Колдунья моя

Позади замка и прилегавших к нему полей, слева от деревни, раскинулся густой лес, который Олдвин Этельсберн уважительно называл Большим. Здесь росли величавые английские дубы, стройные березы и крепкие сосны. По лесу протекал ручей, впадавший в Олдфорд; в чаще водились олени, кролики, лисы и прочая живность. Крепостные крестьяне, принадлежавшие поместью, имели право в зимние месяцы поймать по одному кролику на семью – таков был щедрый дар лорда Эльфлиа. Недостаток кроликов в лесу поставил бы под угрозу поголовье домашней птицы в поместье: хищники из Большого леса повадились бы в крестьянские курятники. Обитатели Эльфлиа понимали это и считали, что им повезло с хозяином. Большинство землевладельцев вовсе не позволяли своим крепостным охотиться в лесах, а за браконьерство жестоко карали.

Рядом с замком, по другую сторону от деревни, находился яблоневый сад, весной превращавшийся в целое море бледно-розовых цветов. Сейчас ветви деревьев клонились к земле под тяжестью созревающих плодов; скоро наступит время собирать урожай. К саду примыкало небольшое строение, где часть урожая ежегодно перерабатывали на сидр. Остальные яблоки хранили в погребе, принадлежавшем хозяину поместья, и распределяли по его указаниям.

В Эльфлиа, как и во всех английских поместьях того времени, было натуральное хозяйство. Здесь выращивали хлеб, овощи и фрукты, разводили коров, свиней, лошадей и овец. В поместье были сад, пекарня, пивоварня, церковь и мельница. Жители сами выделывали кожу и подковывали лошадей. В кузнице, где всем заведовал высокий, худощавый и мускулистый кузнец Освальд, ковали сельскохозяйственные инструменты и оружие. За духовную жизнь Эльфлиа отвечал отец Альберт, священник поместной церкви.

Во времена Олдвина Этельсберна люди еще ничего не знали об удобрении почвы. Английские таны пользовались трехпольной системой с севооборотом. Одно поле засевали озимыми, второе – яровыми, а третье лежало под паром. Каждой семье в поместье принадлежала делянка на каждом из полей. Эта земля не являлась собственностью крепостных и не передавалась ими по наследству. Хозяин поместья просто одалживал землю крепостным в обмен на их труд.

Мельник, священник, кузнец, бейлиф[3 - Здесь: управляющий поместьем.] и пекарь были свободными людьми, но большинство обитателей Эльфлиа были крепостными, принадлежавшими поместью. Они не могли покинуть эти земли без согласия своего господина. Глава каждой семьи три дня в неделю работал на хозяина. Он должен был исполнять все распоряжения лорда Эльфлиа; кроме того, ни он, ни члены его семьи не могли вступить в брак без разрешения хозяина. Как правило, крепостные жили в нищете и были несчастными. Но крестьяне в Эльфлиа не жаловались на своего хозяина; их можно было бы назвать вполне довольными своей жизнью.

Замок Олдвина с виду был совершенно типичен для того времени. Однако внутренние покои отличались оригинальностью. Олдвин Этельсберн имел довольно необычные вкусы в архитектуре. Замок его был двухэтажным, сложенным из темного серого камня. Прежде, при отце Олдвина, весь первый этаж его занимал огромный зал, разделенный на три части двумя рядами стоек, поддерживавших кровлю. Второй этаж был надстройкой над частью зала и представлял собой просторную комнату, которую называли Большая спальня; здесь спали все члены семьи.

Единственным средством отопления, возможным в подобном строении, был камин в зале – на редкость неудобное сооружение, поскольку окна, хотя их было немного, не закрывались накрепко. Дым от камина выходил через тростниковую кровлю зала; когда же ветер дул с определенной стороны, дым просто-напросто возвращался обратно в комнату, заставляя людей задыхаться и кашлять и покрывая мебель слоем копоти. В Большой спальне зимой было очень холодно, летом – душно, а в дождливую погоду – сыро.

Олдвин Этельсберн – второй сын своего отца и в юности вовсе не надеялся унаследовать Эльфлиа. Чтобы пробить себе дорогу в жизни, он все свои силы употребил на овладение воинским искусством, подобно большинству молодых англосаксов. Благодаря мастерству, с которым он обращался с мечом и боевым топором, Олдвин и получил свое прозвище Этельсберн, что означает Благородный воин. В отличие от множества других юношей он, однако, не ограничился жизнью в Англии – побывал в Скандинавии и Византии, а под видом мавританского воина даже сумел увидеть Святую Землю. В то время Иерусалим зорко охраняли слуги Пророка, и христиан отнюдь не ждали там с распростертыми объятиями.

Большой мир очаровал Олдвина: юноша был впечатлителен, и в жилах его текла густая кровь нормандской бабки, происходившей от самого Роллона[4 - Роллон – герцог Нормандский (ок. 860–932).]. Олдвин любил яркие краски, зрелища, ароматы и звуки чужих земель и народов. Он не собирался возвращаться в Англию, но когда умерли его старший и младший братья, вернуться на родину пришлось. Олдвин уже был готов отправиться морем на Сицилию с какими-то дальними родственниками из Нормандии, когда его настигло письмо отца. Сыновний долг, о котором Олдвин уже и думать забыл, внезапно проснулся в его душе, и он вернулся домой.

Подчинившись воле отца, он нашел себе жену и привез ее в Эльфлиа; но в ту пору замок и поместье еще принадлежали отцу. Хотя Олдвин видывал места и поудобнее, чем свое родовое гнездо, рассуждать на эту тему ему не пристало. Его отец был англосаксом, воспитанным в старинных традициях. И Олдвин не хотел омрачать преклонные годы своего родителя бесполезными жалобами и капризами.

Самым невыносимым в замке Олдвину показалась полная невозможность уединения. Других это ничуть не беспокоило, так же как когда-то не беспокоило и самого Олдвина. Но сейчас, даже задернув занавески, он ни на минуту не мог расслабиться в постели рядом с молодой женой, потому что прямо за этими занавесками, сотрясая комнату гулким храпом и посвистыванием, спали его отец, трое слуг, а порой еще и какой-нибудь гость. Олдвин знал, что Ида разделяет его мучения, но они никогда ни с кем не говорили об этом, поскольку понимали, что их желание уединиться сочтут нелепым. Англосаксы не привыкли к уединению.

Когда же Олдвин Этельсборн наконец стал хозяином Эльфлиа, первым делом он занялся реконструкцией замка, превратив его в нечто совершенно диковинное для гостей и соседей. Над залом настелили новую кровлю, камин оснастили каменной трубой. К дальней стене зала пристроили две маленькие комнатки – кладовую и буфетную.

Кухня Эльфлиа размещалась в отдельном здании, за огородом и садом, где выращивали полезные травы. Олдвин соединил кухню с основной постройкой при помощи крытой галереи, проходящей через сад, который обнесли стеной, чтобы защитить от кроликов. В кухню можно было попасть прямо из замка, что немаловажно на случай осады. Иде это очень нравилось: теперь она была спокойна за урожай в саду.

Большую спальню на втором этаже перепланировали и расширили; она стала занимать такое же пространство, как и нижний зал. С одной стороны второго этажа разместилась спальня лорда и его супруги. С другой стороны – гостиная с камином для обогрева верхнего этажа, где семья могла собраться на отдых подальше от суматохи в зале. Эти две комнаты соединялись узким коридором, по обе стороны которого расположились маленькие спаленки с окнами, предназначенные для детей.

Соседи Олдвина очень поразились этим переменам. Интерьер замка казался им вызывающим. Зачем понадобилась отдельная спальня? Чем он занимался там со своей женой? Почему этим нельзя заниматься в обычной Большой спальне? Что же до отдельных детских комнат, то это просто смешно и даже опасно! Каким образом мальчик сможет узнать то, что нужно, о женщинах, а девочка – о мужчинах, если поселить их в отдельных спальнях? Впрочем, кое-кто втайне завидовал, что Ида теперь может наслаждаться уединением в спальне со своим мужем, а кое-кто – что у Олдвина в доме стало два камина; однако завистники были достаточно разумны, чтобы держать свои мысли при себе.

Мебель в замке отличалась простотой и удобством. В зале стояли крепкий дубовый стол для хозяев и несколько столиков на козлах для слуг. Для членов господской семьи предназначались стулья с высокими спинками, для прочих – скамьи. В гостиной, кроме маленького камина, находились два стула для господина и госпожи, небольшой стол, несколько низких скамеечек и ткацкий станок Иды. Англосаксонские женщины славились своим ткацким искусством; Ида овладела им в совершенстве. В ночное время комнаты освещались свечами с фитилем из сердцевины ситника и сальными свечами, а также бронзовыми масляными светильниками, которые были предметом особой гордости Олдвина.

Убранство спален было столь же скудным: только кровати и большие сундуки, окованные железом, где хранилась одежда. Ида была счастливой обладательницей тщательно отполированного круга серебра, которым она пользовалась как зеркалом. Это был свадебный подарок от будущего мужа.

Личные слуги членов семьи спали в гостиной. Прочие крепостные отрабатывали три дня в неделю на полях господина, а эти крепостные, отобранные в качестве прислуги, обязаны три ночи в неделю проводить в гостиной и являться на зов хозяина в случае нужды. Когда дети были маленькими, их слуги спали вместе с ними на низенькой кровати на колесиках, которую на день задвигали под кровать, принадлежавшую ребенку. Прочие слуги ночевали либо в зале, либо на кухне, если у них не было своих домов.

Мэйрин сразу почувствовала теплую, задушевную атмосферу замка, которой так не хватало в Ландерно. Возможно, все было бы иначе, останься ее мать в живых. А так все воспоминания Мэйрин о Ландерно сводились лишь к холодным стенам из серого камня. Тот замок казался человеческим жильем лишь благодаря любви и вниманию, которые так щедро изливали Сирен Сен-Ронан и Дагда.

«Я буду счастлива здесь, – решила Мэйрин. – Леди Ида довольна, что я приехала в Эльфлиа». Девочка сравнивала Иду с леди Бланш, которая заботилась только о себе и ненавидела свою падчерицу. А Ида оказалась строгой, но любящей матерью; она живо интересовалась всем, чем занимались дети. Впрочем, в первый день Мэйрин испугалась, увидев, как эта высокая женщина с косами цвета меди протянула к ней руку. Девочка попыталась скрыть свой страх, но Дагда все понял.

– Ступай с ней, моя малышка, – ласково подбодрил он Мэйрин. – Она заменит тебе мать, в которой ты так нуждалась. Девочкам особенно тяжело без матери.

– Мне не нужен никто, кроме тебя, Дагда! – заявила Мэйрин.

Великан улыбнулся.

– Нет, тебе нужна мать, и Господь послал прекрасную женщину, которая позаботится о тебе. Дай ей руку, дитя мое. И знай, что она нуждается в тебе не меньше, чем ты в ней.

Мэйрин застенчиво взглянула на Иду из-под густых ресниц и вложила свою ручку в ее большую ладонь. Они вошли в дом, и Ида приказала принести в гостиную деревянную лохань и горячую воду. Потом она отвела Мэйрин наверх, и встревоженная девочка вздохнула с облегчением, увидев, что Дагда последовал за ними. Войдя в гостиную, он вручил Иде маленький сверток, который привез из Ландерно.

– Здесь драгоценности ее матери, – сказал он, – и личные вещи девочки. Остальное ни на что не годится, и его лучше выбросить, госпожа. Не стоит напоминать Мэйрин о прошлом. Пусть она смотрит в настоящее, а еще лучше – в прекрасное будущее. – И с учтивым поклоном ирландец вышел из гостиной.

Ида не знала никаких языков, кроме английского и латыни, которой Олдвин обучил ее сразу же после свадьбы. Порой она завидовала своему мужу, так быстро схватывавшему чужие наречия, большинство которых оставалось для нее несвязным бормотанием. Однако она обратилась к Мэйрин так, словно девочка прекрасно понимала ее:

– О Господи, дитя мое, какая ты грязная! Тебе надо хорошенько выкупаться и вымыть твои чудесные волосы!

Подняв Мэйрин и поставив ее на стол, она принялась осторожно раздевать ее. При виде ее крепкого, безупречно сложенного тела к Иде вернулись болезненные воспоминания. Крупные слезы покатились по ее розовым щекам. Но она продолжала раздевать Мэйрин и бросать грязные обноски в камин, где пламя с треском охватывало их и тотчас же пожирало. А слезы все струились из ее глаз, хотя она и пыталась взять себя в руки.

Мэйрин, которая не понимала ни слова из того, что говорила Ида, все же смогла понять ее горе.

– Не плачьте, миледи, – попросила она, попытавшись вытереть слезы с лица Иды. Девочка и не заметила, что сама заплакала, наконец сумев излить в слезах свою давнюю печаль.

Увидев, что Мэйрин тоже плачет, Ида крепко прижала девочку к своей груди.

– Ах, моя малютка, – прошептала она, – наша Эдит полюбила бы тебя так же, как я уже полюбила тебя. У нее тоже было доброе, чувствительное сердечко.

И, стерев остатки слез со своего лица и с заплаканного личика Мэйрин, она сняла девочку со стола и усадила ее в лохань.

Опустившись на колени, она закатала рукава своего платья. Первым делом вымыла великолепные волосы Мэйрин, затем намылила и ополоснула тело девочки. Вынув Мэйрин из лохани, она снова поставила ее на стол и быстро вытерла насухо, чтобы малышка не простудилась. Наконец, сняв ее со стола, Ида усадила Мэйрин на низкую скамеечку перед камином. Сидя на своем стуле, Ида принялась расчесывать блестящие золотисто-рыжие волосы Мэйрин, пока те не просохли и не превратились в парящее вокруг головы облако, легкое, словно пушок чертополоха.

Окончив свою работу, Ида на мгновение застыла в изумлении. Теперь, когда Мэйрин чисто вымыта, стало видно, какая она красавица.

– Ох, Иисусе, – прошептала Ида. – В жизни не видела ничего подобного! – Она осторожно потрогала длинный локон. – Неудивительно, что твоя мачеха завидовала тебе, дитя мое.

Но тут, сообразив, что Мэйрин может простудиться, если ее не одеть, Ида поднялась, подошла к маленькому сундуку и подняла крышку. Стоя над открытым сундуком и разглядывая его содержимое, она почувствовала, что еще немного – и она опять заплачет. Встряхнув головой, Ида наклонилась и достала несколько вещей.

– Это носила моя Эдит, – тихо проговорила она. – Я собиралась отдать их жене моего брата для их дочки, но теперь… – Голос ее сорвался, и, не говоря больше ни слова, она принялась одевать Мэйрин.

Сначала она надела ей через голову светло-желтую шелковую нижнюю, затем – шерстяную верхнюю тунику медного цвета, доходившую девочке до голеней; край нижней туники виднелся из-под верхней. У верхней туники были широкие длинные рукава с черной вышивкой у запястий; круглый ворот ее был также украшен скромной вышивкой. Снова порывшись в сундуке, Ида достала туфли из мягкой кожи, легко принимающие форму ступни. Хотя они в свое время были сшиты для Эдит, Мэйрин они оказались впору. Затем Ида подпоясала девочку узким кожаным поясом с бронзово-зеленой пряжкой. И, наконец, повязала ей вокруг лба узкую зеленую ленту.

Внезапно в гостиную вошел мальчик, одетый в сине-зеленую тунику и такие же чулки, с темно-рыжими волосами, как у Иды. Он обвел надменным взглядом Иду и Мэйрин, а потом высокомерно спросил:

– Где эта девчонка, которую отец хочет сделать моей новой сестрой? – Голубые глаза, в которых сверкала враждебность, задержались на Мэйрин. – Это она? Я не хочу ее! Она не заменит Эдит… и потом, у нее волосы совершенно ужасного цвета!

Мэйрин, словно котенок при встрече с драчливым щенком, прищурила глаза и свирепо прошипела:

– Не подходи ко мне, грубиян, иначе я превращу тебя в жабу!

Олдвин подоспел как раз вовремя, чтобы услышать весь разговор, от души расхохотался, но внезапно посерьезнел и предупредил сына:

– Берегись, Брэнд! Мэйрин сказала, что превратит тебя в жабу, если ты не будешь относиться к ней по-доброму.

И украдкой подмигнул Иде.

– Ха! – презрительно воскликнул Брэнд. – Она не сумеет! – Он снова взглянул на девочку, и ответный взгляд ее был таким свирепым, что Брэнд невольно усомнился в своей правоте и спросил Олдвина: – Правда ведь, не сумеет? Да, отец?

– Не знаю, сынок, но я бы на твоем месте не рисковал. Вполне возможно, что Мэйрин действительно знает, как превратить тебя в жабу. Она из кельтского народа, из Бретани, а все кельты – колдуны. Да, – подытожил он, – скорее всего она действительно может превратить тебя в жабу, но поскольку она еще очень молода, то вряд ли сумеет вернуть тебе прежний облик.

Брэнд побледнел и придвинулся ближе к отцу.