: камни убивали и калечили, некоторые удачно пущенные отскакивали рикошетом еще и в соседних воинов, успевая поразить не одного. Над оцепеневшей понтийской армией понеслись смятенные вопли.

Ромул, уже готовый к неминуемой смерти, теперь едва верил своему счастью; от спасительного появления Цезаря схлынули все страхи. Перепрыгнув через тело убитого пельтаста, он ударил умбоном щита в лицо какому-то крючконосому понтийцу, послышался громкий хруст, и противник с жутким воем осел на землю. Пнув его для надежности сандалией, Ромул обернулся к следующему.

Петроний, орудуя мечом слева от него, успел прикончить одного понтийца и теперь бился со вторым, справа высокий светлоглазый легионер с мрачной решимостью добивал шатающегося туреофора.

Подхлестываемый жаждой боя, Ромул влетел в гущу растерявшихся врагов. Через миг баллисты разразились вторым залпом, на этот раз нацеленным в середину понтийской армии, воинов которой, бессильных против римского подкрепления и сыплющейся с небес смерти, уже охватила паника – кое-кто поглядывал через плечо в поисках пути к отступлению.

Пельтасты и туреофоры напротив Ромула, еще миг назад готовые растерзать Двадцать восьмой в клочья, тоже изрядно притихли – римлянам оставалось лишь не упустить случая.

– Вперед! – крикнул Ромул. – Не дать им сбежать!

Заслышав его клич, ближайшие легионеры удвоили усилия. Сзади, невидимая их глазам, понтийская конница пустилась в бегство, чтобы не попасть в тиски между римскими когортами, и освободившиеся центурионы, повернув строй кругом, уже вели легион вниз, в самую гущу сражения.

Вплотную за ними двигались еще три легиона под командованием самого Цезаря.

Понтийское войско при виде такого зрелища застыло на месте – и римляне, успевшие набрать разгон на крутом спуске, с налета врезались во вражеский строй как живой таран, сбивая воинов с ног. Яростный натиск Шестого легиона смел даже каппадокийцев, которые еще миг назад готовились праздновать победу.

Хваленая храбрость понтийского войска таяла на глазах, бойцов охватывал ужас.

Почуяв смену настроя, Ромул с восторгом понял, что поражение оборачивается победой прямо на глазах. От ликования забыв про боль, он не отводил взгляда от пельтастов и туреофоров, которые успели развернуться и теперь удирали без оглядки, побросав оружие и щиты, отпихивая друг друга локтями и в страхе мечтая лишь об одном – уйти от неминуемой расплаты. Мечи Цезаревых легионеров милосердия не сулили.

Преследовать врагов вниз по склону холма было проще простого. Когда многотысячная толпа солдат спасается бегством, никто не остановится драться в одиночку – желание выжить будет гнать их дальше, на деле оборачиваясь гибелью. Убивать их не труднее, чем сшибать спелые лимоны с дерева. Римские легионеры, выучке которых позавидовало бы любое войско, не давали врагам уйти и уничтожали их сотнями – понтийцы валились кто с раной в незащищенной спине, кто с перерезанной коленной жилой. Раненых добивали гладиусом идущие следом. Впрочем, помогала не только римская выучка: на крутом склоне, споткнувшись о пучок травы или отстегнувшийся ремень сандалии, понтийцы падали и уже не поднимались – их затаптывали бегущие сзади пельтасты и туреофоры. Паника, заставляющая забыть обо всем, гнала армию Фарнака только вперед.

Резня продолжалась и у подножия. Ромул в ужасе смотрел, как десятки понтийцев падают в воду под натиском своих же товарищей, рвущихся через реку на другой берег. Легионеры, стоя по бедро в воде, топили барахтающиеся тела легким ударом меча, а то и щита и все равно не получали отпора – врагами владела лишь отчаянная паника, и те, кому удалось перейти реку, тысячами устремлялись к вершине противоположного холма, под защиту своих укреплений.

Римляне не мешкали. По ту сторону реки легионеры, руководимые спокойными приказами командиров, сформировали строй и упорядоченным маршем двинулись к понтийскому лагерю. Над бегущим в панике понтийским войском, потерявшим последнюю надежду, повис вопль ужаса.