Пигмалион

11 часов утра следующего дня в кабинете Хиггинса. Это комната на втором этаже с окнами на улицу, бывшая гостиная. Посреди задней стены расположены двойные двери; те, кто оттуда появляется, видят по правую руку от себя два высоких картотечных шкафа, стоящих у стен под прямым углом друг к другу. В этом же углу находится письменный стол, на нем – фонограф, ларингоскоп, ряд миниатюрных органных труб с мехами, набор ламповых стекол с горелками (так называемая химическая гармоника), к которым тянется от газового вентиля в стене каучуковый шланг, несколько камертонов разного калибра, половина человеческой головы в натуральную величину, показывающая органы речи в разрезе, и коробка с валиками для фонографа.

Еще дальше от входа расположен камин; около него, со стороны, ближней к дверям, стоят удобное кожаное кресло и ведерко для угля. На каминной полке – часы. Между рабочим местом хозяина и камином есть еще журнальный столик.

По другую сторону от центрального входа, слева от посетителя, тумба с неглубокими ящиками, на ней телефон и телефонный справочник. Соседний угол и большая часть боковой стены заняты роялем, обращенным задней частью к дверям; перед ним стоит скамья во всю длину клавиатуры. На крышке рояля красуется блюдо с горой фруктов и сладостей, в основном шоколадок.

Середина комнаты свободна. Кроме скамьи у рояля, кресла и двух стульев у стола с фонографом, здесь имеется еще один стул, у камина. На стенах висят гравюры – Пиранези и портреты меццо-тинто. Картин нет.

За столом сидит Пикеринг; он кладет на него карточки и камертон, которыми только что пользовался. Хиггинс над ним, закрывает два-три выдвинутых картотечных ящика. В утреннем свете обнаруживается, что это крепкий, живой, довольно привлекательный мужчина лет сорока; на нем профессионального вида черный сюртук, белый полотняный воротничок и черный шелковый галстук. Он производит впечатление энергичного ученого, который питает искренний и даже страстный интерес ко всему, что может служить предметом научного исследования, и полностью равнодушен к себе и окружающим, включая их чувства. По сути говоря, если не учитывать его годы и физические размеры, это типичный импульсивный ребенок, громко и азартно объявляющий о том, что привлекает его внимание, и требующий от посторонних немалых усилий по ограждению его от случайных неприятностей. Его поведение меняется от добродушно-ироничного, когда он в хорошем расположении духа, до вспышек брюзгливого раздражения, когда что-нибудь идет не так; однако он столь прямодушен и беззлобен, что не вызывает отталкивания даже в те минуты, когда способность рассуждать здраво вовсе его покидает.

Хиггинс (задвигая последний ящик). Ну вот, кажется, все показал.

Пикеринг. Потрясающе! Я и половины пока не переварил.

Хиггинс. Может, пройдемся еще разок?

Пикеринг (поднимается, подходит к камину и становится спиной к нему). Нет-нет, благодарю вас – не теперь. На сегодняшнее утро довольно.

Хиггинс (следует за ним и останавливается по его левую руку). Устали слушать звуки?

Пикеринг. Да. Это огромное напряжение. Раньше я гордился тем, что могу произнести двадцать четыре различных гласных звука, но куда мне до ваших ста тридцати! Многие из них для меня неразличимы.

Хиггинс (посмеиваясь, направляется к роялю, чтобы взять сладкого). Это вопрос практики. Поначалу разницы не слышно, но потом обнаруживаешь, что они такие же разные, как А и Б.

В дверь заглядывает Миссис Пирс, экономка Хиггинса.

В чем дело?

Миссис Пирс (помедлив, явно весьма озадаченная). К вам молодая женщина, сэр.

Хиггинс. Женщина! Что ей нужно?

Миссис Пирс. Она говорит, вы очень обрадуетесь, когда узнаете, зачем она здесь, сэр. Но она из простых. Совсем из простых. Я бы ее не пустила, но подумала, вдруг вы пригласили ее, чтобы поговорить в ваши машинки. Надеюсь, я правильно поступила – к вам ведь иногда такие странные люди ходят, уж извините меня, сэр…

Хиггинс. Все в порядке, миссис Пирс. У нее интересный выговор?

Миссис Пирс. Ужасный, сэр. Как это может нравиться, я прямо в толк не возьму.

Хиггинс (Пикерингу). Давайте посмотрим. Зовите ее сюда, миссис Пирс. (Бросается к столу и берет новый валик для фонографа.)

Миссис Пирс (с сомнением). Что ж, сэр. Дело ваше. (Уходит.)

Хиггинс. Надо же, как повезло. Увидите, как я делаю записи. Она будет говорить, я зарисую это знаками по системе Белла, потом латиницей по другой системе, а потом запишем ее на фонограф, и сможете слушать сколько хотите, с блокнотом перед глазами.

Миссис Пирс (возвращается). Вот эта женщина, сэр.

Входит Цветочница в парадном одеянии. На ней шляпка с тремя страусовыми перьями – оранжевым, небесно-голубым и красным. Передник практически чист, потрепанное пальтишко тоже выглядит более или менее пристойно. Вид этой жалкой фигуры с ее наивным тщеславием и беспочвенным самодовольством трогает Пикеринга, который уже подтянулся в присутствии миссис Пирс. Что же до Хиггинса, то единственное отличие в его реакции на мужчин и женщин состоит в том, что в промежутках между язвительными насмешками и сетованиями на какое-нибудь игрушечное бремя он улещивает женщин, словно ребенок – няньку, от которой ему хочется чего-то добиться.

Хиггинс (бесцеремонно, с неприкрытым разочарованием, которое тут же превращается у него в детскую обиду на весь свет). Тьфу ты! Эту я уже записал вчера вечером. Ничего интересного: диалекта Лиссон-Гроув у меня сколько угодно, на нее и валик жалко тратить. (Девушке.) Ступай; ты мне не нужна.

Цветочница. А вы не грубите, не узнавши, зачем я пришла. (Обращается к миссис Пирс, которая стоит у двери в ожидании дальнейших распоряжений.) Вы сказали, что я приехала на такси?

Миссис Пирс. Что за чушь! По-твоему, мистеру Хиггинсу это не все равно?

Цветочница. Какие мы гордые! А сам всего-то уроки дает – слыхала я. Ладно, я не кланяться пришла; а ежели мои деньги вам не нравятся, так я пойду в другое место.

Хиггинс. Твои деньги?

Цветочница. Да! Теперь вам ясно? Я хочу брать уроки. И платить за них, не сомневайтесь.

Хиггинс (изумленно). Ну и ну! (Делает глубокий вдох, чтобы прийти в себя.) И что я, по-твоему, должен на это сказать?

Цветочница. Были бы джентльменом, так пригласили бы сесть. Я ж сказала, что пришла по делу.

Хиггинс. Пикеринг! Как по-вашему, пусть эта половая тряпка сядет или вышвырнем ее из окна?

Цветочница (в ужасе отбегает к роялю и оборачивается, готовая обороняться). А-а-а-а-у-у-у! (Уязвленно, хнычущим голосом.) Нечего обзываться, раз я плачу, как леди.

Мужчины ошеломленно смотрят на нее с другого конца комнаты.

Пикеринг (мягко). Но чего вы хотите, дорогая моя?

Цветочница. Хочу продавать цветы, как леди, – в магазине, а не на углу Тоттнем-Корт-роуд. Но меня не возьмут туда, пока не буду говорить по-благородному. А он этому учит. Я деньги предлагаю, а не милостыни прошу… а он обзывается.

Миссис Пирс. С чего ты взяла, дурья твоя голова, что сможешь заплатить мистеру Хиггинсу?

Цветочница. А чего тут? Я цены знаю, и деньги у меня есть.

Хиггинс. Сколько же?

Цветочница (подходя обратно, торжествующе). Вот это другой разговор! Я так и знала, что вы захочете вернуть малость от того, что вчера мне кинули. (С дружелюбной фамильярностью.) Перебрали небось, да?

Хиггинс (повелительно). Садись.

Цветочница. Ну, ежели вам угодно…

Хиггинс (громовым голосом). А ну, сесть!

Миссис Пирс (сурово). Ясно тебе? Делай как сказано.

Цветочница. А-а-а-у-у-у! (По-прежнему стоит, отчасти в знак протеста, отчасти из нерешительности.)

Пикеринг (очень вежливо). Будьте добры, сядьте. (Берет стул у камина и ставит его между собой и Хиггинсом.)

Цветочница (жеманно). Чего ж, можно. (Садится. Пикеринг возвращается на коврик перед камином.)

Хиггинс. Как тебя звать?

Цветочница. Лиза Дулитл.