Необыкновенная жизнь обыкновенного человека. Книга 2, том 1

Борис Алёшкин, присутствовавший на собрании и остававшийся вместе с другими молодыми людьми, тоже получил анкету и, придя домой, показал её родителям. Он хотел спросить у них совета, как ему поступить. Его приятельницы из числа курсанток-учительниц оказались комсомолками, и ему казалось, что и он должен тоже стать комсомольцем. Он помнил свои беседы с комсомольцами в Кинешме, таких ведь там было двое, помнил, что одним из условий пребывания в комсомоле должно быть признание того, что Бога нет, а он в этом уверен не был. Боря уже довольно давно понял, что все церковные службы, все речи, произносимые священниками, а также и все так называемые таинства, совершаемые в церквях, – это сплошной обман. За время пения в церковных хорах он достаточно нагляделся на оборотную сторону медали церковнослужителей, а вот в отношении Бога… Кто его знает? Об этих своих сомнениях он и сказал родителям. Между прочим, с момента своего прибытия Борис заметил, что в доме отца нет совсем икон, и на его братьях и сестре нет крестиков. Заметив это, он немедленно снял и свой, который ещё до этого носил.

Выслушав сомнения Бориса, отец серьёзно ответил, что он уже очень давно не верит ни в какого Бога, как он сказал:

– Всю эту веру у меня ещё в окопах Германской войны вышибло.

Мать промолчала, а затем сказала:

– По-моему, Борис, тут главное не в Боге. Нам Чепель в первый же день занятий рассказал о том, как построено советское государство, и какую роль в его жизни играют РКП(б) и РКСМ, рассказал он также и о том, какие подвиги совершали большевики и комсомольцы в Гражданскую войну. Мне кажется, что быть комсомольцем – и нужно для каждого молодого человека, и почётно. Ну а стоит ли вступать, это уж ты сам решай. Ведь ты там будешь-то, а не мы. Мы возражать не будем, если ты вступишь, но и заставлять тебя вступать тоже не станем, ведь так, Яша?

Отец только согласно кивнул головой.

Добрую половину ночи Борис проворочался в кровати. Так и заснул, не приняв окончательного решения. Утром он побежал к одному своему новому знакомому мальчишке, Коле Семене, с которым, правда, знаком был всего только несколько дней, но который уже ему пришёлся по душе. С Колей его познакомил Шунайлов – учитель, проходивший подготовку с мамой на курсах и знавший от неё о затруднениях, возникших у Бори в связи с незнанием английского языка. Он сказал:

– Семена в высшеначальном был одним из лучших учеников, я познакомлю вашего сына с ним, и тот ему поможет в подготовке по английскому.

На следующий же день Шунайлов привёл к Алёшкиным высокого, светловолосого, голубоглазого стеснительного паренька, и уже через час обоим ребятам казалось, что они знакомы несколько лет. Семена, увидев самоучитель и учебник, сказал, что Борис и сам, пользуясь этими книгами, сможет узнать столько же, сколько знают остальные ученики, если серьёзно позанимается с месяц. Ну, а если что-либо будет особенно непонятно, то он с удовольствием, если сумеет, объяснит.

Он увлечённо рассматривал собранные Борей марки, как оказалось, он тоже болел этой же болезнью. Борис отдал ему имевшиеся у него двойники царских иностранных марок, и этим дружба была закреплена.

Семена тоже был вчера на докладе, и тоже получил анкету от Барона.

Когда Борис впервые пришёл к Семене, оказалось, что тот жил вместе с отцом, мать у него уже давно умерла (между прочим, это тоже сближало ребят), в небольшом домишке, стоявшем по другую сторону сопки, на которой располагался гарнизон.

До войны там был конный завод, поставлявший лошадей кавалерийским частям, размещавшимся в Романовке, на Угловой и в самом Шкотове. После революции всех лошадей с него разобрали. Частью это сделали всевозможные белогвардейские войска, сменявшие друг друга, частью – наиболее богатые крестьяне Шкотова и близлежащих сёл.

Отец Коли работал на этом заводе кузнецом, он имел какой-то физический недостаток, поэтому ни в одной из белых армий, так же, как и в царской, не служил. Впоследствии выяснилось, что он оказывал существенную помощь партизанам, но в то время, о котором идёт наш рассказ, об этом ещё никто ничего не знал.

Николай, получив анкету, тоже посоветовался со своим отцом, и тот сказал, что без комсомола для Кольки жизни не может быть. То же самое сказал он и Борису Алёшкину, но посоветовал на собрании – а он сказал, что их будут принимать на собрании, обо всём честно рассказать, не утаивая никаких сомнений.

Вечером происходило первое в селе Шкотово комсомольское собрание. Кроме тех учительниц-комсомолок, о которых мы уже говорили, пришла ещё одна из села Новая Москва – тоже учительница Харитина Сачёк. Из шкотовских ребят пришли трое: Борис Алёшкин, Коля Семена и Володька Кочергин.

Открывая собрание, Волька Барон предложил спеть «Интернационал», а затем сказал, что поскольку это собрание организационное, то первым вопросом будет рассмотрение анкет тех, кто хочет вступить в РКСМ. За столом, кроме него, сидела Мила Пашкевич, которой он поручил вести протокол. Волька вызывал по очереди к столу желающих, читал анкету вызванного и расспрашивал о том, что этот человек делал за свою жизнь.

Всё это было непривычно и немного страшновато, но в то же время и очень интересно. Рассказали про себя и Володька, и Коля, хотя им, собственно, рассказывать-то особенно было и нечего: вся жизнь Семены прошла в

Шкотове, тут он родился, тут и жил всё время, тут и учился сперва в начальной, а затем и в высшеначальной школе; то же самое было и с Володей Кочергиным – его родители (крестьяне из села Новороссия) всю жизнь прожили в этом селе, а он, окончив высшеначалку, поступил работать секретарём в волостной совет в Шкотове, где и работал в то время. Ни один из них дальше Владивостока не бывал, да и там-то они были едва ли два-три раза за всю свою жизнь.

Совсем не то была биография Бориса Алёшкина. Ему пришлось рассказать и про свою жизнь с родной матерью в Плёсе и Николо-Берёзовце, и у Стасевичей, и у бабуси в Темникове, и у дяди Мити в Кинешме, и, наконец, здесь. Рассказал он и про отца – в прошлом офицера. Рассказал также и о том, что пел в церковном хоре.

– А ты сейчас-то в Бога веришь? – спросил Волька.

– Сейчас нет, – подумав немного, ответил смущённо мальчишка.

Вопрос о приёме в комсомол Семены и Кочергина решился очень быстро: и Волька, и учительницы-комсомолки единогласно высказались за то, чтобы оба эти паренька были приняты в комсомол. Довольно долго обсуждался вопрос о Борисе Алёшкине, правда, прямых высказываний против него не было, но некоторые, например, Полина Медведь, всё-таки предлагали пока с приёмом его погодить, так как он ещё малоизвестен, да и заблуждения, в том числе и религиозные, у него были. Ей возражала Мила Пашкевич, она за этот месяц хорошо познакомилась с Борисом, давно знала и его мачеху (кстати сказать, о том, что Анна Николаевна Алёшкина не родная мать Борису, все эти учительницы узнали только на собрании). Она считала, что парнишку, конечно, ещё надо воспитывать, но в комсомоле это сделать будет легче.

Затем взял слово Барон:

– Я считаю так, – сказал он, – Алёшкина принять в комсомол нужно, он много испытал, но сумел выучиться и вырасти честным парнем. Ведь о всех приключениях и о заблуждениях его мы не от кого-нибудь узнали, а от него самого. Значит, он их уже в какой-то мере осознал, раз не боится в них признаться. Ну а то, что его отец в прошлом офицер, это тоже не страшно. Во-первых, мы знаем многих офицеров, которые даже большевиками стали, а во-вторых, сейчас-то его отец – командир Красной армии и выполняет ответственную работу в военкомате. Значит, советская власть ему доверяет, почему же мы не должны доверять? Ну и, наконец, всех этих ребят мы пока принимаем в кандидаты, и если у Семены и Кочергина кандидатский стаж будет 6 месяцев, то у Алёшкина, как сына служащего, целый год. За это время мы их хорошенько проверим в комсомольской работе. Я думаю, что все они наше доверие оправдают. Их документы я увезу во Владивосток. На заседании укома РКСМ мы обсудим их, и если утвердим, то вышлем им кандидатские карточки. А пока работой шкотовской ячейки PKCM будете руководить вы, – повернулся он к Пашкевич. – Ну, а с окончанием учительских курсов что-нибудь ещё придумаем.

После отъезда Барона прошла неделя. На одном из собраний ячейки, которые теперь стали проходить каждую неделю, всем вновь принятым ребятам торжественно вручили кандидатские карточки.

Весть о создании в селе Шкотово комсомольской ячейки распространилась среди молодёжи села довольно быстро, и уже в начале сентября в неё было принято несколько человек из рабочих-железнодорожников, из крестьян села Шкотово и из детей служащих волисполкома, казначейства, военкомата и учителей. В числе принятых был рабочий паренёк Григорий Герасимов, впоследствии один из самых близких друзей Бориса, и Коля Воскресенский – сын учительницы русского языка и литературы школы II ступени. Между прочим, о приёме в комсомол последнего было очень много споров. Отец его, в прошлом священник, преподавал Закон Божий в высшеначальном училище, и почти все высказывались против того, чтобы сын попа был в комсомоле. На его защиту встал Шунайлов, к этому времени он стал секретарём шкотовской ячейки РКП(б). Он сказал, что отец Воскресенского, убежавший с белыми за границу, звал с собой и жену, мать Коли, но та ехать отказалась, за что чуть ли не была расстреляна белогвардейцами; Коля воспитывается матерью и к отцу сейчас никакого отношения не имеет, за отца он отвечать не может. После этого и Воскресенский стал кандидатом РКСМ, впоследствии он учился с Алёшкиным и стал также одним из его хороших приятелей.

Уже через год после получения известия о смерти отца Воскресенского его жена, Колина мать, вышла замуж за некоего Мищенко, служившего бухгалтером в казначействе и волисполкоме.

Решением укома РКП(б) все партийцы, возраст которых не превышал 27 лет, должны были состоять одновременно и в комсомоле, поэтому в Шкотовскую ячейку РКСМ влились красноармейцы из военкомата, сотрудники ОГПУ и служащие различных советских учреждений, начавших открываться в селе чуть ли не ежедневно. Среди них были и такие, по мнению Бориса Алёшкина, совсем взрослые, как Гетун, Силков и другие.

Все партийцы и комсомольцы автоматически зачислялись в ЧОН (части особого назначения) при ГПУ, эти вооруженные части предназначались для борьбы с хунхузами, для помощи работникам милиции, ГПУ. После принятия в кандидаты РКСМ стал чоновцем и Борис, ему, как и остальным комсомольцам, выдали винтовку и одну обойму патронов. Командиры из военкомата и ГПУ почти ежедневно занимались с молодыми ЧОНовцами, обучая их обращению с выданным оружием: разборке, сборке, чистке и стрельбе. Впрочем, последней – пока только теоретически, так как для настоящей стрельбы не было достаточного количества патронов.

В самые последние дни августа новым бойцам ЧОН неожиданно пришлось участвовать в боевой операции.

ЧОНовцы, выходя из дому вечерами, оружие обязаны были брать с собой, особенно когда они шли в какое-нибудь людное место, а, следовательно, и в клуб. В этот вечер в клубе чуть ли не в первый раз за всё время пребывания Бориса в Шкотове показывали какую-то картину. Своего киноаппарата в селе ещё не было, но примерно раз в 2–3 месяца приезжал киномеханик с передвижным аппаратом из Владивостока, привозя с собой какой-нибудь боевик. Происходило это в субботу и в воскресенье, и тогда в клубе собиралась почти вся сельская и рабочая молодежь села Шкотово и близлежащих сёл. Конечно, присутствовали и учителя-курсанты. Клуб заполнялся до отказа.

Обычно в то время картина состояла из нескольких частей. После показа каждой части наступал перерыв, длившийся несколько минут. В один из таких перерывов у дверей клуба вдруг раздался громкий голос:

– Бойцы ЧОН, на выход с оружием, быстро!

Все взволнованно зашевелились, среди рядов скамеек, служивших местами для зрителей, стали быстро пробираться ЧОНовцы, постукивая прикладами винтовок о скамейки и ноги сидящих. Все они тут же скрывались в дверях, а выйдя на двор, по указанию стоявшего у выхода красноармейца, строились в две шеренги. Скоро к ним присоединились и ЧОНовцы, прибежавшие из села и казарм гарнизона.

Откуда-то из-за угла клуба к построившимся бойцам вышел пожилой работник ГПУ, заменивший всё ещё болевшего Надеждина, ранее командовавшего отрядом ЧОН. Он оглядел стоявших в молчании, но, очевидно, всё же взволнованных молодых людей, и сказал:

– Товарищи, только спокойно. Сейчас получены сведения, что в Амбабозе (бухте Шкотовского залива, находившейся от села верстах в пяти) высадился довольно большой отряд хунхузов и последовал в направлении села Майхэ. Возможно, что, как и в прошлый раз, часть его завернёт на Шкотово. Об отряде сообщено во Владивосток, к утру прибудет батальон красноармейцев и отправится в погоню за бандитами. Нам на всякий случай надо подготовиться ко всему. Отряд наш теперь довольно велик, поэтому я принял решение разбить его на три части и каждой дать отдельную задачу. Первая группа под командованием товарища Гетуна выйдет на окраину у последних казарм, замаскируется и займёт оборону. Ей придаётся пулемёт Шоша. В неё входят работники ГПУ, красноармейцы военкомата, служащие волисполкома. Товарищ Гетун, отведите свою группу в сторону, сейчас вам раздадут патроны. Вторая группа, в которую войдут железнодорожники и партийцы из корейцев (в Шкотовской ячейке РКП(б) было несколько корейцев, бывших партизан, работавших в настоящее время на лесопильном заводе, находившемся в устье реки Цемухэ и принадлежавшем ранее промышленнику Михаилу Пашкевичу), будет нести охрану железнодорожной станции и корейской слободки. Она же встретит прибывающих из Владивостока красноармейцев и даст им проводников. Командовать этой группой поручаю товарищу Киму. Третья группа – из комсомольцев Шкотовской ячейки и учителей-курсантов – разместится вокруг зданий казначейства, военкомата, ГПУ и клуба. Ей поручается охранять эти здания. Этой группой будет командовать комсомолец Борис Алёшкин. Я с небольшой группой бойцов и командиров военкомата буду находиться в здании военкомата и держать связь со всеми группами. Нам предстоит продержаться целую ночь. Всё!

После этого он подозвал командиров групп и каждому из них дал дополнительные указания. В частности, Алёшкин получил приказ разбить свою группу на несколько частей и из каждой выделить четверых часовых, которых нужно расставить по одному у каждого из охраняемых зданий. Часовых следует сменять через каждые два часа.

Бориса очень удивило это неожиданное назначение, и он объяснил это только тем, что на занятиях ЧОН он всегда был одним из самых активных и на все вопросы отвечал хорошо. Правда, под его командованием находились совсем несолидные бойцы: кроме Семены, Герасимова и ещё двух или трёх парней-комсомольцев, были учительницы – Людмила Пашкевич, Полина Медведь, Нина Черненко, Харитина Сачёк и ещё две каких-то незнакомых ему девушки.

Если ребята, вооружённые винтовками с несколькими обоймами патронов, хоть немного походили на настоящих бойцов, то девушки, даже не умевшие как следует держать винтовки, выглядели довольно плачевно. Кроме того, все ребята были одеты в так называемые юнгштypмoвки. Это был костюм, состоящий из рубашки и брюк полувоенного покроя из зеленоватой хлопчатобумажной ткани. Поэтому комсомольцы и сам Борис, одетый в красноармейскую форму, имели почти настоящий военный вид. А девушки в клуб пришли в светленьких ситцевых платьицах и уж совсем не имели военного вида.

К тому времени, как закончился инструктаж ЧОНовцев, кино в клубе тоже закончилось, все уже знали о появлении хунхузов, и поэтому торопливо разошлись по домам. Борис решил занять для размещения своего отряда одно из помещений клуба.

Первыми на пост, посоветовавшись с Семеной, он отправил всех девушек. Было ещё не очень поздно, и он считал, что это первое дежурство будет самым легким.

Оставив всех остальных в помещении клуба, он с четырьмя молодыми учительницами отправился к зданиям, которые подлежали охране. Конечно, в каждом из этих зданий находились и вызванные по тревоге сотрудники, а в военкомате – и штаб всего отряда, но первыми тревогу должны были поднять наружные часовые вот из этих ребят. Все они понимали свою ответственность и, конечно, волновались, в том числе и их командир, ну а девушки просто трусили, и лишь после строго окрика Бориса соглашались оставаться по одной в том месте, где он их расставлял. А размещал он их так, чтобы им были видны и дорога, и охраняемые здания, и ближайший пост, занимаемый кем-либо из подруг.

Признаться, командование этими девчатами, так недавно насмехавшимися над его увлечением Наташкой Карташовой, доставляло Борису большое удовольствие, и он старался продемонстрировать свою власть в полной мере. Поставленные им часовые, одетые в светленькие платья, даже за сотню шагов были отлично видны, и командиру пришлось вновь пройти по всем постам и заставить девушек запрятаться по канавам и кустам. Конечно, на другой день их платья были в ужасном состоянии, но Боре это даже доставило удовольствие – он отомстил за насмешки.

Всем часовым было приказано сидеть тихо, друг с другом не перекликаться и при появлении каких-либо людей со стороны Шайхинской долины или из сопок дать предупредительный выстрел вверх.

Прошло около получаса, девушкам это время показалось вечностью. Трясясь от страха и ночной сырости, они не вытерпели и вновь повылезали из своих укрытий. Их командир с остальной частью своей группы был в это время в клубе и не видел нарушения своего распоряжения. Но его заметил сам командир отряда, и через несколько минут в клуб прибежал красноармеец.

– Алёшкин, командир ругается. Посмотрел, а все твои часовые как на ладони видны, их ведь моментально снимут! Он велел, чтобы ты как следует спрятал своих «куропаток», а ещё лучше заменил бы их.

– Ах, чёрт возьми! – выругался Борис, выглянувший в дверь клуба. Вверх по сопке, по направлению к казармам действительно белели светлые фигуры его часовых.

– Ну, нет, менять я их не буду. Рано ещё, пусть своё время отстоят, но сейчас пойду и наведу порядок.

Он снова поднялся по дороге, и первая, кого он встретил, была стоящая во весь рост недалеко от небольшого деревца Милка Пашкевич. Её винтовка стояла прислонённой к дереву, а она, подпрыгивая в тоненьких туфельках, видно, хотела согреться. Парню хотя и стало жалко её, но долг прежде всего, и он сердито прошептал: