Почему я не христианин (сборник)

Думаю, что религия основана прежде всего и главным образом на страхе. Отчасти это ужас перед неведомым, а отчасти, как я уже говорил, – желание чувствовать, что у тебя есть своего рода старший брат, который постоит за тебя во всех твоих бедах и злоключениях. Страх здесь основа всего – страх перед непостижимым, боязнь неудачи, страх смерти. Страх порождает жестокость, поэтому совсем не удивительно, что жестокость и религия шагали и шагают рука об руку. Потому что в основе того и другого лежит страх. В этом мире мы начинаем понемногу постигать ситуацию и понемногу подчинять ее себе с помощью науки, которой пришлось шаг за шагом прокладывать себе дорогу, преодолевая сопротивление христианской религии, сопротивление церквей и сопротивление всех старых заповедей. Наука может помочь нам преодолеть тот малодушный страх, в котором человечество пребывало в течение столь многих поколений. Наука может научить нас – и этому, я думаю, нас могут научить наши собственные сердца – больше не озираться в поисках воображаемых защитников, не придумывать себе союзников на небе, а положиться на собственные усилия здесь, внизу, чтобы сделать этот мир местом, пригодным для жизни, а не таким местом, каким его делали церкви на протяжении всех минувших столетий.

Что мы должны делать

Мы хотим твердо стоять на ногах и прямо и открыто смотреть на мир, на все, что в нем есть хорошего и дурного, прекрасного и уродливого; видеть мир таким, каков он есть, и не бояться завоевывать мир с помощью интеллекта, а не рабски покоряться тому ужасу, который от него исходит. Вся концепция Бога восходит к мышлению древних восточных деспотий. Эта концепция совершенно недостойна свободных людей. Когда вы слышите, как люди в церкви унижаются и объявляют себя жалкими грешниками, это представляется недостойным поведением для уважающих себя человеческих существ. Мы должны выпрямиться и открыто взглянуть в лицо миру. Мы должны как можно лучше понять этот мир, и пускай он окажется не таким хорошим, как нам бы хотелось, он все равно будет лучше, чем представлялось другим людям на протяжении всех минувших веков. Хорошему миру нужны знания, доброта и мужество; ему не нужны скорбные причитания о прошлом или опутывание свободного разума словами, произнесенными невежественными людьми много лет назад. Ему нужны бесстрашный взгляд и свободный разум. Ему нужна надежда на будущее, а не бесконечные оглядки на мертвое прошлое. Мы уверены, что это прошлое окажется намного превзойденным тем будущим, которое способен создать наш разум.

2. Внесла ли религия полезный вклад в цивилизацию?[41 - Первая публикация – 1930 г.]

Я придерживаюсь того же взгляда на религию, что и Лукреций[42 - Вероятно, Рассел имеет в виду следующие строки из поэмы Лукреция «О природе вещей»:«Кто бы сумел управлять необъятной вселенной, кто твердоБездны тугие бразды удержал бы рукою искусной,Кто бы размеренно вел небеса и огнями эфираБыл в состояньи везде согревать плодоносные землиИль одновременно быть повсюду во всякое время,Чтобы и тучами тьму наводить, и чтоб ясное небоГрома ударами бить, и чтоб молньи метать, и свои жеХрамы порой разносить, и, в пустынях сокрывшись, оттудаСтрелы свирепо пускать, и, минуя нередко виновных,Часто людей поражать, не достойных того и невинных?»(Перевод Ф. Петровского.)]. Я считаю ее болезнью, порожденной страхом, и источником неисчислимых страданий для человеческой расы. Правда, я не могу отрицать, что религия все же внесла определенный вклад в цивилизацию. На заре существования человечества она помогла составить календарь и побудила египетских жрецов столь тщательно записывать сроки затмений, что со временем они научились предсказывать затмения. Эти два свершения я готов признать, но никаких других не знаю.

В наши дни слово «религия» используется в весьма неопределенном смысле. Некоторые под влиянием крайнего протестантизма употребляют его для обозначения любых серьезных убеждений, например, касающихся вопросов морали или природы мироздания. Такое употребление этого слова совершенно не исторично. Религия – это прежде всего общественное явление. Пусть церкви обязаны своим происхождением духовным наставникам, обладавшим сильными индивидуальными убеждениями, но эти наставники редко оказывали большое влияние на основанные ими церкви, тогда как церкви оказывали огромное влияние на общества, в которых они действовали. Возьмем случай, который особенно интересен людям, принадлежащим к западной цивилизации: учение Христа, как оно изложено в евангелиях, имеет очень мало общего с этикой христиан. С социальной и исторической точки зрения самым важным в христианстве является не Христос, а церковь, и если мы собираемся судить о христианстве как о социальном движении, нам незачем обращаться к евангелиям. Христос учил, что следует отдавать все свое имущество бедным, что вы не обязаны воевать, не обязаны ходить в церковь и наказывать за прелюбодеяние[43 - Рассела подводит полемический запал; возможно, он ссылается на известную притчу о Христе и блуднице («Кто из вас без греха, первый брось на нее камень», Ин. 8:7), однако в евангелиях встречаются и прямо противоположные заповеди Христа, например, «А Я говорю вам: кто разводится с женою своею, кроме вины любодеяния, тот подает ей повод прелюбодействовать; и кто женится на разведенной, тот прелюбодействует» (Мф. 5:32).]. Ни католики, ни протестанты не изъявляли ревностного желания следовать его учению применительно к этим положениям. Да, некоторые францисканцы пытались проповедовать доктрину апостольской бедности, но папа осудил их, и доктрина была объявлена еретической. Или, опять-таки, возьмем фразу «Не судите, да не судимы будете» – и спросим себя, какое влияние подобная фраза оказала на инквизицию и ку-клукс-клан.

То же самое относится и к буддизму. Будда был дружелюбным и образованным человеком; на смертном одре он смеялся над учениками, считавшими его бессмертным. Но буддийские жрецы, живущие, например, в Тибете, оказались в высшей степени деспотичными и жестокими мракобесами.

В подобном различии между церковью и ее основателем нет ничего случайного. Едва предполагается, будто в речах определенного человека содержится абсолютная истина, тут же появляется сообщество экспертов по интерпретации его высказываний, и эти эксперты неминуемо приобретают власть, так как держат в своих руках ключ к истине. Как любая привилегированная каста, они пользуются этой властью ради собственной выгоды. Тем не менее, в одном отношении они хуже любой другой привилегированной касты, поскольку их функция заключается в толковании неизменной истины, возвещенной раз и навсегда в совершенно безупречной форме, вследствие чего они неизбежно становятся оппонентами всякого интеллектуального и нравственного прогресса. Церковь выступала против Галилея и Дарвина; в наши дни она выступает против Фрейда. Во времена наибольшего могущества в своей враждебности к интеллектуальной жизни она заходила еще дальше. Папа Григорий Великий написал одному епископу письмо, начинавшееся следующими словами: «Слуха нашего достигло, что мы и выговорить не можем без стыда, будто ты имеешь обыкновение разъяснять грамматику отдельным друзьям своим». Первосвященнической властью папа заставил епископа воздержаться от этого грешного занятия, и изучение латыни возродилось лишь с наступлением эпохи Возрождения. Религия оказывает пагубное влияние не только в интеллектуальном, но и в нравственном отношении. Я имею в виду, что она проповедует этические нормы, не способствующие человеческому счастью. Когда несколько лет назад в Германии проводился плебисцит по поводу того, можно ли разрешить свергнутым королевским династиям сохранять свою частную собственность, немецкие церкви официально заявили, что лишать венценосцев этой собственности противно христианскому учению. Общеизвестно, что церкви выступали против отмены рабства, пока у них хватало на это смелости, а в наше время, за несколькими хорошо разрекламированными исключениями, они выступают против любого стремления к экономической справедливости. Папа официально осудил социализм.

Христианство и секс

Худшей чертой христианской религии является, однако, ее отношение к сексу – отношение настолько нездоровое и противоестественное, что понять его можно, лишь увязав с тем недугом, которым был поражен цивилизованный мир в эпоху упадка Римской империи. Приходится иногда слышать, что христианство улучшило положение женщин. Это одно из грубейших извращений истории, какое только возможно. Женщины не могут занимать достойное положение в обществе, где считается крайне важным, чтобы они не нарушали весьма сурового морального кодекса. Монахи всегда рассматривали женщину прежде всего как искусительницу и вдохновительницу грязной похоти. Церковь проповедовала – и все еще проповедует, – что женщине лучше всего оставаться девственной, но, если кто-то находит это невозможным, допускается вступление в брак. «Лучше вступить в брак, нежели разжигаться»[44 - 1 Кор. 7:9.], как откровенно выразился апостол Павел. Объявив брак нерасторжимым и вытравив всякое знание об ars amandi[45 - Искусстве любви (лат.); это выражение стало обиходным благодаря одноименной поэме Овидия.], церковь сделала все, что было в ее силах, дабы единственная разрешенная форма секса приносила минимум удовольствия и максимум страдания. Неприятие контроля над рождаемостью, в сущности, обусловлено теми же соображениями: ведь если женщина каждый год рожает по ребенку, пока не умрет от истощения, то вряд ли можно предположить, что она получает большое удовольствие от супружеской жизни; поэтому контролю над рождаемостью нужно всячески противодействовать.

Концепция греха, неразрывно связанная с христианской этикой, необычайно вредна, поскольку представляет собой отдушину для садизма, который начинают считать законным и даже благородным делом. Возьмем, например, вопрос о предупреждении сифилиса. Известно, что если принять заранее меры предосторожности, то опасность заразиться этой болезнью становится ничтожно малой. Христиане, однако, возражают против распространения подобных знаний, поскольку считают за благо, чтобы грешники понесли наказание. В наше время многие тысячи детей страдают от врожденного сифилиса, и они никогда бы не родились, если бы не желание христиан увидеть грешников наказанными. Я не могу понять, как доктрины, требующие такой дьявольской жестокости, могут считаться хоть в какой-то степени благотворными для морали.

Позиция христиан представляет опасность для благополучия человечества не только в том, что касается сексуального поведения, но и в отношении знаний о сексе. Любой, кто потрудился рассмотреть этот вопрос непредвзято, знает, что искусственно навязываемое ортодоксальными христианами невежество в вопросах о сексе чрезвычайно опасно для душевного и физического здоровья молодежи. У тех, кто получает подобные знания в «неприличных» беседах – как большинство детей, – возникает представление о том, что секс сам по себе является чем-то непристойным и нелепым. Не думаю, что можно хоть как-то защитить точку зрения о том, что знание всегда нежелательно. Я бы не стал препятствовать получению знаний любым человеком в любом возрасте, но когда речь идет о познаниях в области секса, то в пользу таких познаний имеются гораздо более весомые аргументы, чем в пользу любых других. Человек осведомленный, скорее всего, будет поступать более разумно, чем человек невежественный. Нелепо создавать у молодых людей ощущение греха из-за того, что они обладают природным любопытством в отношении важных обстоятельств.

Каждый мальчик интересуется поездами. Предположим, мы говорим ему, что интерес к поездам порочен; предположим, мы завязываем ему глаза, когда он находится в поезде или на железнодорожной станции; предположим, мы никогда не позволяем себе произносить слово «поезд» в его присутствии и держим в глубокой тайне все, что касается средств передвижения из одного места в другое. В результате он вовсе не перестанет интересоваться поездами; напротив, он станет интересоваться ими гораздо больше, но будет испытывать ложное ощущение стыда, поскольку ему внушили, что это непристойно. Каждый мальчик, наделенный пытливым умом, в той или иной степени превратится в неврастеника. Именно это и происходит с вопросом о сексе; но поскольку секс интереснее, чем поезда, результаты оказываются более пагубными. В любой христианской общине почти все взрослые в той или иной степени страдают нервными заболеваниями из-за табу, которое налагалось на знания о сексе в то время, когда эти взрослые были молоды. А искусственно насаждаемое таким образом ощущение греха является одной из причин их жестокости, робости и глупости в дальнейшей жизни. Нет никакого рационального обоснования тому, чтобы держать ребенка в невежестве относительно того, о чем он захочет узнать, будь то вопросы пола или любые другие вопросы. И мы никогда не получим здорового населения, если этот факт не обретет признания в системе образования детей младшего возраста, что невозможно до тех пор, пока церкви способны контролировать политику в сфере образования.

Но оставим в стороне эти сравнительно подробные возражения; ясно, что фундаментальные доктрины христианства требуют для их принятия изрядной этической извращенности. Нам говорят, что мир сотворен Богом, благим и всемогущим. Но если Господь еще до сотворения мира предвидел все несчастья и страдания, которые в нем будут содержаться, тогда Он несет за них прямую ответственность. Бесполезно доказывать, будто существующие в мире несчастья порождены грехом. Во-первых, это неверно; разливы рек или извержения вулканов вызывает вовсе не греховность людей. Но даже будь верно обратное, тут нет никакой разницы. Задумай я произвести на свет ребенка, заранее зная, что он станет маньяком-убийцей, на меня легла бы ответственность за его преступления. Если Бог заранее ведал грехи, в которых будет повинен человек, то Он явно отвечает за все последствия этих грехов, раз уж решил сотворить человека. Обычный христианский довод заключается в том, что страдание есть очищение от греха и потому является благом. Несомненно, этот довод является лишь логическим обоснованием садизма, но в любом случае это очень слабый аргумент. Мне хотелось бы пригласить какого-нибудь христианина в детское отделение больницы, чтобы он увидел страдания, которые переносят здесь дети. Стал бы он после этого утверждать, будто эти дети настолько пали в нравственном отношении, что заслуживают подобных страданий? Чтобы дойти до таких заявлений, человек должен убить в себе чувства милосердия и сострадания. Короче, он должен стать таким же жестоким, как и Бог, в которого верует. Ни один человек, верящий, что в этом страждущем мире все происходит к лучшему, не сможет сохранить в неизменном виде свои моральные ценности, поскольку ему всегда приходится искать оправдания для боли и страданий.

Возражения против религии

Возражения против религии бывают двух видов – интеллектуальные и нравственные. Интеллектуальные возражения заключаются в том, что нет оснований считать какую-либо религию истинной; нравственные возражения – в том, что религиозные заповеди восходят к временам, когда люди были более жестокими, чем сегодня, и, соответственно, стремятся увековечить проявления бесчеловечности, которые иначе были бы преодолены нравственным сознанием.

Сначала рассмотрим интеллектуальные возражения. В наш практичный век некоторые склонны полагать, что вопрос об истинности религиозного учения не имеет большого значения, так как действительно важным является вопрос о его полезности. На эти вопросы, однако, нельзя отвечать по отдельности. Если мы придерживаемся христианской религии, наши представления о том, что является благом, будут отличаться от представлений, которые бы у нас были, если бы мы ее не придерживались. Поэтому для верующих практические последствия христианской веры могут представляться благими, а для неверующих – дурными. Кроме того, точка зрения, что следует верить таким-то и таким-то суждениям независимо от наличия доказательств в их пользу, порождает враждебное отношение к фактам и заставляет закрывать глаза на все, что противоречит нашим предрассудкам.

Определенная научная беспристрастность – очень важное качество, и вряд ли она может проявляться у человека, воображающего, что существуют явления, в которые он обязан верить. Поэтому мы не можем решить раз и навсегда, приносит ли религия благо, не изучив вопроса о ее истинности. В этом отношении для христиан, магометан и иудеев наиболее фундаментальной проблемой является существование Бога. В те дни, когда религия господствовала в мире, слово «Бог» имело вполне определенный смысл, но в результате нападок рационалистов оно постепенно утрачивало свое значение, пока не сложилось так, что стало очень трудно понять, что же имеют в виду люди, утверждающие, что верят в Бога. Возьмем, например, определение Мэтью Арнолда: «Сила, превосходящая нас и тяготеющая к праведности». Пожалуй, данное определение оказалось бы еще более невнятным, спроси мы себя, известно ли нам хоть что-нибудь о целеполагании мироздания – помимо целей живых существ, обитающих на поверхности нашей планеты.

Обычно религиозные люди говорят на это примерно следующее: «Мы с друзьями – люди весьма умные и добродетельные. Трудно представить себе, чтобы столько ума и добродетели могло появиться совершенно случайно. Поэтому должен существовать кто-то, по меньшей мере столь же умный и добродетельный, как мы, кто привел в действие машину космоса, чтобы она произвела нас». К сожалению, на меня этот довод не производит того впечатления, какое ожидают те, кто его высказывает. Вселенная велика, но, если верить Эддингтону[46 - А. С. Эддингтон – английский астрофизик, президент Королевского астрономического общества, позднее президент Международного астрономического союза.], вероятно, нигде в ней больше нет таких умных существ, как люди. Если прикинуть общее количество материи в мире и сравнить его с тем количеством, которое составляют тела разумных существ, мы увидим, что по сравнению с первым последнее образует бесконечно малую величину. Поэтому, даже если совершенно невероятно, чтобы по воле случая из случайного подбора атомов возник способный к мышлению организм, все же существует возможность того, что в мироздании имеется крайне малое число таких организмов, которое мы обнаруживаем. С другой стороны, даже если считать человечество вершиной этого великого пути, мне все же не кажется, что мы, люди, достаточно изумительны. Разумеется, я понимаю, что есть много чудес гораздо изумительнее меня и что я не способен полностью оценить достоинства, настолько превосходящие мои собственные. Тем не менее, даже с этими оговорками мне остается лишь заключить, что всемогущество, действующее в масштабах вечности, могло бы произвести что-нибудь и получше. Поэтому мы должны считать даже этот результат не более чем неудачной попыткой. Земля не всегда будет обитаемой, человечество вымрет, и если космический процесс должен будет потом как-то оправдать возложенные на него надежды, ему придется проделать это не на поверхности нашей планеты, а где-нибудь в другом месте. Пускай даже это произойдет, всему рано или поздно приходит конец. Второй закон термодинамики не оставляет особых сомнений в том, что вселенная стремится к гибели и что в конечном счете нигде не будет происходить ничего такого, что представляло бы малейший интерес. Конечно, мы можем сказать, что, когда этот срок наступит, Бог вновь заведет свою машину; но такое утверждение может основываться исключительно на вере, а не на данных науки. А согласно научным данным вселенная медлительна, ползет, так сказать, по земле к весьма ничтожным результатам и собирается ползти дальше, к еще более жалким этапам развития, вплоть до состояния всеобщей смерти. Если это можно признать доказательством целеполагания, то могу лишь сказать, что подобная цель меня не очень привлекает. Поэтому я не вижу оснований верить в какого-либо Бога, сколь угодно абстрактного и отдаленного от мира. Я больше не собираюсь обсуждать старые метафизические аргументы, поскольку апологеты религии сами их отбросили.

Душа и бессмертие

Внимание, которое христианство уделяет индивидуальной душе, оказало глубокое влияние на этику христианских общин. Эта доктрина очень близка учению стоиков и, подобно стоицизму[47 - В учении стоиков этическим идеалом признавалась мудрая жизнь в апатии (бесстрастии) и автаркии (независимости).], возникла в обществе, лишенном политических надежд. Естественным побуждением человека деятельного и порядочного является стремление творить добро, но, если у него нет никакой политической власти и возможности влиять на события, ему остается лишь свернуть с естественного для себя пути и решить, что важно самому быть добродетельным. Именно это и случилось с ранними христианами; они пришли к представлению о личном благочестии как о чем-то совершенно независимом от благодеяний, поскольку благочестие – это именно то, чего могут достигнуть люди, лишенные возможности действовать. Тем самым социальная добродетель была исключена из христианской этики. Христиане традиционных взглядов до сих пор считают, что прелюбодей более порочен, чем политический деятель, который берет взятки, хотя последний, вероятно, приносит в тысячу раз больше вреда. Как можно понять по картинам того времени, средневековая концепция добродетели была несколько расплывчатой, невыразительной и сентиментальной. Самым добродетельным считался человек, ушедший от мира; единственными людьми дела, которых почитали святыми, были те, кто, как Людовик Святой, не жалели жизни и имущества своих подданных в борьбе против турок. Церковь никогда не причислила бы к лику святых человека за то, что он провел реформу финансов, уголовного или судебного права – столь простые меры, повышающие благосостояние народа, считались неважными. Думаю, в церковном перечне имен не найти имени того, который бы стал святым благодаря тому, что трудился на благо общества. Вместе с этим разделением между социальной и нравственной сторонами личности возник и стал нарастать разрыв между душой и телом, который сохранился в христианской метафизике и в философских системах, восходящих к учению Декарта[48 - То есть рационалистических.]. Можно сказать, что в широком смысле тело – это социальная и публичная часть человека, в то время как душа – часть личная. Подчеркивая значение души, христианская этика стала сугубо индивидуалистской. Мне кажется совершенно очевидным, что в результате многовекового господства христианства люди сделались более эгоистичными, более замкнутыми в себе, чем их сотворила природа, поскольку побуждения, которые естественным образом выводят человека за пределы своего эго, – это секс, родительское чувство и патриотизм, или стадный инстинкт[49 - Так у автора.]. В отношении секса церковь сделала все возможное, чтобы его осудить и принизить; родительскую привязанность осудил сам Христос, а за ним и масса его последователей; а патриотизм был неуместен среди покоренных народов Римской империи. Нападки на семью в евангелиях до сих пор не привлекали того внимания, которого они заслуживают. Церковь почитает мать Христа, но сам Христос был с нею не слишком почтителен. «Что Мне и Тебе, Жено?» – так он обычно разговаривал с матерью[50 - Ин. 2:4.]. Он также говорил, что пришел разделить человека с отцом его, и дочь с матерью ее, и невестку со свекровью ее, и что тот, кто любит отца или мать более, чем Христа, его недостоин[51 - Мф. 10:35–37.]. Все это означает ломку биологической семейной связи ради веры; данное учение в значительной мере ответственно за нетерпимость, охватившую мир с распространением христианства.

Этот индивидуализм достигает кульминации в учении о бессмертии индивидуальной души, которая в зависимости от обстоятельств обречена испытывать или бесконечное блаженство, или бесконечное страдание. Если, например, вы умерли сразу после того, как священник окропил вас водой, произнося при этом определенные слова, то вы обретете вечное блаженство; если же после долгой и добродетельной жизни в вас ударила молния как раз в тот миг, когда вы ругались нехорошими словами, оборвав шнурок на ботинке, то вы обретете вечные мучения. Не скажу, что в это верит современный протестант и даже современный католик, не получивший адекватного знакомства с богословием, но такова общепризнанная доктрина, в которую еще недавно твердо верили. Испанцы в Мексике и Перу имели обыкновение крестить индейских младенцев и тут же вышибать им мозги – тогда они могли быть уверены, что эти младенцы попадут в рай. Ни один ортодоксальный христианин не найдет логического обоснования для того, чтобы осудить подобные действия, хотя сегодня все их осуждают. Христианская версия учения о личном бессмертии имела великое множество самых катастрофических последствий для морали, а метафизическое разделение души и тела привело к катастрофическим последствиям для философии.

Источники нетерпимости

Одной из наиболее любопытных черт христианства является нетерпимость, распространившаяся в мире с его появлением. Думаю, оно связано с иудейской верой в праведность и исключительность тамошнего бога. Зачем иудеям понадобились столь странные верования, я не знаю. Похоже, они возникли в период плена, как реакция на попытку ассимилировать евреев в составе чуждого народонаселения. Как бы то ни было, евреи, в особенности их пророки, первыми стали подчеркивать значение личной праведности и мысль о том, что проявлять терпимость к какой-либо религии, кроме своей собственной, порочно. Обе эти идеи оказали на историю Востока чрезвычайно пагубное влияние. Церковь много говорит о преследованиях, которым христиане подвергались со стороны римского государства до правления Константина. Между тем преследования эти были слабыми, эпизодическими и носили чисто политический характер. Во все времена, начиная с правления Константина и вплоть до конца XVII столетия, христиане подвергались куда более жестоким преследованиям со стороны других христиан, чем некогда со стороны римских императоров. А до распространения христианства такие гонения были совершенно неведомы древнему миру – если не считать евреев. Если обратиться, например, к Геродоту, мы обнаружим бесстрастное, сдержанное описание обычаев чужих стран, которые он посетил. Иногда, правда, Геродота мог шокировать какой-либо чрезвычайно варварский обычай, но в целом он доброжелательно относился к чужеземным богам и установлениям. Он не пытался доказать, что люди, называющие Зевса каким-нибудь другим именем, обречены на вечную погибель и должны быть преданы смерти, дабы воздаяние началось как можно скорее. Нет, такое отношение стало уделом христиан. Правда, современный христианин не столь ревностен, но этим он обязан не эволюции христианства, а поколениям вольнодумцев, которые с эпохи Ренессанса и вплоть до наших дней заставляли христиан стыдиться многих традиционных верований. Забавно слушать, как современный христианин рассказывает о том, сколь умеренным и рационалистическим в действительности является христианство, игнорируя тот факт, что всей своей умеренностью и рациональностью оно обязано учениям тех людей, которые в свое время подвергались преследованиям со стороны всех ортодоксальных христиан. В наши дни никто не верит, будто мир был сотворен в 4004 году до н. э., но еще не так давно всякое сомнение на сей счет считалось чудовищным преступлением. Мой прапрадед, определив толщину слоя лавы на склонах вулкана Этна, пришел к выводу, что мир должен быть древнее, чем полагают ортодоксы, и высказал это мнение в своей книге. За это оскорбление он не получил графский титул и был предан остракизму в обществе[52 - Имеется в виду Фрэнсис Рассел, маркиз Тэвисток, отец которого был 4-м герцогом Бедфордом (а 5-м герцогом стал сын Ф. Рассела, тоже Фрэнсис).]. Стой он чуть ниже на социальной лестнице, то, несомненно, он подвергся бы более суровому наказанию. Правоверным христианам нисколько не делает чести, что они не верят сегодня в те нелепости, в которые верили 150 лет назад. Постепенное смягчение христианской доктрины произошло вопреки самому отчаянному сопротивлению и является исключительно результатом деятельности свободомыслящих людей.

Учение о свободе воли

Отношение христиан к естественному закону всегда было неопределенным и до странности неустойчивым. С одной стороны, существовало учение о свободе воли, в которую верило подавляющее большинство христиан. Согласно этому учению, поступки людей никоим образом не подвластны естественному закону. С другой стороны, особенно в XVIII–XIX веках, существовала вера в Бога-законодателя и в естественный закон как в одно из главных свидетельств существования Творца. В более позднее время возражения против власти закона в пользу свободы воли стали играть большую роль, чем вера в естественный закон как в свидетельство существования Бога-законодателя. Материалисты использовали законы физики, чтобы показать (или попытаться показать), что движения человеческого тела обусловлены механическими причинами; соответственно, все, что мы делаем, когда говорим, и любое изменение положения тела обусловлены отнюдь не свободой воли. Будь иначе, наши желания не имели бы почти никакой ценности. Если необходимые для поступков телесные движения вызываются исключительно физическими причинами, то, когда человек пишет поэму или совершает убийство, было бы полным абсурдом воздвигать ему памятник в первом случае или отправлять на виселицу во втором. Возможно, в некоторых метафизических системах для свободы воли остается некая сугубо умозрительная сфера, но, поскольку передать эту мысль другим возможно лишь с помощью телесного движения, сфера свободы не может быть предметом общения и лишена какого-либо общественного значения.

Опять-таки, на христиан значительно повлияла теория эволюции – конечно, речь о тех, кто эту теорию принял. Они увидели, что человеку нельзя приписывать притязания, совершенно отличные от притязаний других форм жизни. Чтобы защитить свободу воли человека, христиане возражали против любой попытки объяснить поведение живой материи с помощью физических и химических законов. Позиция Декарта, заключавшаяся в том, что низшие животные являются автоматами, более не встречает одобрения у либеральных теологов. Доктрина непрерывности заставляет их сделать еще один шаг и признать, что даже мертвая материя не управляется жесткими и неизменными законами. Они, кажется, не замечают того факта, что, отменив царство права, придется отменить также и возможность чудес, поскольку чудеса – это действия Бога, которые нарушают законы, управляющие ходом повседневных явлений. Можно, однако, вообразить себе современного либерального теолога, который глубокомысленно утверждает, что все сотворенное есть чудо, а потому ему больше незачем цепляться за отдельные события в поисках особых свидетельств божественного вмешательства.

Под влиянием подобной реакции на естественный закон некоторые христианские апологеты ухватились за последние теории строения атома, которые будто показывают, что физические законы, в которые мы до сих пор верили, применимы лишь к большому количеству атомов, тогда как отдельный электрон ведет себя, как ему вздумается. На мой взгляд, это лишь промежуточная фаза исследований, и физики со временем обнаружат законы, управляющие микроявлениями, хотя эти законы могут весьма значительно отличаться от законов традиционной физики. Как бы то ни было, стоит отметить, что современные учения о микроявлениях не имеют никакого практического значения. Наблюдаемые движения, да и все движения, которые что-либо значат для кого бы то ни было, включают столь большое число атомов, что вполне соответствуют старым законам. Чтобы написать поэму или совершить убийство (если вернуться к нашей предыдущей аналогии), необходимо привести в движение значительную массу чернил или свинца. Входящие в состав чернил электроны могут танцевать в своей маленькой зале, но сама зала как одно целое движется в согласии со старыми законами физики, и лишь это заботит поэта и его издателя. Таким образом, современные учения не оказывают какого-либо существенного влияния на те человеческие проблемы, которые занимают умы теологов.

Соответственно, вопрос о свободе воли остается в прежнем состоянии. Что бы ни выдумывали в этом отношении метафизики, совершенно ясно, что на практике в свободу воли никто не верит. Всегда считалось, что возможно работать над характером, и всегда признавалось, что алкоголь и опиум определенным образом влияют на поведение. Поборники свободной воли считают, что усилием воли можно избежать опьянения, но даже они не станут утверждать, что в пьяном виде можно выговорить слова «британская конституция» столь же четко, как и в трезвом виде. Каждый, кто хоть немного занимался с детьми, знает, что правильная диета важнее для воспитания в них добродетели, чем самая красноречивая проповедь. Единственным практическим результатом учения о свободе воли является то, что оно не позволяет людям выводить из подобных тривиальных фактов правильные заключения. Когда поступки какого-нибудь человека нас раздражают, мы считаем его порочным и отказываемся признавать, что раздражающее нас поведение является результатом предшествующих событий, которые, если рассуждать последовательно, восходят к тому времени, когда этот человек еще не родился, то есть событий, за которые он не может нести никакой мыслимой ответственности.

Никто не станет обращаться, например, с автомашиной так глупо, как обращаются с другими людьми. Если автомобиль не трогается с места, смешно было бы приписывать это его греховности и говорить: «Ты погрязшая в пороках машина, и я не дам тебе бензина до тех пор, пока ты не исправишься». Надо найти поломку и устранить ее. А вот аналогичный подход к людям, как считается, противоречит положениям нашей святой религии. Причем это касается даже обращения с малыми детьми. Многие дети имеют дурные привычки, которые закрепляются наказанием, хотя, вероятно, они исчезли бы сами собой, если бы на них не обращали внимания. Тем не менее, няньки, за очень редкими исключениями, считают правильным наказывать, хотя рискуют вызвать тем самым неврастению. Если ребенок становится нервным, в суде это обстоятельство объясняют воздействием дурной привычки, а не наказания. (Я имею в виду недавнее разбирательство о случае непристойности в штате Нью-Йорк.)

Реформы в сфере образования в немалой степени были связаны с исследованиями поведения безумных и слабоумных детей, поскольку такие дети никак не могли нести моральной ответственности за свои ошибки; посему отношение к ним в большей степени опиралось на научный подход, чем отношение к нормальным детям. До недавнего времени считалось, что, если мальчик не может выучить уроки, его следует лечить от лени палкой или ремнем. Подобный подход почти исчез из сферы воспитания детей, но продолжает существовать в уголовном праве. Очевидно, что человека, склонного к преступлениям, нужно остановить, но останавливать также требуется и человека, заболевшего бешенством и желающего кусать людей, хотя никто не считает его морально ответственным. Человек, заболевший чумой, должен быть изолирован, пока не излечится, хотя никто не считает его порочным. То же самое следует проделать с человеком, страдающим от склонности к мошенничеству, хотя в данном случае вины тут не больше, чем в предыдущем. Чтобы это понять, нужен всего лишь здравый смысл, хотя против такой формы здравого смысла выступают христианская этика и метафизика.

Чтобы судить о моральном влиянии на общество того или иного института, мы должны учесть, какое стремление воплощает этот институт и в какой мере он способствует воздействию этого устремления на общество. Иногда такое стремление вполне очевидно, иногда оно скрыто. Альпинистский клуб, например, воплощает стремление к приключениям, а научное общество олицетворяет стремление к знаниям. Семья как институт олицетворяет заботу и родительские чувства; футбольный клуб и политическая партия воплощают стремление к соперничеству. Однако два крупнейших социальных института – церковь и государство – более сложны по своей психологической мотивации. Разумеется, первейшей задачей государства является защита граждан от преступников и внешних врагов. Тут просматривается преемственность с поведением детей, которые норовят держаться вместе, когда напуганы, и искать взрослого, который дал бы им ощущение безопасности. У института церкви более сложное происхождение. Наиболее важным источником религии, несомненно, является страх; это можно видеть и сейчас, когда все, что вызывает беспокойство, способно повернуть мысли людей к божественному. Войны, эпидемии, кораблекрушения – все это может сделать людей религиозными. Религия, однако, взывает не только к страху, но и к нашему человеческому самоуважению. Если считать христианство истиной, то люди не такие уж жалкие червяки, какими кажутся; они интересуют Творца мироздания, который берет на себя труд радоваться их хорошему поведению и досадовать на плохое. Это великая честь. Мы и не подумали бы изучать муравейник, чтобы выяснить, какие из муравьев выполняют свой муравьиный долг, и нам, конечно, не пришло бы в голову вытаскивать недобросовестных муравьев и бросать их в костер. Если Бог делает это для нас, данный факт подчеркивает нашу значимость, и еще приятнее, когда Господь вознаграждает доброе дело вечным счастьем на небесах. Кроме того, существует одна относительно новая идея о том, что космическая эволюция задумана, чтобы принести нечто вроде того, что мы называем «добром», то есть нечто, дарующее нам удовольствие. Опять-таки, лестно предположить, что мирозданием управляет существо, разделяющее наши вкусы и предрассудки.

Идея праведности

Третьим психологическим импульсом, воплощенным в религии, является тот, что привел к появлению концепции праведности. Известно, что многие свободомыслящие люди относятся к этой концепции с величайшим уважением и считают нужным ее сохранить, несмотря на упадок догматической религии. Я не могу в этом с ними согласиться. Как мне представляется, психологический анализ идеи праведности показывает, что она коренится в нежелательных страстях, и ей не следовало бы давать imprimatur[53 - Букв. «да печатается» (лат.), разрешение на печать текста от иерарха католической церкви; зд. одобрение.] разума. Праведность и неправедность нужно рассматривать вместе; невозможно выделять одно, не выделяя также и другое. Итак, что же такое «неправедность» на практике? На практике это такое поведение, которое не нравится окружающим. Называя его неправедным и выстраивая вокруг этой концепции сложную этическую систему, сообщество оправдывает себя наказанием тех, кого оно невзлюбило. В то же время, поскольку сообщество праведно по определению, оно утверждает чувство собственного достоинства в тот самый миг, когда высвобождает свое стремление к жестокости. Такова психология линчевания и других способов наказания преступников. Таким образом, сущность концепции праведности заключается в том, чтобы дать выход садизму, выдавая жестокость за справедливость.

На это можно возразить, что, дескать, ваше объяснение праведности совершенно не относится к еврейским пророкам, которые, по вашим собственным словам, изобрели эту идею. Истина в этом возражении есть: праведность в устах еврейских пророков означала то, что одобрялось ими и богом Яхве. Тот же подход можно найти в Деяниях апостолов, которые начинают послание словами: «Ибо угодно Святому Духу и нам»[54 - Деян. 15:28.]. Однако подобная уверенность во вкусах и мнениях Бога не может стать основой какого-либо института. В этом всегда заключалась серьезная проблема протестантизма: каждый новый пророк мог настаивать, что его откровение более подлинно, чем откровения предшественников, и в протестантском мировоззрении не было ничего, что могло бы доказать несправедливость подобных утверждений. Вследствие этого протестантизм раскололся на бесчисленные, ослаблявшие друг друга секты, и есть основания полагать, что через сто лет единственным эффективным представителем христианской веры останется католицизм. В католической церкви еще встречается вдохновение, которое испытывали пророки, однако считается, что явления, которые выглядят как божественное вдохновение, могут быть инспирированы дьяволом и задачей церкви является их различать, подобно тому как эксперт должен отличить подлинного Леонардо от поддельного. Таким образом, откровение институциализируется и встраивается в структуру церкви. Очевидно, одновременно институциализируется и праведность. Праведность есть то, что одобряется церковью, а неправедность – то, что ею не одобряется. Следовательно, важной частью концепции праведности является оправдание антипатии в сообществе.

Итак, как представляется, три человеческих стремления, воплощенные в религии, – это страх, тщеславие и ненависть. Можно сказать, что цель религии в том и заключается, чтобы, направляя эти страсти по определенным каналам, придать им вид благопристойности. Поскольку именно эти страсти в общем и целом служат источником человеческих страданий, религия является силой зла, ибо позволяет людям безудержно им предаваться. Если бы не религия, люди могли бы, хотя бы в известной степени, их обуздывать.

В этом пункте я могу представить себе возражение, которое едва ли будет выдвинуто большинством правоверных христиан, но тем не менее заслуживает внимательного разбора. Нам могут сказать, что ненависть и страх являются неотъемлемыми чертами человека, люди всегда испытывали эти чувства и всегда будут их испытывать. Самое большее, что можно сделать с ненавистью и страхом, – это направить их по определенным каналам, где они оказываются менее пагубными. Христианский богослов мог бы заявить, что отношение церкви к ненависти и страху подобно отношению к осуждаемому ею половому импульсу. Она пытается обезвредить похоть, ограничив ее рамками брака. Словом, нам могут возразить, что раз уж ненависть – неизбежный удел человека, то лучше направить ее против тех, кто действительно опасен, и именно это и делает церковь с помощью концепции праведности.

На это утверждение можно ответить двояко, причем один ответ является сравнительно поверхностным, а другой доходит до самой сути. Поверхностный ответ сводится к тому, что церковная концепция праведности – не лучшая из возможных; фундаментальный же ответ состоит в том, что при наших нынешних познаниях в области психологии и при нынешних технологиях ненависть и страх могут быть устранены из человеческой жизни как таковые.

Начнем с первого ответа. Церковная концепция праведности нежелательна в социальном отношении по многим причинам – прежде всего и главным образом из-за того, что она принижает разум и науку. Изъян этот унаследован от евангелий. Христос велит, чтобы мы стали как малые дети, но малые дети не могут постигнуть дифференциального исчисления, принципов денежного обращения или современных методов борьбы с болезнями. По мнению церкви, приобретение таких познаний не входит в наши обязанности. Да, церковь больше не утверждает, что знание само по себе греховно, как утверждала в эпоху своего расцвета, но приобретение знаний является делом пусть не греховным, но все же опасным, ибо может привести к гордыне разума, а значит, к оспариванию христианской догмы. Возьмем, например, двух людей, из которых один искоренил желтую лихорадку на территории огромного региона в тропиках, но во время своих подвигов имел случайные связи с женщинами; другой же был ленив и бездеятелен, производил на свет по ребенку в год, пока его жена не умерла от истощения, и столь дурно заботился о своих детях, что половина из них умерла, зато он никогда не имел недозволенных половых связей. Всякий добрый христианин обязан считать, что второй из этих людей добродетельнее первого. Разумеется, такая позиция является суеверием и совершенно противна разуму. Но все же в чем-то этот абсурд неотвратим – пока избежание греха считается важнее конкретных заслуг, пока отрицается важность знаний для реальной жизни.

Второе и более фундаментальное возражение против использования страха и ненависти в церковной практике состоит в том, что в наше время эти эмоции могут быть почти полностью устранены из человеческой природы с помощью реформ образования, экономики и политики. Основу должны составить реформы в сфере образования, ибо люди, испытывающие ненависть и страх, будут восхищаться этими эмоциями и захотят их увековечить, хотя это стремление будет, вероятно, бессознательным, как это имеет место у рядового христианина. Создать систему воспитания, нацеленную на устранение страха, совсем нетрудно. Необходимо только относиться к ребенку с добротой, создать ему такую обстановку, в которой можно проявлять инициативу без каких-либо печальных последствий, и оградить ребенка от контакта со взрослыми, одержимыми неразумными страхами – перед темнотой, мышами или социальной революцией. Ребенок не должен также подвергаться тяжким наказаниям, ему не надо угрожать и чересчур строго выговаривать. Несколько сложнее избавить детей от ненависти. Для этого нужно тщательно избегать ситуаций, возбуждающих чувство зависти, всячески поддерживая справедливость в отношениях между детьми. Ребенок должен ощущать теплое чувство любви со стороны по крайней мере некоторых из тех взрослых, с которыми ему приходится иметь дело; не следует мешать проявлению его естественной активности и любознательности, за исключением тех случаев, когда возникает опасность для его жизни или здоровья. В особенности не должно быть табу на знания о сексе или на обсуждение проблем, которые консервативные люди считают неприличными. Если с самого начала соблюдать эти простые правила, ребенок вырастет бесстрашным и дружелюбным человеком.

Но когда воспитанное таким образом юное существо вступит во взрослую жизнь, оно окунется в мир, полный несправедливости, жестокости и ненужных страданий. Несправедливость, жестокость и страдания, существующие в современном мире, являются наследием прошлого и имеют своим предельным источником экономические причины, поскольку в былые времена беспощадная борьба за средства к существованию была неизбежна.

В нашу эпоху она уже не является неизбежной. При нынешних методах производства мы при желании можем обеспечить каждому человеку приемлемое существование. Мы также могли бы стабилизировать численность населения, если бы не политическое влияние церквей, которые ставят войны, эпидемии и голод выше контрацепции. Мир располагает знаниями, способными обеспечить всеобщее счастье, но главным препятствием для использования этих знаний является религиозное учение. Религия не позволяет нашим детям получать рациональное образование; религия препятствует нам в устранении коренных причин войны; религия запрещает нам проповедовать этику научного сотрудничества вместо старых и жестоких доктрин греха и наказания. Возможно, человечество уже стоит на пороге золотого века, но если это так, то сначала необходимо убить дракона, охраняющего вход, и дракон этот – религия.

3. Есть ли жизнь после смерти?

Эта работа впервые была опубликована в 1936 году в книге под названием «Загадки жизни и смерти». Статья епископа Барнса, на которую ссылается Рассел, появилась в той же книге.

Прежде чем всерьез обсуждать вопрос о том, продолжаем ли мы существовать после смерти, следует выяснить, в каком смысле человек является той же самой личностью, какой был вчера. Философы считали, что есть определенные субстанции – душа и тело, и каждая из них непрерывно существует изо дня в день; что душа, будучи сотворенной, продолжает существовать вечно, тогда как тело временно прекращает свое существование по причине смерти до тех пор, пока не происходит воскресение.