Московские будни, или Город, которого нет

– Я помню! Это не на пустом месте возникло. Все началось после Дубровки… – Женя лихорадочно повернулся, неловко задев и уронив локтем левой руки покоящуюся на столе ручку. – Ну после…

– Да-да, я понял!

– Все нормально? – перекосившееся, будто от боли, лицо психиатра напугало ее.

– Да… я помню… Ну… это ведь давно было, что уж вспоминать теперь, – скороговоркой добавил он.

– Но и забывать нельзя!

– А толку помнить?! – резкий тон Жени вновь насторожил впечатлительную пациентку: психиатр сам, по-видимому, был психом. – Было и было, примите да смиритесь.

– Я не хочу с этим мириться, да и можно ли! – возмущалась пациентка. – Зачем-то ведь это случилось!

– Вы что, всерьез верите в какую-то высшую подоплеку всего происходящего?

– Да, верю!

– Пфф… – напускной цинизм так и лился из него. – Мой вам совет – забудьте все и не копайте впредь так глубоко – ни к чему хорошему это не приведет.

– Как я могу «не копать так глубоко», если я такая? Я постоянно думаю: вот что если я зайду не в тот вагон или полечу не тем самолетом?..

– А вы не думайте, не думайте, и все!

– Я не могу!

– Ну так и будете жить в страхах! Отвлекитесь, вам надо отвлечься, – он взял в руки «Муллинера» и протянул книгу пациентке. – Рекомендую! И вообще, вам надо, как у Джерома Клапки, чего там: пинту пива, стейк, хороший сон, ну и прогулки на свежем воздухе.

– Я не ем мяса! – заявила она.

– Ууу… а на свиданья ходите?

– Нет! – лицо пациентки зашло красными пятнами.

– Ну вот отсюда и проблемы!

– Ясно, доктор, спасибо!

– Да ладно-ладно, чего уж там! Выпишу я вам таблетки, но только, скажу вам честно, все это… – он помотал головой, поджав губы – мол, бесполезно, и опустил глаза, не желая выдерживать ее взгляд. Когда она ушла, он еще долго, будто застыв, изучал собственное отражение в погасшем мониторе, от тишины у него звенело в ушах. Ему хотелось сбежать от этой предгрозовой московской духоты, от лицемерия и от себя, но больше всего – от ужасного прошлого, которое вновь отрикошетило болью.

Заходя в электричку, Женя помог немолодой уже женщине перенести хозяйственную сумку-тележку на колесиках с перрона в вагон. Женщина сердечно его поблагодарила и, решив, что подобный жест сплотил их, добродушно плюхнулась на сиденье рядом с ним. По одному ее голосу Женя сразу узнал в ней москвичку.

– Ох, кто ж знал, что такая жара ударит на праздники, а главное, резко, ни с того ни с сего… – Женя заметил, что попутчица, вся обливаясь соленым потом, обмахивала лицо веером. Это навеяло ему мысли о Тане, она всегда потела, но сейчас, когда ударил климакс, особенно.

– Да даже не жарко, душно, как будто вот-вот ливанет!

– Ох, и не говорите! Мне все МЧС сообщения присылает, все смеялись над американцами, а теперь вот, поглядите, какие катаклизмы.

– Точно! – Женя ухмыльнулся, но что у него с глазами?..

– А я сейчас на автобусе сюда доехала, а там кондиционер работал, хорошо, конечно! Еду вот по Садовому и думаю, что это за город за окном, что за дикая безвкусная петрушка разрослась? Надо было либо как-то встраивать, либо уж застраивать новые районы, но зачем портить то, что было? Ох, как я Москву люблю, лю-би-ла! Я ведь всю ее обошла, все раньше знала, а теперь плутаю, совсем не могу здесь больше ориентироваться.

– Да, я знаю, я ведь сам из центра, – у него явно было что-то с глазами, он чувствовал это.

– А вы откуда?

– Я на Покровке родился, люблю эти места, но мы там в коммуналке жили, а потом вот нас на Сокол переселили, – бБоже, его маленькие, близко расположенные глаза сейчас просто слились в один. У НЕГО ОДИН ГЛАЗ! ДАЙТЕ ЕМУ СКОРЕЕ ЗЕРКАЛО!

– О! Так это хорошо еще! Нас-то вон вообще с Патриарших в Медведково отправили, я там думала, с ума сойду, ужас, как будто в ссылке, я так и говорю, мы там как в ссылке жили. Потом вот Бог помог, на Аэропорт переехали.

– И как? – с живостью уточнил Женя. Зеркало успокоит его, оно всегда успокаивало его, ибо он выглядел просто великолепно, ДАЙТЕ ЕМУ ЗЕРКАЛО!

– Ой, ну вы знаете, такая тишина у нас во дворах, жизнь идет, а тишина, птички поют, единственно, конечно, надо смотреть в оба, чтоб чего не испортили.

– В каком смысле? – его юношеский комплекс вернулся, с чего вдруг? ДА НЕТ У ТЕБЯ НИКАКОГО ОДНОГО ГЛАЗА, заткнись ты, урод.

– Ну вот у нас тут недавно пивнушку в соседнем доме открыть хотели, но ничего, вроде отстояли, хорошо – вовремя спохватились, а то было бы поздно! Мы говорим, какая пивнушка, тут вон школа рядом, вы чего?!

– Да… – с горечью протянул Женя. Я не урод, сам урод!! – Все это неприятно…

– Да не то слово!

– У нас на Соколе я, конечно, тоже смотрю, неуютно стало, одни машины, кофейни эти, рестораны, людей полно, раньше поспокойней было. – Она заметила, что у него один глаз, или нет? Ну конечно, она и смотрит как будто на переносицу, на этот постыдный мерзкий ОДИН ГЛАЗ.

– Да, но все же… все же есть своя романтика в Москве. Вся ведь жизнь здесь прошла, каждая улочка, каждый переулок какие-то секреты да тайны хранит. – Женя внимательно вглядывался в попутчицу своим одним глазом, ему показалось, что она даже чем-то похожа на Таню. Между тем его соседка вытянула шею и, взглянув в окно, засуетилась.

– Ой, так это уж моя. – И, словив любопытный взгляд Жени, поспешила добавить. – На рыночек я сюда, так нравится, уж привыкла, к одним и тем же постоянно хожу. «Московские сезоны», так, что ль, они теперь называются… Прям как «Русские сезоны» Дягилева…

– Подождите, давайте я вам вновь помогу! – а вдруг этот один глаз еще и косой?..

– Ой, нет-нет, не беспокойтесь, теперь уж я сама! Счастливо! – Женя выдохнул, ему, по правде говоря, совсем и не хотелось вставать, рискуя потерять свое обдуваемое ветром уютное местечко подле открытого окна.

Оставшись на месте, он наблюдал, как его новая бывшая знакомая суетливо пробивается к выходу, когда объявили Тимирязевскую. Ее коренастая фигура и неловкие движения вновь напомнили ему о жене. Он рад был распрощаться с незнакомой дамой и поспешно раскрыть книгу, надеть очки и опустить взгляд (чтобы точно никто не увидел, что у него, на самом деле, всего лишь один глаз). Перечитывая вновь и вновь один и тот же абзац, не вникая даже в его смысл, он понял, что мысленно был далек от сюжета книги.

Вот так однажды, стоя, как сегодня, подобным образом на перроне и ожидая подачи поезда, он заметил ее; она выделялась из толпы, суетилась, то и дело приближалась к рельсам и смотрела вдаль, мол, ну где там ваш поезд, долго еще ждать? Он сразу узнал в ней не-москвичку, было в ней что-то провинциальное, фривольное, свободолюбивое. Ветер бросал густые, волнистые, непослушные, темные волосы ей прямо в лицо, и она то и дело небрежным движением с раздражением их убирала, ее неприхотливое платье и стертые туфли говорили сами за себя. Женя нарочито вошел с ней в один вагон и сел неподалеку, дабы лучше изучить ее: нервозность так и не исчезла, будто она куда-то отчаянно не поспевала. Он не оставил без внимания тот факт, что его тайная визави бросила на контролера – который смахивал на сторожевого пса – неприязненный взгляд, и будто бы и он вовсе не обрадовался, завидев девушку и пристально изучив ее билет:

– До Долгопрудного, говорите?

– Да! – звонко ответила она, будто приняла вызов.

Женя не преминул заметить, что ближе к Долгопрудному девушка встала и поспешила перейти в другой вагон. Женя, последовав за ней, получил в ответ оценивающий взгляд, наполненный презрением и отвращением, будто она тщетно пыталась прожечь весь его московско-щегольский ансамбль – кепку, футболку, джинсы и кеды. Найдя свободное место, она забилась на сиденье возле окна, а Женя остался стоять неподалеку. Каким-то чудом кондуктор все же умудрился отыскать ее на подъезде к Долгопрудному и попросил выйти – как ожидаемо, промелькнуло у Жени!

– Я никуда не пойду! – огрызнулась девушка.

– Выходите немедленно, или я вызову полицию! – для кондуктора этот вопрос явно стал делом чести.

Стычка привлекала внимание остальных пассажиров, и одна женщина, встав с места, крикнула кондуктору:

– Пусть выходит! Взяли манеру зайцем ездить!