Сестры

Мои дорогие невесты!

(Сервас на миг задержался на этом обращении, пытаясь понять, что может означать последнее слово.)

Вчера я был в ресторане в окружении множества людей: и друзей, и не совсем друзей, и вовсе не друзей. Мы спорили, смеялись, болтали. И все, развлекаясь, что-то желали друг другу, подчас довольно ядовито, но всегда интеллигентно. А я сидел в своем углу и думал только о вас. О вашей молодости, о вашей красоте и вашей разумности. О разумности сердец, о мудрости душ. О вашей невинности и вашей порочности. Я думаю о вас и днем, и ночью, когда не удается заснуть. Кто вы? Чем вы заняты? Я хочу знать обо всем: о ваших мечтах, ваших надеждах и желаниях. Любите ли вы меня? Скажите «да», даже если это и неправда. Если письмо придет до конца недели, значит, вы меня любите.

Сервас прервал чтение. Что могли поведать об авторе эти слова? По всей видимости, все это писал не подросток, а взрослый человек. Причем этот взрослый хорошо владел языком, даже оставаясь – несомненно, намеренно – простым и понятным. В письме не было ни одной орфографической или синтаксической ошибки…

Он наугад развернул другой листок.

Мои дорогие сердечные подруги,

Я не могу всерьез отнестись к известию, что кто-то любит меня, и тем более – что я кому-то нравлюсь. Большинство людей меня ненавидят, опасаясь моего цинизма, ума и острого языка. Тем лучше. И пусть себе ненавидят. Вы – единственные, кому я действительно хочу понравиться. Единственные, кого мне хочется обнять и прижать к себе. Если надо, я подожду пять лет, а потом женюсь – на вас обеих. В какой-нибудь стране, где дозволено многоженство. Надеюсь, вы знаете, что я вас люблю.

Черт возьми, этот тип разговаривал с ними, как со взрослыми женщинами… Но больше всего интриговало само содержание писем. Эта интимность между взрослым и двумя девочками-подростками. Сколько же ему было лет? Двадцать? Однако было в его почерке что-то такое, что говорило о более зрелом возрасте… Был он искренен или просто расставлял словесные западни, чтобы заманить наивных девчонок в свои сети? Сервас поискал подпись и обнаружил ее в конце следующей страницы:

    Шандор

Несколько секунд Мартен внимательно разглядывал подпись. Что еще за Шандор? Кто он? Мимолетное видение? Тень, что прячется в углу? В самом звуке этого имени было что-то загадочное. Оно звучало как псевдоним. Сервас положил письмо обратно в конверт. Потом по почтовым штемпелям и датам определил, какое из писем было самым первым, и принялся читать.

Дорогая Амбра, дорогая Алиса,

Сердце мое взорвалось радостью, когда я прочел ваше письмо. Ваши похвалы доставили мне огромное удовольствие. Вы так молоды и уже так проницательны, умны и прозорливы! Нет ничего лучше, чем найти родственную душу. Но представьте себе мою радость, дорогие Амбра и Алиса, когда вместо одной я нашел сразу две родственных души. Мои дорогие читательницы, как подумаю, что вы могли бы мне и не написать…

Сервас снова отвлекся от чтения. Дорогие читательницы? Так он писатель… Неужели им пишет сам Эрик Ланг? Или от его имени пишет какой-то жулик?

…Как подумаю, что вы колебались, как вы сами пишете в своем прекрасном, трогательном письме, прежде чем осмелиться «побеспокоить великого писателя» из боязни показаться смешными… Да нет же, в вашем письме нет ничего смешного! Наоборот. Когда вы говорите, что «Первопричастница» – великая книга (у Мартена снова забилось сердце) и в то же время книга мрачная и аморальная, я готов под этим подписаться. Когда вы пишете «вы представить себе не можете, с каким наслаждением мы погрузились в созданный вами мир, а потом, обменявшись впечатлениями, решили, что вы – наш любимый писатель», вы делаете меня счастливейшим из людей. Пишите мне еще и еще!Я очень хочу получать такие письма!

И снова что-то не вязалось. Если Эрик Ланг отвечает своим поклонницам, то почему подписывается Шандор? Может, это какой-то шифр?

Тут открылась дверь, и Сервас обернулся. В комнату ввалился возбужденный Ковальский. И взгляд его сразу упал на письма, лежащие на столе.

– Это что такое?

Не отвечая, Мартен взял со стола книгу и протянул ему.

* * *

У входной двери он заметил телефон. Когда они спустились вниз, Сервас попросил у родителей девушек разрешения позвонить. Полистав справочник, лежавший рядом, набрал номер.

– Привет, Ева, – сказал он, когда ему ответил певучий женский голос. – Кто у вас занимается детективами?

Номер принадлежал книжному магазину «Изысканное слово», куда Мартен часто заглядывал. В студенческие годы он оттуда просто не вылезал, а теперь, став сыщиком, заходил куда реже. Из детективов Сервас охотно читал классиков: По, Конан Дойла, Гастона Леру, Чандлера и Сименона. Но любимыми его писателями были Толстой, Томас Манн, Диккенс, Гомбрович, Фолкнер и Бальзак. Как и его отец, он считал, что лучшие книги требуют от читателя усилий, и по большому счету то, что дается легко, – дело пустое и не имеет никакой ценности.

– Можешь меня с ним соединить? – сказал Сервас, выслушав ответ.

Он немного подождал, пока на линии появится новый собеседник.

– Вам знаком такой автор – Эрик Ланг?

Голос на другом конце провода был немногословен:

– Да, конечно.

– А его роман «Первопричастница»?

– По всей видимости.

– Это самый знаменитый его роман?

– Да. Шикарная книга.

Сервас вздохнул. Еще в юности он понял, что каждый должен сам найти нужную ему информацию, и тратить время на поиски не входит в функции книжного магазина.

– А сколько романов он написал?

– Насколько я знаю… около десяти.

– Сколько ему лет?

– Что?

– Сколько ему лет? – повторил Сервас.

Он представил себе, как удивились на другом конце провода.

– Минуточку.

Через несколько секунд Мартен получил ответ. Тон у продавца был усталый и раздраженный. Видимо, предел его профессиональной выдержки был недалек.

– Он родился в пятьдесят девятом.

Сервас быстро подсчитал: значит, в 1998-м Лангу было тридцать девять лет. И что его потянуло водить дружбу с пятнадцатилетними девчонками? Конечно, он отвечал поклонницам. Но письма, которые Мартен прочел, далеко выходили за пределы обычной переписки с читателями. Они поражали высокой степенью интимности… Что же породило такую интимность?

– А имя Шандор вам о чем-нибудь говорит?

– Эрик Ланг – псевдоним, – ответил этот задавака все тем же снисходительным профессорским тоном. – Он родился в Венгрии, и настоящее его имя – Шандор Ланг.

– Спасибо, – сказал Сервас и отсоединился.

* * *

Теперь они снова сидели в гостиной напротив родителей девушек, которые так и не пошевелились, пока в доме работали полицейские. И у тех возникло впечатление, что если они снова придут завтра, то застанут их в тех же позах.

Мать больше не плакала, но глаза у нее стали совсем красными. Казалось, она постарела лет на пятнадцать. Отец погрузился в свои мрачные мысли. В доме повисла атмосфера отчаяния и безнадежности, и Сервас почувствовал, что долго здесь оставаться не сможет. Ковальский расспрашивал родителей о привычках девочек, о школе, о том, где они бывали, и голос его звучал мягко и спокойно, что никак не вязалось с тем Ко, которого он знал. Наконец, почесав себе кончик носа, начальник медленно подался вперед. Сервас сразу услышал нечто новое в интонации его голоса, какое-то напряжение, которого раньше никогда не бывало, и его поразила тщательность, с какой шеф выбирал каждое слово:

– А не случалось ли в последнее время чего-нибудь необычного, ненормального? Что так или иначе привлекло бы ваше внимание, пусть даже это была какая-нибудь мелочь…

К их огромному удивлению, родители обменялись понимающими взглядами и даже кивнули, словно с самого начала ожидали этого вопроса. Сервас сразу насторожился. Ко повернулся к отцу, который пристально смотрел на него, поджав губы.