Необыкновенная жизнь обыкновенного человека. Книга 2, том 2

А Борис действительно «выделывал»: поначалу он старался сохранить равновесие на велосипеде, а когда это ему не удалось, то в попытке соскочить с него зацепился ногой за педаль и плюхнулся в воду плашмя. Он, конечно, сразу же вскочил на ноги и, оставив велосипед, бросился вниз по течению за уплывавшей рубашкой, которую он небрежно бросил сверху литературы, когда раздевался, и которая теперь, свалившись в воду, на глазах уплывала. Догнал её, вытащил, слегка отжал и, перекинув через плечо, направился к велосипеду.

Тот не свалился в воду, а, застряв между камнями, лишь накренился, и благодаря этому привязанная к багажнику литература не подмокла. Но случилось кое-что похуже: когда он спрыгивал с машины, довольно сильно опёрся на недавно приделанную «чужую» педаль, что-то хрустнуло. Борис на это не обратил внимания, торопясь догнать рубаху, теперь же, вытащив велосипед из воды, он увидел, что шплинт, которым кузнец укреплял педаль, сломался, и она болтается так, что пользоваться ею нельзя. Огорчённый, вместо того, чтобы с триумфом подкатить к работавшим в поле, он понуро волочил велосипед за руль, шагая рядом с ним.

В общем-то, авария не причинила ему особого вреда, и если не считать мокрой рубахи да ног, то он отделался только лёгким испугом. Но уже то, что он так позорно свалился на глазах у всей Катиной семьи, смущало его так, что он был готов провалиться сквозь землю. Тем более что зрители, вначале немного испугавшись его падения, увидев, что велосипедист цел и невредим, разразились громким смехом.

Так, под этот хохот Борис и подвёз свой искалеченный велосипед к полевому стану Пашкевичей. Почти вместе с ним туда подошли и все члены семьи, работавшие в поле: Андрей, Наташа – его жена, Катя, и её сестры Женя и Тамара. Правда, Наташа, собственно, встречала остальных, она готовила обед.

Посмеявшись и посочувствовав несчастью незадачливого велосипедиста, пригласили его к обеду, от которого он не стал отказываться. Свою мокрую рубаху он развесил на торчащей вверх оглобле телеги, в тени которой на чистом рядне был собран обед. Во время обеда Борис рассказал, что по поручению райкома ВЛКСМ ехал в Новую Москву, а, увидев их, решил завернуть к ним. Андрей, правда, немного удивился, как это Борис сумел увидеть их с дороги, когда и здесь-то, среди хлебов и уже подросшей кукурузы, их можно было разглядеть с трудом. Но свои сомнения высказывать не стал. Не стал он также, чего больше всего боялась Катя, и насмешничать над нею и Борисом.

После обеда, осмотрев свою машину и убедившись, что пользоваться ею будет очень трудно, Борис взвалил за плечи связку литературы, натянув предварительно ещё влажную юнгштурмовку, и отправился в Новую Москву пешком. Он попросил у Андрея, как у старшего, разрешения оставить велосипед у них, чтобы по возвращении зайти и забрать его. Андрей согласился на это и даже показал парню тропинку через сопку, сокращавшую путь до села, в которое Борис направлялся, почти вдвое.

Перед уходом Борис успел шепнуть Кате, что на ночь не останется в Новой Москве, а вернётся к ним. Он полагал, что это произойдёт не позднее часов 11 ночи.

Так всё и случилось. Пионеротрядом в Новой Москве руководила Лида Смага, младшая сестра бывшего секретаря райкома Захара Смаги, она окончила школу-девятилетку вместе с Катей и, изъявив желание стать учительницей, сразу же после окончания получила направление на работу в родное село – в Новую Москву. По комсомольской линии ей поручили работать с пионерами. Внешне, как, впрочем, и по характеру, она совсем не походила на своего брата. Невысокая, довольно полная шатенка, с весёлыми карими глазами, постоянной улыбкой на румяном лице и какой-то озорной подвижностью, она быстро завоевала уважение пионеров, и её отряд считался одним из лучших, тем более что она к работе с пионерами относилась очень серьёзно и отдавала им всё своё свободное время.

О предполагаемом приезде Борис предупредил секретаря новомосковской ячейки ВЛКСМ, служившего одновременно и секретарём сельсовета, с которым имелась телефонная связь. К его приходу в школе уже собрались все комсомольцы и большая часть молодёжи села. Выслушали доклад, сделанный им достаточно толково и интересно, и после пения революционных и комсомольских песен все разошлись. Борис побеседовал с Лидой о работе пионеротряда, снабдил её несколькими полученными недавно из облбюро директивами и инструкциями, передал журналы «Пионер» и «Вожатый», и несмотря на приглашение её и секретаря ячейки остаться на ночёвку в селе, отправился в обратный путь. До стана Пашкевичей было всего около двух вёрст, если идти по той тропинке, которую ему показал Андрей, поэтому Борис согласился поужинать у Смаги. Основательно подзакусив, он часов в 10 отправился в обратный путь.

Из-за сопки показался серп месяца, он достаточно хорошо освещал путь, и Борис быстро и уверенно шагал по уже знакомой тропе. Воздух, напоённый ароматом вечерних цветов, которых так много на Дальнем Востоке, запахом созревающего хлеба от простиравшихся кругом многочисленных полей новомосковцев и шкотовцев, слабое дуновение тёплого ветерка и ласковое журчание протекавшей вдоль тропки Стеклянухи вызывали чувство какой-то приподнятости и удивительно радостного и счастливого настроения. Способствовало этому и сознание добросовестно выполненного дела и, пожалуй, самое главное, – возможность, если не сегодня, то уж, во всяком случае, не позднее завтрашнего утра увидеться с Катей.

Борис быстро приближался к полевому стану Пашкевичей. Он уже забыл о своём печальном приключении с велосипедом и радостно почти бежал по знакомой дороге. До стана оставалось около пятисот шагов, когда он заметил впереди себя силуэт – кто-то шёл ему навстречу. Сердце подсказало ему, что это Катя, и оно не ошиблось – это была, действительно, она.

Через несколько минут, дрожа то ли от возбуждения, то ли от ночной сырости, то ли от страха быть услышанной родными, девушка, прильнув к нему, торопливо отвечая на его страстные поцелуи, шептала:

– Да тише ты, сумасшедший! Ведь Андрей и Наташа, наверно, ещё не спят, они только что со мной разговаривали. Не сопи ты так! Я уйду сейчас!

Но она не уходила, а продолжала стоять, плотно прижавшись к нему так, что он через тонкое ситцевое платье, надетое на ней, ощущал теплоту и упругость её тела.

Потом они ходили по тропинке взад и вперёд, то и дело останавливаясь, чтобы поцеловаться и прислушаться к ночным шорохам. И лишь тогда, когда на востоке явственно заалела полоса рассвета, Катя заявила, что нужно идти спать.

Она зашла в некоторое подобие шалаша, сооружённого из старого брезента и одеял около одной из телег, там спали её сестрёнки Женя и Тамара. Борису она указала на рядно, разостланное на свеженакошенной траве рядом с этим шалашом, с маленькой подушкой и стареньким полушубком. Перед расставанием они ещё раз поцеловались, и Катя прошептала:

– Спи! Думаю, что не замёрзнешь. Подушку я тебе свою отдала.

Борис растянулся на мягком душистом ложе, положил голову на Катину подушку, на которой ещё совсем недавно, только вчера, находилась её голова, и от которой, как ему казалось, всё ещё исходил аромат её волос, пахнувших как-то неизъяснимо приятно. Укрылся шубейкой и, украдкой взглянув на соседний шалаш, в котором спали Андрей и Наташа, и из которого доносился храп мужчины, хорошо поработавшего в поле в течение трудного дня, невольно подумал: «Вот, может быть, скоро и я так с Катей буду спать в одном шалаше!» Так, с этими радужными мыслями он и заснул.

Около пяти часов утра Андрей выбрался из своего шалашика и громким голосом возвестил побудку. Все потягивались и, позёвывая, нехотя поднимались. Задерживаться никто не стал: все знали, что опоздавший может получить в постель добрую пригоршню ледяной стеклянухинской воды – Андрей в этом вопросе был беспощаден. Если и давал кому-нибудь поблажку, то только своей жене Наташе, которая почему-то очень часто болела.

Увидев поднявшегося со всеми Бориса, Андрей откровенно, а может быть, и притворно, изумился:

– Как, и ты уже здесь? Когда же ты успел? То-то я смотрю, Катька никак спать не укладывается, – не смог удержаться Андрей, чтобы не подпустить шпильку.

К Бориному счастью, Катя этого замечания не слыхала, вместе с сёстрами она уже скрылась за кустами, обрамлявшими реку.

– Ты что же, сейчас прямо идёшь в Шкотово? – обратился Андрей к Борису.

– Да нет, – ответил немного нерешительно тот, – я должен вернуться только к завтрашнему дню.

– Вот и хорошо, поможешь немного мне, а то вон у меня одни девки… Правда, Катюха наша ломит за доброго парня, но с мужиком всё же способнее. Хоть замуж бы скорей вышла, взяли бы зятя в дом, вот и был бы у меня хороший помощник, – говорил Андрей, лукаво поглядывая на смутившегося Бориса.

А тот, преодолев внезапное смущение, ответил:

– Что же, я с удовольствием помогу!

– Ну, если с удовольствием, так и совсем хорошо, – улыбнулся Андрей, вытираясь полотенцем после умывания над небольшой ямкой, над которой Наташа только что поливала ему на руки, шею и спину той же самой холодной водой, которая была и в речке. Вслед за ним умылся и Борис при помощи Наташи. Та, поливая ему воду на руки, воспользовалась тем, что муж уже отошёл к разостланному около телеги рядну, на котором был собран нехитрый полевой завтрак, усаживался около него, поджимая под себя ноги, и вполголоса сказала:

– Да вы, Борис, не пугайтесь его, он шутит! Не думает он, конечно, будущего Катиного мужа себе в батраки брать, это он так только!

Борис внутренне очень обрадовался, и совсем не от того, что боялся работы в крестьянской семье, хотя, конечно, никогда и не думал на подобное предложение соглашаться, а тому, что раз Наташа с ним так доверительно заговорила, значит, уже все или почти все считают его настоящим Катиным женихом.

Он также вполголоса ответил:

– Я знаю крестьянскую работу и всегда помогу Андрею, чем сумею, но всю жизнь крестьянствовать, конечно, не собираюсь…

В это время усевшийся Андрей крикнул:

– А ну, девчата, быстро завтракать! Садись-ка и ты скорее, Борис, а там и за работу примемся!

Катя и её сестрёнки в это время занимались утренним туалетом, полощась в холодных и прозрачных струях быстротекущей Стеклянухи, которая у находившейся недалеко излучины образовала неглубокий омуток. Борис удивился, когда через несколько минут увидел входящих на полянку, где находился стан Пашкевичей, троих девушек. Все они были с мокрыми головами, а старенькие ситцевые платьица плотно облегали их, прилипая кое-где складками к мокрому телу. Очевидно, они были надеты прямо на влажные тела.

– Вы, наверно, опять купались! – с укором сказала Наташа. – Простудитесь ведь, оглашенные! Хоть бы ты их, Андрей, урезонил!

Но девушки только весело посмеивались, да, поёживаясь от прохладного ветерка, торопливо рассаживались вокруг рядна.

После завтрака Андрей хотел запрячь в одну из телег старого меринка, прозванного в семье Индюком, но Борис сказал:

– Давай я его сам запрягу!

Андрей удивлённо взглянул на Бориса, но ничего не сказал и молча протянул ему хомут. Борис быстро и сноровисто запряг спокойно стоявшего Индюка, лихо развернулся и, подкатив к палатке, крикнул:

– Лошадь подана!

Андрей, исподтишка наблюдая за работой парня, мысленно похвалил Бориса за быстроту. Подошёл к лошади, опробовал подпругу, осмотрел, как затянут хомут и надета дуга и, убедившись, что всё сделано аккуратно и правильно, спросил:

– Это где же ты так с лошадью обращаться научился?

Борису не хотелось рассказывать про свои жизненные перипетии, да и сделать это быстро было невозможно. Он кратко ответил:

– Да вот так, научился!

– Ну ладно, поедем сейчас с тобой на покос, там у нас несколько копен осталось не смётанных, их надо домой отвезти. Нагрузим воз и отправим в Шкотово, а то мама передавала, что там коровам есть нечего. Катя, ты тут ещё помоги немного, а к обеду приходи на покос, сено отвезёшь домой, там с отцом его на сеновал сложите. Я думаю, тебе сюда возвращаться уже не стоит, окучивание сегодня закончим, до жнива ещё больше недели осталось, постараемся завтра управиться и все вернёмся домой. Надо передохнуть малость, да в баньке попариться. Да и маме надо помочь, а то она там с ребятишками-то, наверно, замучилась совсем, от отца-то, знаешь, какая помощь! Ну, поехали.

Андрей забрался на телегу, Борис туда же взгромоздил свой велосипед. Он решил, что так как покос Пашкевичей лежал на увале сопки, находившейся ближе к селу, чем пашня, то после помощи Андрею он сможет кое-как уехать со своей поломанной машиной в Шкотово. Ему хотелось к вечеру быть дома, тем более что и Катя к этому времени уже будет в селе. Но прежде чем Борис сумел попасть домой, ему пришлось изрядно попотеть.

Андрей, то ли для того, чтобы на самом деле испытать работоспособность своего возможного шурина, то ли для того, чтобы немного посмеяться над «интеллигентом», взявшимся помогать в крестьянской работе, решил парня основательно натрудить.

После того, как они положили несколько навильников на телегу, он сам остался на ней, предоставив Борису подавать для укладки сено. Сено приходилось таскать из копёнок, расположенных шагах в десяти-пятнадцати от телеги. Борис подцеплял большими деревянными вилами солидную охапку сена, тащил её к телеге, а затем подавал Андрею. С каждым разом поднимать охапку приходилось всё выше и выше, а солнце начинало припекать всё сильнее и сильнее. Андрей очень аккуратно и умело укладывал сено на возу и лишь покрикивал сверху:

– А ну, поднажмись, поднажмись, Борис, уж немного осталось!