Необыкновенная жизнь обыкновенного человека. Книга 2, том 2

В то время во Владивостоке имелись две большие гостиницы – «Золотой Рог» и «Версаль» и очень много мелких частных, так называемых номеров, иногда имевших в своём распоряжении меньше десятка комнат. В них за весьма скромную плату могли найти уединение парочки на сутки, на ночь и даже всего на несколько часов. В одну из таких гостиниц Борис и повёл свою Катю.

Она не понимала ужаса посещения мебилирашек в силу своей полной невинности, а он даже не подумал о том, что уже один визит девушки в эти номера может её скомпрометировать: слишком он был беспечен и легкомысленен. Да Борис и сам не догадывался, что в такие гостиницы гости приводят с собой только девушек так называемого лёгкого поведения, используя для прочих услуг горничных и другой обслуживающий персонал. Ему как-то пришлось раз переночевать в одной из гостиниц около Семёновского базара, в неё он и привёл свою Катю.

Когда он договаривался с хозяйкой, сидевшей за столиком в прихожей, о комнате до вечера или, может быть, до утра, его очень удивили насмешливые взгляды, брошенные ею и довольно миловидной горничной на смущённо прятавшуюся за его спиной Катю. Удивило его и то, что хозяйка взяла с него в этот раз двойную плату за такой же номер, как тот, в котором он останавливался в прошлый раз. Конечно, при Кате он не осмелился торговаться, но та, услышав цену, и сама пришла в ужас: нужно было заплатить 4 рубля! Она дёрнула парня за рукав и тихонько шепнула:

– Уйдём, съедим пирожные завтра где-нибудь в селе.

Но Борис, заметив, что колебания его спутницы, да и его самого, вызвали у хозяйки презрительную улыбку, вынул из кармана деньги и молча положил их на стол перед хозяйкой. Та спихнула бумажки в открытый ящик стола и приказала горничной проводить гостей в номер.

Горничная провела их на второй этаж, где в довольно грязный, обшарпанный коридор выходило, наверно, десять или двенадцать дверей. Она открыла одну из них и жестом пригласила пройти нанимателей в комнату.

Комната среднего размера, с большой двуспальной кроватью у одной из стен, с умывальником у противоположной стены, со шкафом, стоявшим напротив окон сбоку от входной двери, со столом посередине, накрытым цветастой скатертью не первой свежести и несколькими стульями, стоявшими вокруг стола, с какой-то несуразной картиной, висевшей над кроватью и с треснувшим зеркалом, укреплённым над умывальником, выглядела не очень уютно. Но ребята, уставшие после двух сеансов кино, пообедавшие, затем основательно побродившие по городу, были рады и такому пристанищу: оно позволяло снять верхнюю одежду, сесть за стол и наконец-таки приняться за своё соблазнительное лакомство.

Борис потребовал самовар и чай, сразу же заплатил за всё это горничной и запер дверь на ключ. Сбоку от окон комнаты, выходящих на Семёновский базар, висели толстые, но сильно поношенные гардины. Борис хотел их задёрнуть, но Катя воспротивилась.

Сняв и повесив свои довольно-таки жалкие пальтишки в шкаф, помыв руки, они принялись за чай. С большим аппетитом съели чуть ли не целый десяток пирожных и выпили по две чашки чая. После этого Катя, заявив о своей усталости, разулась и прилегла на кровать прямо на одеяло. Поколебавшись несколько минут, Борис, тоже разувшись, лёг около неё. Она отодвинулась к стенке, но против его присутствия не возражала. Несколько минут они лежали рядом, не двигаясь, думая каждый о своём.

О чём думала Катя, мы сказать не берёмся, а у Бориса вдруг возникло горячее желание обладать этой девушкой. Он повернулся к ней и принялся горячо целовать её в губы, щёки, глаза и шею. Она не сопротивлялась и даже иногда отвечала на его поцелуи.

Борис осмелел, и его рука коснулась упругой, прохладной, бархатной кожи Катиной груди. Но он смог продержать так свою руку всего несколько секунд. Девушка опомнилась, оттолкнула от себя парня и, слабо улыбнувшись, произнесла:

– Борис, Борька, не сходи с ума, хватит! Пойдём, а то меня хватиться могут. Смотри, на улице совсем стемнело, скоро будет поезд. Если я не приеду, отстану от класса, то мне потом и не оправдаться… А ну, как мама спросит тетю Елену, была ли я у неё сегодня, что я скажу?

Катя соскочила с кровати, повернулась к Борису, нагнулась к нему, крепко его поцеловала, посмотрела на него умоляющими глазами, стала обуваться и ещё раз повторила:

– Ну, Борька, я тебя прошу! Вставай, пойдём!

Что-то в тоне её голоса было такое, что заставило его немедленно подчиниться.

Через четверть часа Борис выводил из этого вертепа свою любимую Катю такой же невинной девушкой, какой и вводил её.

Подходя к вокзалу, они ещё издали заметили группу экскурсантов, стоявших у входа в вокзал и о чём-то оживлённо рассуждавших. Катя потребовала, чтобы Борис немедленно её оставил. Он перешёл на противоположную сторону улицы, свернул в привокзальный сквер и, пройдя через боковую калитку на перрон, забрался в первый вагон уже стоявшего поезда так, что никто из Катиных подруг и приятелей-одноклассников его не заметил. В Шкотове он выскочил из поезда до его остановки и быстро зашагал по линии к дому, а Катин класс ещё довольно долго шумел и смеялся на перроне станции, делясь впечатлениями об увиденном за день и обсуждая все маленькие происшествия, которые произошли с ними, как это всегда бывает при таких путешествиях. Только одна Катя стояла немного в стороне и задумчиво глядела куда-то в сторону моря. Её подруга Нюся Цион заметила состояние обычно весёлой и подвижной девушки, она подошла и спросила:

– Кать, ты что? С Борькой Алёшкиным поссорилась?

– Не-ет, – протянула она, – просто я себя и ругаю, и жалею, и вообще ничего не могу понять. Оставь меня, не обращай внимания, я пойду домой, – и Катя неспешно направилась по линии в ту же самую сторону, куда только что ушёл Борис.

Может быть, она хотела его догнать? Но для этого она шла слишком медленно…

Глава десятая

После происшествия, описанного нами в прошлой главе, Борис и Катя стали словно избегать друг друга. Объяснить, отчего это произошло, почему они как бы чурались один другого, молодые люди вряд ли сумели бы. Так получилось, что он уехал по своим служебным делам в Кангауз и задержался там на несколько дней, а она поехала вместе с братом Андреем на рыбалку, где тоже провела целую неделю.

Но вот в воскресенье в клубе шла какая-то кинокартина, не сговариваясь, они оба очутились там. И стоило им только увидеть друг друга, только встретиться взглядами, как на лицах появилось выражение такой радости, что бывшая рядом с Катей Нюська не выдержала и воскликнула:

– Катька, да ты хоть глаза-то отведи! Ведь по ним сразу можно увидеть, как ты обрадовалась, какая ты счастливая, что своего Борьку увидела! Ну же, отвернись!

Но было уже поздно. Борис, встретив Катин взгляд, протолкался к ним через толпу молодёжи и, схватив Катю за руку, продолжая смотреть ей в глаза, взволнованно сказал:

– Катеринка, как хорошо, что я тебя встретил! Мне так много тебе нужно рассказать!

Та лишь смущённо улыбнулась и, тихонько пожав руку парню, ответила:

– Пойдём, сядем, а то сейчас сеанс начнётся. Видишь, Нюська уже нам места заняла.

А та, видно, не желая присутствовать при встрече парочки, сразу же, как только подошёл Борис, оставила их и, заняв на одной из скамеек места, сейчас махала им призывно рукой.

Конечно, ничего особенного Борис рассказать Кате не мог, он просто хотел её видеть, быть рядом с ней, держать её руку в своей и болтать о чём угодно. Она, кажется, тоже этим была довольна. После кино они вместе пошли домой. При расставании, как всегда, целовались. Но ни он, ни она ни словом не обмолвились о своей владивостокской встрече, им почему-то было стыдно о ней вспоминать.

Дни шли, время летело. Как всегда, обоих молодых людей вертела сутолока текущей жизни. Многочисленные комсомольские собрания, заседания бюро юных пионеров, отрядные сборы, а у Бориса теперь ещё и партийные собрания, и учёба, и драмкружок, и многое-многое другое, что занимало жизнь комсомольцев двадцатых годов, для их так называемой личной жизни оставляло очень мало времени. Но они всё-таки умудрялись видеться ежедневно. Каждый вечер Борис провожал Катю домой. При прощании они уже не стояли у ворот Катиного дома, а сидели по нескольку часов на скамеечке, находившейся на крыльце аптеки, иногда пугая своим присутствием возвращавшуюся поздно вечером из гостей старую аптекаршу. Правда, садясь рядом с Борисом на скамейку, Катя тщательно измеряла пальцами расстояние, на котором полагалось находиться от неё кавалеру, но через некоторое время это расстояние как-то незаметно сокращалось, и они сидели, уже тесно прижавшись один к другому. Губы их беспрестанно встречались в горячих поцелуях, а Борькина непослушная рука нежно ласкала тело девушки.

Катя, окончив школу, как обычно, выехала вместе с родными на работу в поле. Мы уже, кажется, говорили, что поля у шкотовских крестьян, как правило, находились километрах в 10–12 от села, и поэтому выезд в поле происходил надолго. Свидания Бориса и Кати стали редкими, а он уже буквально не мог прожить и дня без того, чтобы не видеть и не целовать свою Катю, как он теперь её смело называл, и на что она уже не отвечала сердитым возражением, как это бывало раньше.

Очевидно, подобное чувство испытывала и она, хотя, конечно, никогда в этом бы не созналась – не в её это было характере.

Раз в неделю она обязательно прибегала под каким-нибудь предлогом в село. В этот день они обязательно встречались и сидели чуть ли не до рассвета. Кате иногда приходилось возвращаться в поле сразу после свидания. Через много лет они оба удивлялись, как это она могла выдерживать такую нагрузку, но тогда об этом даже и не думали.

Но Борису еженедельных свиданий было мало, да и не всегда они удавались: он тоже не сидел всё время в селе, и хотя свои командировки по комсомольским ячейкам и пионеротрядам он всегда старался провести так, чтобы по возвращении в Шкотово встретиться с Катей, с которой заранее договаривался о дне её прихода в село, но иногда не получалось. Ему хотелось и самому прийти к Кате в поле и хотя бы увидеть её там. Идти в такой далёкий путь пешком он не мог, у него на это просто не было времени: ежедневно, с 9 утра и до 3 часов дня Борис должен был находиться в райкоме. Но тут его, как это уже происходило не раз, выручил случай.

Он уже давно подумывал о том, чтобы как-нибудь облегчить себе командировки по району, а к этому ещё прибавилось и стремление видеть как можно чаще Катю.

Он мечтал о покупке велосипеда. На нём, как мы помним, он выучился ездить ещё в Новонежине, и теперь этот стальной конь пришёлся бы очень кстати. Его попытки договориться об аренде или продаже велосипеда с отцом Федьки Сердеева ни к чему ни привели, тот категорически отказал (сам Федька в это время уже служил в Красной армии и находился где-то в Сибири), купить велосипед в магазине было невозможно – в то время их у нас в стране выпускалось очень мало, и продажа в магазинах была большой редкостью, на них записывались чуть ли не за год вперёд. Привозимые моряками контрабандным путём из-за границы велосипеды иностранных марок продавались тайком на базаре, но на приобретение такого товара Борис пойти не мог: как комсомолец, а теперь уже и большевик, он не считал себя вправе покупать контрабанду. Кроме того, спекулянты драли за машину такую цену, которую Борис всё равно бы выложить не смог.

Но вот, в случайном разговоре с одним из знакомых шкотовских комсомольцев Борис выяснил, что у того где-то в сарае валяется старый поломанный велосипед, приобретённый его отцом ещё в довоенное время, и он может продать его. Комсомолец этот был Лёнька Лозицкий, сын начальника станции Шкотово.

Борис довольно хорошо знал всю семью этого парня и в особенности его сестру Марусю Лозицкую – комсомолку, учительницу из той же школы, где служила и его мать. При помощи Лёньки, а также и при поддержке Маруси, которым Борис довольно обстоятельно объяснил необходимость велосипеда для райкома комсомола, ему удалось уговорить их отца, и он согласился на продажу того, что весьма относительно могло называться велосипедом. Правда, и цену за этот остов машины он взял смехотворно низкую – всего пять рублей.

Велосипед имел целую, но достаточно поржавевшую раму, целые и непогнутые ободья колес, с некоторым недостатком спиц, довольно приличные покрышки на колёсах, относительно исправный руль, одну педаль, цепь и даже звонок. Полностью отсутствовали шины и вторая педаль.

Став обладателем этой машины, вообще-то говоря, выпущенной в свет, вероятно, в самом начале века, Борис на следующий же день отправился во Владивосток, где на Семёновском базаре, на его обширной толкучке сумел найти и педаль, и две подержанные камеры. Вернувшись в Шкотово, он при помощи китайца-кузнеца прикрепил педаль на нужное место, хотя, как оказалось, педаль эта была совсем от другой марки велосипеда и по размерам значительно отличалась от имеющейся, но кузнец всё-таки каким-то образом сумел её зафиксировать. Он же помог Борису заклеить и порванные в нескольких местах камеры, и даже продал за полтинник старый велосипедный насос, оказавшийся у него по какому-то счастливому случаю.

Одним словом, уже через два дня Борис Алёшкин явился в райком на работу на собственной машине. Правда, последние 200 шагов в гору он фактически нёс велосипед на себе, но зато после работы торжественно водрузился на него и, к зависти своих друзей из райкома ВЛКСМ, поднимая пыль, помчался по дороге в центр села к своему дому, вызывая лай дворовых собак и кудахтанье куриц, мирно копавшихся в пыли на середине улицы и разлетавшихся при его приближении в разные стороны. Сразу же он договорился с секретарём райкома Кочергиным, что на следующий день поедет проверить работу комсомольской ячейки и пионеротряда в селе Новая Москва. Дорога в это село проходила мимо поля, на котором работали Пашкевичи, и Борис, конечно, считал вполне допустимым по пути завернуть к ним, чтобы увидеться с Катей. Его уже давно воспринимали хорошим знакомым всей семьи, и потому его появление не вызвало бы особого удивления. Ну а то, что он появится на собственной машине – велосипеде, хоть и неказистом, обещало придать ему более значительный вид – по крайней мере, он так думал.

Часам к 10 утра Борис был готов к выезду. Спустившись на тропинку между кустарниками и мелкими деревцами, росшими у берега реки Цемухэ, проходившую вдоль проселочной дороги, ведущей в село Новая Москва, Борька весело покатился вперёд. Светило яркое солнышко.

Всё, казалось, соответствует его настроению: и дорожка, по которой он ехал, и то, что велосипед отлично слушался руля и, будучи тщательно смазан, двигался легко, и то, что даже набор инструментов, случайно оказавшихся в сумочке, прикреплённой к велосипедной раме, позвякивал при каждом толчке, одним словом, всё-всё радовало и веселило. Сзади на багажнике, на котором Борис впоследствии думал катать Катю, находилась связка литературы – брошюры и газеты, без которых тогда в село не ездил ни один комсомольский работник.

Поглощённый своими мечтами о встрече с любимой, Борис не замечал времени и почти неожиданно очутился у поворота, от которого отходила менее наезженная, ведущая к полям шкотовцев, в том числе и к полю Пашкевичей, дорога.

Поколебавшись несколько секунд, Борис решил прежде завернуть к ним с тем, чтобы в Новую Москву приехать вечером. Всё равно сейчас народу в селе мало – молодёжь, да и пионеры находятся в поле, а вечером удастся собрать больше народу. Он должен был делать доклад «О текущем моменте», тогда без таких докладов не выезжал в село ни один работник райкомов ВЛКСМ и ВКП(б).

Свернув с гладкой тропинки на проезжую дорогу, изобиловавшую рытвинами, камнями и глубокими колеями, Борис обнаружил, что ехать ему стало значительно труднее. Кроме того, приближавшееся к полудню солнце основательно припекало, а он был одет в обычный для того времени у комсомольцев юнгштурмовский костюм, сшитый из довольно толстой, хотя и хлопчатобумажной материи, во всяком случае, для велосипедной езды явно непригодный. Вскоре вся спина у него стала мокрой, а пот со лба всё время струился по щекам.

Наконец, Борис не выдержал, остановился, снял с себя рубашку и, оставшись в одной майке, отправился дальше. Ехать стало легче. До места работы Катиной семьи оставалось не более полутора вёрст, но дорога три раза пересекала речку Стеклянуху, и Борису предстояло также преодолеть это препятствие. В это время года – в конце июля Стеклянуха настолько обмелела, что глубина её в местах переездов составляла не более 10–15 сантиметров. Парень решил преодолевать речку на машине, чтобы не разуваться. Это решение пришло ещё и потому, что он уже заметил семейство Пашковичей, окучивающих кукурузу. Ему, конечно, захотелось похвастаться своим транспортом – велосипед в то время был редкостью. Очевидно, и он оказался замечен работавшими. Внимание их привлекло то, что путник, продвигавшийся по дороге с большой быстротой, был не на лошади, а его велосипед из-за высоких хлебов, окружавших дорогу, был им не виден. Такое быстрое передвижение их удивило, и они, приложив козырьком руки ко лбу, так как яркое солнце светило в глаза, с удивлением рассматривали приближавшегося человека. Катя первой узнала Бориса и, хотя в душе и была рада его появлению, но вместе с тем немного сердилась. Она знала, что его приезд вызовет пересуды в семье, насмешки сестрёнок, и, самое главное, шутки Андрея. Его острого языка она боялась больше всего.

Между тем Борис лихо миновал сперва один брод, затем другой. Дно в этих местах было песчаное, и проехать по твёрдому песку в воде, разбрасывая в стороны тучи брызг, доставило только удовольствие. Он приближался к третьему броду, находившемуся почти у края поля Пашкевичей. В этом месте дно реки было покрыто довольно крупными камнями, и Борис, так же смело ринувшись в воду, как и на предыдущих бродах, почти сразу же попал передним колесом между двумя камнями, потерял равновесие и через мгновение очутился в воде. Это увидели все, конечно, и Андрей, он тоже узнал парня, и воскликнул:

– Да это никак Борька Алёшкин! Смотри-ка, Катин женишок пожаловал, вот мы его сейчас опробуем на работе, посмотрим, какова его сноровка! Или он только языком работать умеет? Ой, да что же это он выделывает!