Алрой

“И твоя часть…”

“Истина”.

“Это – свет”.

“Когда слишком ярок, он чреват ослепленьем и темнотой в глазах”.

“Двух этих вещей мы все должны остерегаться”.

“Ты молод”.

“Молодость порок?”

“Наоборот. Однако нельзя срывать плод, покуда дерево в цвету”.

“Какой плод?”

“Знание”.

“Я учился”.

“Чему?”

“Тайным вещам”.

“Почему ты называешь их тайными?”

“Они даны нам Богом”.

“Таковы все вещи в мире. Все тайные они?”

“Те, что воплощают Его волю”.

“Так думает Джабастер, но ни один из прихожан мечети не согласится с ним”.

“Все же ты мусульманин?”

“Нет”.

“Кто же?”

“Сказал уже: я – человек”.

“Однако кому ты поклоняешься?”

“Что такое поклонение?”

“Это то, чем творение обязано творцу”.

“Кто он, творец?”

“Наш Бог”.

“Бог Израиля?”

“Да”.

“Крошечный народ, что курит фимиам сам себе!”

“Мы – избранный народ!”

“Избранный для осмеяния, презрения, бесславия. Кого прельстит избранничество?”

“Которым мы, увы, не прониклись и пренебрегли”.

“Почему?”

“Тебе известны анналы священного племени нашего”.

“Да, известны. Как и у всех племен: кровь и зло”.

“Я вижу другое: былые победы, скорое спасение и будущая слава”.

“Добраться до берега спасения – моря крови переплыть. Бедный мессия!”

“Ты и вправду брат Джабастера?”

“Так говорила наша мать, святая женщина”.

“Господин Хонайн, ты богат, силен, умен. Ты восхваляем и купаешься в довольстве. К чести твоей замечу, что, став вероотступником, веру не сменил. Ты в согласии с миром, и им любим. Теперь вообрази иное бытие. Достойного лишь терпят. Насмешки и проклятья за спиной. Брезгают, как прокаженным. Как ни хорош – хорош не будешь. Самодовольство и золото не замещают чести. Пустота и обреченность впереди. Возможно ль примирить в душе реальность эту с сознанием избранничества и превосходства? Нет и нет! Господин Хонайн, объяснил ли я свой порыв к борьбе, свободе и величию?”

“Почтенный, прошу прощенья за ошибку. Я думал, ты ученик Джабастера, но вижу, амбиции твои простираются куда как дальше!”

“Я – Предводитель, и оковы – не к лицу мне!”

“А теперь, Алрой, слушай меня, – сказал Хонайн, тепло обняв юношу за плечи, – я друг и рачитель твой. Выручил из беды, от болезни исцелил, окружил заботой, дал безопасность и крышу над головой. Чувства не во власти человека, и краткость нашего знакомства не помешала мне полюбить тебя. Ты должен доверять мне, как я – тебе. Ты знаешь мою тайну: я иудей, один из сынов презираемого, отверженного, гонимого народа, над коим ты Предводитель. Прекрасно быть свободным, не меняя кожу. Но эфемерности я достижимость предпочел. Я сам себе явился мессией. Спроси Джабастера, сколь тяжек был путь борьбы моей, которая лишь юному под силу. Годы я жил один в Константинополе, среди греков, учился врачевать. Переселился потом в Багдад, весьма искусным лекарем ставши, а такой – почти всегда незаменим. Надел тюрбан, и вот, я – господин Хонайн! Мой мальчик, будь благоразумен, не отвергай совет и опыт друга. Я представлю тебя, как сына от некоей красавицы-гречанки. Время и весь мир – перед тобой. Наслажденья жизни – война, любовь, богатство – выбирай, иль все бери. С моею помощью, с твоим умом и честолюбьем ты станешь главным визирем. Да что там визирем! В смутную годину нашу ты собственное сумеешь царство обрести, что счастьем и богатством расцветет не в пример Земле Обетованной. Я был там – бесплодность и безлюдье, пустыня, недостойная тебя!”

Окончив говорить, Хонайн стал вглядываться в освещенное луной лицо Давида, желая понять действие своего монолога.

“Я знаю свои корни, и мне нет дела до других миров. Благодарю тебя, господин Хонайн. Ты ошибаешься во мне, но все же благодарю!”

“Ты выбираешь гибель?”

“Я выбираю славу!”

“Неужто ты надеешься ее достичь?”

“Да разве твердо веря, можно не достичь?”