Экскалибур

А небеса все прояснялись, хотя над горизонтом на юге по-прежнему громоздились облака: мы все глубже погружались в эту ночь, ночь мертвых, а в тучах между тем замерцали молнии. Молнии – первое предвестие богов, и, устрашившись, я тронул железную рукоять Хьюэлбейна; ну да молнии полыхали далеко, очень далеко, может, над морем или еще дальше, над Арморикой. С час или более молнии беззвучно полосовали южное небо. Раз целое облако словно осветилось изнутри – мы все так и охнули, а епископ Эмрис осенил себя знаком креста.

Но вот далекие молнии померкли, остался лишь гигантский костер в кольце укреплений Май-Дана. Этому сигнальному огню суждено было преодолеть бездну Аннуина, это сияние изливалось во тьму между мирами. «Что, интересно, думают про себя мертвые? – гадал я. – Сонмы призрачных душ, верно, уже обступили Май-Дан – поглядеть, как станут призывать богов?» Я представил себе, как отсветы пламени мерцают на стальных лезвиях моста мечей, а может, озаряют и Иной мир, и не скрою, что испугался. Молнии погасли, ничего нового не происходило: бушевал гигантский костер, и только, но, думается, все мы сознавали, что мир дрожит на грани перемены.

Часы шли, и вот нежданно-негаданно был явлен следующий знак. Первым увидел его Галахад. Он перекрестился, завороженно уставился в окно, словно не веря глазам своим, а затем указал наверх, туда, где гигантский султан дыма застилал звезды.

– Вы видите? – спросил он, и все мы высунулись в окно и поглядели ввысь.

И я увидел: то зажглись огни ночных небес.

Такие огни всем нам доводилось видеть прежде, хотя и нечасто, но появление их в эту ночь нельзя было расценить иначе, как знамение. Сперва во тьме замерцала синяя дымка; постепенно дымка густела, разгоралась, и вот уже алая завеса огня слилась с синей и затрепетала среди звезд, точно колеблемое ветром полотнище. Мерлин, помнится, рассказывал мне, что небесные огни нередки на дальнем севере, но эти повисли на юге, а в следующий миг нежданно-негаданно все пространство над нашими головами ярко расцветилось синими, серебряными и малиновыми каскадами. Мы все спустились во двор, чтобы лучше видеть, и оттуда благоговейно взирали на сияющие небеса. Костры Май-Дана оттуда уже не просматривались, но зарево их затопило южные небеса, а над головами у нас роскошной аркой переливались огни потусторонние.

– Ну теперь-то ты веришь, епископ? – спросил Кулух.

Эмрис словно утратил дар речи. Но вот он вздрогнул и дотронулся до деревянного креста на шее.

– Существования иных сил мы никогда не отрицали, – тихо отозвался он. – Просто мы верим, что наш Господь – единственный истинный Бог.

– А прочие боги – кто они? – спросил Кунеглас.

Эмрис нахмурился, явно не желая отвечать, но честность заставила.

– Они – силы тьмы, о король.

– Скорее уж силы света, – благоговейно проговорил Артур, ибо увиденное потрясло даже его. Артур, который предпочел бы, чтобы боги вовсе оставили нас в покое, видел свидетельства их могущества в небесах – и дивился небывалому чуду. – А что будет дальше?

Вопрос свой он обращал ко мне, но ответил епископ Эмрис:

– Смерть, господин.

– Смерть? – переспросил Артур, решив, что ослышался.

Эмрис загодя отошел в тень галереи, словно опасаясь мощи магии, что мерцала и растекалась потоками слепящего света на фоне звезд.

– Все религии используют смерть, господин, – педантично пояснил он, – и даже наша верит в искупительную жертву. Но в христианстве это сам Сын Божий позволил себя убить, дабы никому больше не пришлось ложиться под жертвенный нож на алтаре; я не знаю ни одной религии, в таинствах которой не задействовалась бы смерть. Озирис погиб. – Епископ вдруг осознал, что рассказывает о поклонении Изиде, этом проклятии Артуровой жизни, и торопливо продолжил: – И Митра тоже умер, а в мистериях Митры умерщвляют быков. Все наши боги умирают, господин, – подвел итог Эмрис, – и все религии, кроме христианства, воспроизводят эти смерти как часть культа.

– Мы, христиане, ушли за пределы смерти – к жизни, – произнес Галахад.

– Хвала Господу, это так, – согласился Эмрис, осеняя себя крестом. – Но мы – не Мерлин.

Огни в небесах разгорались все ярче; сквозь гигантские многоцветные завесы, точно нити в гобелене, змеились, переплетаясь и обрываясь, вспышки белого света.

– Нет магии могущественнее, чем смерть, – неодобрительно отметил епископ. – Милосердный Бог такого не допустит, а наш Господь покончил с нею через смерть собственного Сына.

– Мерлин к смерти не прибегает, – сердито буркнул Кулух.

– Прибегает, – тихо промолвил я. – Перед тем как нам отправиться за Котлом, он принес человеческую жертву. Он сам мне рассказывал.

– Кого? – встрепенулся Артур.

– Не знаю, господин.

– Небось байки травил, – отозвался Кулух, глядя вверх. – Приврать-то старикан любит.

– Скорее всего, он говорил правду, – возразил Эмрис. – Древняя религия требовала много крови, и как правило – человеческой. Мы, конечно, знаем совсем мало, но я помню, как старый Бализ рассказывал мне, что друиды страх как любили убивать людей. Обычно это были пленники. Некоторых сжигали живьем, других бросали в яму смерти.

– А кое-кому удавалось спастись, – тихо добавил я. Ибо меня самого некогда бросили в друидическую яму смерти, но я сумел выжить, вырваться из этого кошмарного месива умирающей, искалеченной плоти, – тогда-то меня и взял на воспитание Мерлин.

Эмрис пропустил мои слова мимо ушей.

– В иных случаях, безусловно, требовалась жертва более значимая, – продолжал он. – В Элмете и Корновии до сих пор говорят о жертве, принесенной в Черный год.

– И что же это была за жертва? – полюбопытствовал Артур.

– Возможно, это просто легенда: слишком давно это было, чтобы полагаться на воспоминания. – Епископ имел в виду Черный год, когда римляне захватили Инис-Мон и вырвали самое сердце друидической религии; это страшное событие произошло в далеком прошлом – более четырехсот лет назад. – Но тамошний люд по сей день рассказывает про жертву короля Кефидда, – продолжал Эмрис. – Эту историю я услышал давным-давно; и Бализ всегда почитал ее за чистую правду. Так вот, Кефидду предстояло сразиться с римской армией, и похоже было на то, что ему грозит поражение, так что он принес в жертву самое дорогое из своих сокровищ.

– Какое же? – осведомился Артур. Он напрочь позабыл про огни в небесах и буравил взглядом епископа.

– Своего сына, конечно. Так было всегда, господин. Наш Господь пожертвовал Сына Своего, Иисуса Христа; Он же потребовал, чтобы Авраам убил Исаака, хотя, безусловно, смилостивился в этом Своем повелении. А вот друиды Кефидда убедили короля убить сына. Само собою, магия не сработала. В хрониках говорится, что римляне наголову разбили Кефидда и всю его армию, а затем уничтожили рощи друидов на Инис-Моне.

Мне показалось, что епископ не прочь присовокупить благодарственное слово-другое по поводу такого исхода, но Эмрис – это вам не Сэнсам, и у него хватило такта восхвалить Господа про себя.

Артур подошел к галерее.

– Что происходит на вершине холма, епископ? – тихо осведомился он.

– Откуда бы мне знать, господин? – возмутился Эмрис.

– Но ты полагаешь, там льется кровь?

– Думаю, такое возможно, господин, – неохотно выговорил Эмрис. – Думаю, скорее всего, так.

– Но чья? – вопросил Артур, да так резко, что все, кто был во дворе, разом позабыли про великолепие ночных небес и во все глаза уставились на него.

– Если это древнее жертвоприношение, господин, если это высшая жертва, – отозвался Эмрис, – тогда это наверняка сын правителя.

– Гавейн, сын Будика, – тихо произнес я. – И Мардок.

– Мардок? – Артур стремительно развернулся ко мне.

– Ребенок Мордреда, – ответил я. Я внезапно понял, зачем Мерлин расспрашивал меня про Киууилог, и почему забрал ее сына в Май-Дан, и почему обращался с мальчуганом так ласково. Как же я не догадался раньше? Теперь это казалось самоочевидным.

– Где Гвидр? – внезапно спросил Артур.

В первые мгновения никто не ответил, затем Галахад жестом указал на сторожку у ворот.

– Он оставался с копейщиками, пока мы ужинали.

Но Гвидра там уже не было; не было его и в комнате, что служила Артуру спальней, когда он наезжал в Дурноварию. Мальчика не было нигде, и никто не помнил, чтобы его видели после наступления сумерек. Артур, напрочь позабыв о волшебных огнях, обшаривал дворец снизу доверху, от погребов до сада, но сын его исчез бесследно. А я размышлял про себя о словах Нимуэ на Май-Дане, когда она уговаривала меня привезти Гвидра в Дурноварию, и вспоминал ее споры с Мерлином в Линдинисе о том, кто же на самом деле правит Думнонией, и не хотел верить своим подозрениям, но и выбросить их из головы тоже не мог.