Алрой

“Кончайте свару! Обыщите вы его, наконец?” – вмешался Шерира.

Разбойники схватили Алроя, стали обыскивать.

“Атаман! У него на груди спрятана драгоценная вещица!”

“Ты был прав, Кислох!” – примирительно похвалил шутник.

“Давайте-ка это сюда!” – крикнул Шерира.

Мгновенно вспомнил Алрой напутствие Джабастера: “Лучше смерть, чем жизнь без талисмана”. Мысль эта придала пленнику силу и решимость обреченного. Он вырвался из цепких рук, выхватил из костра горящую головню и, угрожающе размахивая ей, встал в оборонительную позицию.

“Он храбрый малый. За это заплатит жизнью”, – спокойно заметил Шерира.

“Командир!” – с дерзостью отчаяния закричал Алрой, – “Слушай меня внимательно! Я пилигрим, я беден, как нищий. Вещь эта – не украшение, а мой священный талисман, для тебя пустая безделица, для меня она – дороже жизни. Но о моей жизни не заботься, бойся за свою. Кто приблизится ко мне – умрет. Добром прошу – отпусти!”

“Убить его”, – сказал Шерира.

“Кинжалом заколоть!” – уточнил Кислох.

“Давай сюда украшение!” – гаркнул один из шайки, не решаясь подойти к Алрою.

“Бог Давида защитит меня!” – в исступлении закричал Алрой.

“О, да он иудей!” – воскликнул Шерира, взволновавшись настолько, что даже встал с ковра, – “пощадим его, ведь и моя мать была еврейкой!”

Бандиты, приготовившиеся исполнить предыдущий вердикт атамана, опустили оружие, попятились назад. Алрой по-прежнему пребывал в боевой готовности.

“Доблестный пилигрим”, – непривычно мягким голосом заговорил Шерира, подвигаясь к своему пленнику, – “ты держишь путь в святой город?”

“В город предков!”

“Смелое предприятие. Откуда следуешь?”

“Из Хамадана”.

“Изнурительный путь. Тебе нужен отдых. Как тебя зовут?”

“Давид”.

“Ты среди друзей, Давид. Ты в безопасности. Располагайся, отдыхай. Я вижу, ты колеблешься. Тебе нечего бояться. Вечно живая в моем сердце память о матери – порука тому”. Тут Шерира достал кинжал из ножен, наколол им руку и, окровавленную, протянул ее Алрою. Тот, зная, как поступить, коснулся губами свежей раны.

“Я дал клятву, и она принята, – сказал атаман разбойников, удовлетворенный жестом Алроя, – я никогда не изменю тому, в чьих жилах течет моя кровь”. Сказавши это, Шерира взял Алроя за руку, усадил на свой ковер.

4.4

“Ешь, Давид”, – сказал Шерира.

“Я буду есть хлеб”, – ответил Алрой.

“Неужто за три недели в пустыне ты так пресытился свежим мясом, что откажешься от молодой газели? Сегодня утром я убил ее своим копьем. Нежный вкус, халиф позавидует”.

“Не сомневаюсь, но прошу хлеба”.

“Бери то, что тебе по нраву, хоть и странно это – предпочесть простой хлеб великолепнейшему мясу”.

“Благодарю, добрый Шерира. Касательно мяса у евреев особые законы”.

“Я что-то слышал об этом от матери – она еврейка. Отец курд. Я в выигрыше всегда, кто бы ни был у всевышнего в фаворе”.

“Бог один, а Магомет – его пророк, – провозгласил Кислох, – пью за твое здоровье, иудей!”

“Присоединяюсь, – заявил другой разбойник, – мой отец был гебром, из Эфиопии. Все свое состояние он пожертвовал для дела веры. Результат – его сын гол, как сокол”.

“А я – индиец, и верю в золотую фигуру божества, что пребывает в храме в Дели”, – сказал темнокожий разбойник, обладатель быстрых и блестящих глаз.

“У меня нет веры, – признался черный негр, сверкая белозубой улыбкой, – но если б я поверил, то непременно в твоего бога”, – добавил он, обращаясь к индийцу.

“Я всегда хотел быть иудеем, моя мать была хорошей женщиной”, – глубокомысленно произнес Шерира.

“Евреи богаты”, – заметил кто-то.

“Прибудешь в Иерусалим и там увидишь христиан”, – сказал Шерира Алрою.

“Христиане – неверные, проклятые гяуры. Мы все против них”, – заявил Кислох.

“С их белыми лицами!” – сказал негр.

“С их голубыми глазами!” – добавил индиец.

“Чего хорошего можно ждать от людей, живущих в странах, где не светит солнце!” – заключил сын выходца из Эфиопии.

4.5

Алрой проснулся после полуночи. Бравые разбойники безмятежно спали. Луна в небе. От костра остались тлеющие головешки. Тяжелые тени висели над амфитеатром. Алрой осторожно переступал через тела спящих. Он не арестант, но можно ли полагаться на заверения в дружбе этих людей вне закона? Захотят – и друга превратят в раба, или, что не лучше, возьмут к себе в ученики. А как же цель высокая? Нет, оставаться здесь нельзя. Алрой бесшумно влез на стену, спустился с другой стороны, обогнул ионический храм, служивший ему маяком, прошел по главной улице и, проделав путь в обратном порядке, вышел из городских ворот.

Смутный страх преследования гнал беглеца вперед и вперед, заставлял забыть об отдыхе, еде, питье. А пустыня становилась все горячей. Исчез пропитанный ароматом растений освежающий ветерок. Природа замерла. Тревожно и тихо, предвестие худого. Воздух вновь пришел в движение. Горячий ветер обжигает щеки. Жажда. Песчаные холмы кружатся перед глазами. Тяжело дышать, тупая боль в мозгу, язык распух. Силы убывают, жар лишает воли. Уныние сменилось отчаянием, конец которого – смирение с судьбой. Напрасно озирается беглец – помощь не придет. Серое, мутное небо поглотило горизонт и с ним надежду на спасение. И тут явилось чудо. Откуда ни возьмись, поток прохлады – воды и воздуха – в усладу превратил страдание. То милосердная пустыня послала жертве своей спасительный мираж.

Удушливый горячий ветер – жители тех мест его зовут “симум” – взвихрил от земли до неба тучи песка. Свистящее дыхание симума убивает живое. Алрой теряет силы, и с ними мужество и воля покидают его. Он гибнет. Он не дойдет, не отыщет, не завоюет, не спасет, не воцарит. Если не спастись от смерти, то хоть умереть со славой, но и слава ускользает… Здесь, в начале своего пути он примет смерть. Он опустился на колени. Все, что ему осталось сделать – успеть попрощаться с мечтой и с жизнью.

“О, жизнь моя! Пока виднелась впереди – горька казалась, дошел до конца и плачу о том, что сладость твою не угадал. Теперь прощай! Мирьям, сестра, и ты прощай! Не видать мне более ни красы твоей, ни заботы, ни доброты. Прощай, наставник мой Джабастер. Учеником, не успев науку превзойти, покидаю мир. Прощайте дядя, дом, Хамадан. Прощай, дикая природа, ты берешь жизнь мою. Слава? Я не вкусил тебя. Святая земля? Я не достиг тебя. Иерусалим? Я не удостоился видеть тебя. Прощайте!” В смертный свой час человек одинок.

Обессиленный, Алрой окончил высокопарную речь. Летящий песок в бурый цвет окрасил воздух. Не стало ни неба, ни солнца, ни света, ни тьмы. Стихия необузданной пустыни вручила ей свою жертву.

Глава 5 Господин Хонайн спасает Алроя

5.1

“Близок пустыни конец! Увидим долину цветущую, реку полноводную, берега зеленые. Насладимся красой и прохладой. Чем мы хуже халифа? Алла-илла, Алла-у. Алла-илла, Алла-у!”