Необыкновенная жизнь обыкновенного человека. Книга 4. Том 1

Затем усмехнувшись, добавил:

– Очевидно, мне придётся уступить. Раз вы в 1940 году окончили с отличием курсы сельских хирургов, где главным предметом была военно-полевая хирургия, то, очевидно, что вас готовили не на должность старшего врача полка. Ну что же, товарищ Скуратов, запишите его хирургом в операционно-перевязочный взвод, к товарищу Симоняку.

– Всё, товарищ Алёшкин. Зачисляем вас хирургом в медицинскую роту, в операционно-перевязочный взвод, останетесь в медсанбате. Как это совпадет с вашим желанием?

Такого счастливого поворота событий Борис даже и не ожидал:

– Да, да, конечно! – совсем не по-уставному ответил Алёшкин.

– Ну, тогда можете идти!

Борис чётко повернулся кругом и выскочил из палатки. Около входа стояла группа товарищей, ожидавших свою очередь, среди них были и все прибывшие из Нальчика, в том числе Перов, Тая, Дурков и другие. Они расспрашивали его, и он сказал, что оставлен хирургом в медсанбате.

Когда Борис отошёл немного в сторону, к нему подбежала Тая и, взяв его за рукав, сказала:

– Я очень рада за тебя, Боря, ведь ты всегда любил хирургию, и на курсе считался самым лучшим студентом-хирургом, и Кирилл Степанович тебя всегда хвалил. А вот что со мной, куда меня пошлют?..

Перед комиссией в это время стоял Перов. Поскольку он был в военной форме и имел в петлице одну шпалу, то есть являлся врачом третьего ранга, с ним разговор проходил на других тонах. Узнав, что он по специальности дерматолог и хорошо знаком с санитарным делом, начсандив предложил ему должность командира санспецзащиты, которую Перов с удовольствием принял. Во взводе имелось два отделения: эпидемиологическое и противохимическое, возглавлять их должны были врачи. Виктора Ивановича спросили, кого бы из прибывших он мог рекомендовать на эти должности. С назначением командира эпидемиологического отделения вопрос решился быстро: Дора Игнатьевна Краевская – эпидемиолог, а вот с кандидатурой на вторую должность вышла заминка. И тут Перов решился сделать ход конём. Дело в том, что после первой ночи, проведённой в шалаше Скуратова, Тая старалась не оставаться наедине с Перовым. Естественно, что своим защитником от его продолжавшихся назойливых ухаживаний она выбрала самого близкого, самого знакомого ей человека – Бориса Алёшкина, поэтому их очень часто можно было видеть втроём. Это никого не удивляло, принципы землячества пока ещё сохранялись, но Тая всё чаще и чаще давала понять Виктору Ивановичу, что в этой троице есть один лишний, и этот лишний – именно он.

Неудачливого поклонника это заело, и он решил отомстить. Перов заявил, что на должность командира отделения химзащиты может рекомендовать Таисию Никифоровну Скворец, которую он хорошо знает по совместной работе в г. Нальчике и полагает, что она с поручаемой работой справится. Этим он хотел оторвать Таю от Бориса, подчинив её себе по службе. С предложением Перова согласились.

Комиссия продолжала работу, и вскоре все врачи, поступившие в последние дни, получили свои назначения. Те, что прибыли с первыми партиями, – мобилизованные, главным образом, москвичи, ленинградцы и одесситы – получили назначения раньше.

Из наших знакомых «кавказцев», кроме уже упомянутых Перова, Краевской и Скворец, в медсанбате был оставлен Дурков хирургом в операционно-перевязочном взводе. Остальные врачи получили назначение в стрелковые полки и другие подразделения. Вслед за врачами таким же образом были распределены фельдшеры и медсёстры.

В начале войны, в 1941 году отдельные медсанбаты, придаваемые стрелковым дивизиям, имели совсем не такие штаты, как в её середине (1943 г.) или в конце (1945 г.). Это были солидные подразделения, насчитывавшие более двухсот человек личного состава, оснащённые значительным количеством санитарного транспорта и большим медицинским и хозяйственным имуществом. Правда, и дивизия-то, которую должен был обслуживать такой медсанбат, по своему численному составу (более 22 000 человек) тоже значительно отличалась от тех, какими они стали уже к 1942–1943 году.

Для того, чтобы лучше представить себе, в каких условиях протекала боевая служба людей, нами описываемых, и прежде всего, конечно, нашего героя Бориса Алёшкина, необходимо, хотя бы вкратце, остановиться на описании структуры медсанбата № 24 и дать характеристику окружавших его людей.

Командиром был военврач третьего ранга Краснопеев, его мы уже охарактеризовали. Комиссаром медсанбата был назначен батальонный комиссар Барабешкин, до этого он служил где-то в стрелковых частях приграничной зоны и был комиссаром стрелкового полка. При внезапном наступлении фашистских войск он каким-то не совсем понятным образом от своей части отстал и очутился в Москве, где и был направлен комендантом города во вновь формируемую дивизию. В политотделе дивизии Барабешкина встретили не очень приветливо, и, возбудив дело о его «путешествиях» в соответствующих партийных инстанциях, временно направили его комиссаром медсанбата. Почему-то в начале войны медицинским учреждениям должного значения не придавали и считали, что там могут служить любые проштрафившиеся политработники.

Барабешкин был высоким, худым, сутулым человеком с трескучим голосом. В его карих глазах, никогда не смотревших прямо на собеседника, временами можно было видеть отражение какой-то неуверенности и даже страха. Он уже побывал под огнём фашистов, испытал бомбёжки. Об этом в медсанбате знали все, и поэтому смотрели на него с любопытством. Он же, вероятно, воспринимал это любопытство по-другому, оно его обижало и утомляло. Комиссар ни с кем не хотел разговаривать и целые дни проводил в отведённой ему маленькой палатке, сидя у большого деревянного ящика, заменявшего ему стол, читая, или, может быть, просто перелистывая ворох газет и каких-то бумаг. Все видели странность комиссара и с лёгкой руки Льва Давыдовича Сангородского прозвали его иноком-молчальником.

События на фронтах развивались с молниеносной быстротой, обстановка, даже судя по отрывочным газетным сообщениям, становилась всё тревожнее и грознее, а комиссар как в рот воды набрал. Это удивляло, возмущало личный состав батальона, и так как свободного времени пока было много, то вызывало самые различные толки и пересуды.

Через день или два в медсанбат прибыл второй политработник – младший политрук Клименко. Он был из пограничников, служил на какой-то западной заставе. В первые же часы боя получил ранение, был эвакуирован в Москву, где прошёл лечение в госпитале пограничников. Благодаря своей молодости и хорошей физической подготовке, он быстро восстановил силы и уже через две недели запросился обратно на фронт. Из госпиталя его направили во вновь формируемую 65-ю стрелковую дивизию. В политотделе, считаясь с его не полностью зажившей раной, решили назначить его на штатную должность политрука медицинской роты медсанбата.

Клименко был полной противоположностью комиссара: крепко сколоченный невысокий блондин, с отличной военной выправкой, строгими серыми глазами и каким-то особым уменьем быстро сходиться с любым человеком. Он мог расспросить так, что ты незаметно для себя выложишь всё самое сокровенное. Если услышанное Клименко не нравилось, то он делал критические замечания и ненавязчиво, но вместе с тем настойчиво, вкладывал в сознание человека свою точку зрения, незаметно, чуть ли не в корне, меняя его настроение и направление мыслей.

Всё время Клименко был среди людей, знакомил их со сводками, информировал и растолковывал их, делился эпизодами тех первых приграничных боёв, в которых ему довелось участвовать. Его слова, его мнение дышали такой ненавистью к врагу, такой верой в нашу победу, такой верой в непогрешимость Сталина и его соратников, что он невольно заражал всех тех, с кем ему доводилось беседовать. И многие, в том числе и Алёшкин, считали, что комиссаром-то следовало быть ему, а не Барабешкину.

Особенно это мнение укрепилось после того, как однажды, когда над лесом пролетело звено наших самолётов, капитан Барабешкин, выскочив из своей палатки в солдатской каске, привезённой им с собой, стал бегать по расположению медсанбата с криком «воздух, воздух!» и требовать, чтобы были немедленно сняты все белые вещицы, выстиранные и развешанные для просушки по веткам женской половиной батальона, чтобы немедленно все прекратили чтение газет и книг, так как белая бумага демаскирует расположение части. Он требовал ещё и ещё чего-то, как-то бестолково, сердито и грубо крича. Но самолёты улетели, Барабешкин убежал в свою палатку, а все недоумённо переглядывались и смущённо улыбались. Люди сразу же изменили прозвище комиссара. Оно было, как и все, вышедшие из-под острого языка Льва Давыдовича, метким: комиссар-воздухокричальник.

Вслед за командиром и комиссаром медсанбата по служебной лестнице следует штаб батальона, возглавляемый уже известным нам младшим лейтенантом Скуратовым. В штабе было человек восемь разного канцелярского люда, с которыми мы ещё познакомимся поближе по мере развития нашего рассказа.

Следующими, собственно, основными подразделениями медсанбата были две роты. Первая рота – медицинская. Командовать ею был назначен уже известный нам военврач третьего ранга Лев Давыдович Сангородский. Эта рота состояла из двух взводов: операционно-перевязочного и сортировочного. Первым командовал военврач третьего ранга Симоняк. Это был невысокий полнотелый человек лет сорока пяти, с круглой лысой головой, большим животом, на котором никак не мог удержаться ремень. Доктор Симоняк по профессии, как и Сангородский, был урологом, до этого работал в одной из одесских поликлиник, имел уже порядочный стаж врачебной работы, был хорошим знакомым Льва Давыдовича, и, пожалуй, именно поэтому и получил свой пост. В вопросах хирургии вообще, и особенно в военно-полевой, он разбирался очень слабо, о военной службе, как сам он выражался, не имел ни малейшего представления и воинское звание получил в военкомате как окончивший в своё время высшее медицинское учебное заведение.

В этом взводе было три врачебных бригады (отделения), состоявших каждое из двух врачей, трёх медсестёр (из них одна операционная и две перевязочные) и четырёх санитаров. Всего, таким образом, в операционно-перевязочном взводе, кроме командира, было шесть врачей, девять медсестёр и двенадцать санитаров, то есть двадцать семь человек. Одним из этих врачей был назначен Алёшкин, о других врачах и санитарных медсёстрах этого взвода мы расскажем в своё время.

Второй взвод этой роты назывался сортировочным. Начальник санитарной службы дивизии и командир медсанбата не очень-то хорошо представляли себе функции этого взвода, поэтому во главе его поставили первого попавшегося врача, а именно женщину-педиатра из детской поликлиники НКВД доктора Криворучко. Это была чёрненькая, очень худенькая молодая женщина среднего роста, весьма слабого телосложения. Она не имела понятия о том, какая работа её ожидает. По характеру малообщительная, она страдала какой-то манией чистоты и постоянно что-нибудь стирала в маленьком тазике, который взяла с собой из дома. При этом тоненьким, слабым голоском она напевала одну и ту же, видимо, очень полюбившуюся ей популярную песню: «Синенький, скромный платочек…»

В сортировочном взводе, кроме врача-командира, был один фельдшер, он же заместитель командира взвода, три медсестры и шестнадцать санитаров.

Вторая рота носила название госпитальной, она также состояла из двух взводов. Начсандив и командир медсанбата полагали, что если медицинская рота своим операционно-перевязочным взводом оказывает первую помощь раненым и проводит несложные обработки небольших ран тела и конечностей, чтобы обработанные раненые в дальнейшем немедленно эвакуировались, то госпитальная рота должна проводить сложные полостные операции, чтобы этих тяжёлых раненых затем госпитализировать и, дождавшись транспортабельного состояния, эвакуировать. Поэтому начальство выделило в эту роту наиболее опытных врачей, командиром был назначен военврач второго ранга Башкатов, до войны работавший главным хирургом в больнице г. Серпухова. Это был высокий седоусый человек лет 48, выглядевший гораздо старше своего возраста. Башкатов был худ и бледен. Как вскоре выяснилось, он страдал серьёзным заболеванием печени и почек, во время мобилизации ему удалось это скрыть. Башкатов был учеником знаменитого хирурга Сергея Сергеевича Юдина и считался очень опытным хирургом, кичился своими знаниями и опытом, и потому держался особняком. С ним дружила и по возможности ухаживала за ним, так как в личных делах он был совсем беспомощным, одна из врачей его роты, бывшая сослуживица, военврач третьего ранга Ивановская.

Командирами взводов в этой роте были назначены: первого – врач Бегинсон, звания не имевший, до войны работавший акушером-гинекологом в клинике Брауде. Это был опытный гинеколог, неплохо разбиравшийся в полостной хирургии, именно в брюшной полости, но совершенно не знавший травматологии и, тем более, военно- полевой хирургии. Бегинсон, как и врач Симоняк, в армии никогда не служил. Он был с горбатым носом, выпуклыми глазами, большим лбом и чёрными курчавыми волосами. Ему, видимо, было уже порядочно за сорок, но он старался держаться и казаться молодым. Строевой выправки не имел никакой, и в части неряшливости ношения своей военной формы, командирского снаряжения и оружия с ним мог соревноваться, пожалуй, только доктор Симоняк.

Командиром другого взвода была назначена врач без звания Зинаида Николаевна Прокофьева. Это была высокая, статная, белокурая женщина лет тридцати пяти, с большими голубыми глазами немного навыкате и очень симпатичным, приятным выражением лица. Она была опытным терапевтом со стажем уже более десяти лет, до войны работала ассистентом в клинике знаменитого терапевта профессора Вовси, и, как говорили, считалась одной из его любимых учениц. Предполагалось, что она в своём взводе будет выхаживать тяжёлых раненых, оперированных Башкатовым и Бегинсоном. Ивановская была вторым хирургом во взводе Бегинсона, второй врач во взводе Прокофьевой – бывший участковый терапевт московской поликлиники Семёнова.

Кроме всего прочего, Зинаида Николаевна Прокофьева была общительным, интеллигентным человеком и потому быстро подружилась со Львом Давыдовичем Сангородским, Борисом Алёшкиным, Таей Скворец. А Вениамин Соломонович Бегинсон от неё был просто без ума и скоро стал считаться её признанным поклонником.

Следующим крупным подразделением медсанбата была авторота. По штатному расписанию на медсанбат полагалось двадцать четыре автомашины, из них шестнадцать санитарных и восемь грузовых. На каждую из машин было зачислено два шофёра. Авторота состояла из трёх взводов: два автовзвода и третий – из 30 человек обыкновенных бойцов, который нёс охранную службу. Командир автороты – старший техник лейтенант Сапунов имел в своём подчинении трёх командиров взводов, строевых командиров.

Далее в состав медсанбата входили более мелкие подразделения, например, санитарный взвод, обязанный, кроме того, обеспечивать и химзащиту. Командиром его, как мы знаем, был Виктор Иванович Перов. Кроме врачей и двух фельдшеров в его состав входило двадцать два санитара, врачом-химиком была Таисия Никифоровна, врачом-эпидемиологом – Дора Игнатьевна. Хозяйственный взвод с отделениями пищеблока, где было несколько поваров и подсобных рабочих, возглавлял повар Зайцев, работавший до мобилизации в московском ресторане «Савой». В складском подразделении было несколько кладовщиков, аптека с аптечным складом, начальник – лейтенант медицинской службы Панченко был и секретарём партийной ячейки медсанбата. В аптеке работали два фармацевта и четыре санитара. Лабораторно-бактериальным отделением руководила врач Барковская – солидная брюнетка 45 лет, большая шутница и очень опытный лаборант, в её подчинении было две девушки-лаборантки и один санитар. И, наконец, последним, входившим в состав медсанбата, было эвакуационное отделение. Его возглавлял врач-терапевт Долин, единственный из всех врачей, кроме начсандива, член ВКП(б). В его подчинении были четыре фельдшера и до двадцати человек санитаров.

Вот какую мощную организацию представлял в это время отдельный медико-санитарный батальон стрелковой дивизии. К описываемому нами моменту ни Алёшкин, ни его приятели, конечно, всего этого ещё не знали, структуру медсанбата изучили гораздо позже на одном из специальных занятий. Пока же они, их ближайшие товарищи и помощники более или менее познакомились только с составом своего взвода и роты.

Знакомство это началось с обмундирования на вещевом складе дивизионного обменного пункта, куда они отправлялись после распределения. ДОП располагался в помещениях бывшего пионерлагеря примерно в двух километрах от местонахождения медсанбата. На складах обменного пункта всем выдали новенькое летнее обмундирование защитного цвета, две пары нательного белья, две пары портянок, одно полотенце, командирское снаряжение, шинели, сапоги и пилотки. С шинелями произошло немало недоразумений. Многие медсёстры и фельдшеры, да даже и врачи, были такого маленького роста и объёма, что буквально тонули в этих шинелях, даже первого роста. Особенно насмешила всех одна операционная медсестра. Чёрненькая невысокая девушка лет 18, надев такую шинель, совершенно скрылась в ней, как в каком-нибудь огромном тулупе. Из-за воротника, который она подняла, была почти не видна её маленькая стриженая голова, рукава висели сантиметров на 15 длиннее её пальцев, полы волочились по земле, совершенно закрывая ноги. Создавалось полное впечатление, что движется не человек в шинели, а каким-то чудом шинель висит в воздухе и двигается сама. Звали эту девушку Катя Шуйская, и в дальнейшем мы ещё не раз с нею встретимся.

Немало смеха вызвало вообще обмундирование женщин. Дело в том, что в начале войны (видимо, раньше никто из начальства не предполагал, что в армии с первых же дней будут служить не только мужчины) женского обмундирования в строевые стрелковые части почти не давали. Те небольшие запасы его, которые имелись на армейских складах, предназначались для штабов и госпиталей, и поэтому интенданты 65-й дивизии его не получили вовсе. А женщин в дивизии оказалось много, они служили не только в медсанбате и полковых медпунктах, но и в батальонах связи, на полевой почте, на хлебозаводе и в прачечной. Выдать им обмундирование было необходимо, не оставишь же их в платьицах и туфельках, а ведь некоторые в таком именно виде и явились в часть, не взяв с собой, кроме пары белья, ничего. Выход был найден: всем женщинам выдали гимнастёрки и шаровары такие же, как и мужчинам, и нижнее бельё такого же фасона, и пришлось им эти брюки, как их называл старшина Ерофеев, укорачивать да подшивать, так как некоторым они чуть ли не до подбородка доходили. Такая же мука была и с сапогами. Даже самые маленькие размеры кирзовых армейских сапог у многих из женщин-врачей и медсестёр превышали дамские ступни на 3–4 размера, и для того, чтобы сапоги не болтались, приходилось, помимо носков и толстых портянок, напихивать в мыски сапог вату, тряпки и сено.

Обратная картина произошла с Алёшкиным. Он, как мы помним, носил размер обуви 45, да ещё и самый полный по высоте подъёма, и перемеряв пар десять предложенных ему сапог, из которых ни один на ногу не налезал, вынужден был ограничиться ботинками с обмотками. Так, в отличие от других врачей, он и ходил в ботинках и обмотках в течение первых месяцев службы.

Всем выдали противогазы, а мужчинам, кроме того, ещё и личное оружие – пистолет ТТ или револьвер наган, причём оружейный мастер спрашивал каждого получавшего о системе оружия, которое он предпочитает. Большинство врачей о личном оружии имели весьма смутное представление и брали что придётся. Алёшкин также, как и Перов, взял себе новенький ТТ. Глядя на них, выбрал такой же пистолет и Сангородский, но зато Симоняк и Бегинсон почему-то взяли наганы.

После того, как доктор Симоняк облачился в военную форму и, слегка опоясавшись ремнём, нацепил на него кобуру с тяжеленным наганом, ремень съехал ему на бёдра, а кобура с револьвером сдвинулась вперёд и болталась где-то между ног, что доставляло ему страшное неудобство и вызывало почти у всех улыбки, а кое у кого откровенный смех и едкие насмешки. Особенно злорадно насмехался над бедным толстяком Сангородский, язык которого, как все вскоре убедились, был остёр, словно бритва.

Кроме перечисленного, каждый получил плащ-палатку и алюминиевый котелок с крышкой, последняя предназначалась для второго блюда, отчасти заменяя и кружку. Санитарам, кроме того, были выданы сапёрные лопатки в специальных кожаных чехлах, пара подсумков для патронов и трёхлинейная винтовка старого образца. Естественно, что каждому был выдан и вещевой мешок, куда все и постарались запихать полученное бельё, а женщины и кое-какие свои личные «шмутки».

Стояло лето, и ходить в шинелях днём было, конечно, нельзя, а все знали, или, по крайней мере, твёрдо предполагали, что очень скоро дивизия, а с нею и медсанбат, последуют на фронт, и придётся ходить пешком, может быть, довольно долго, значит, шинель надо было сворачивать в скатку и надевать её через плечо так, как это всегда делали бойцы-красноармейцы.

В медсанбате из врачей и среднего медперсонала сворачивать шинели в скатку умели, пожалуй, только Алёшкин и Перов, да старшая операционная сестра медроты Екатерина Васильевна Наумова, поэтому на них и пала тяжёлая обязанность обучить всех медиков этому довольно трудному без привычки делу. Такие занятия никаким планом не предусматривались, учение проходило урывками в каждую свободную минуту и очень многим давалось нелегко. Заниматься скатыванием и раскатыванием шинелей приходилось ежедневно, так как на ночь они служили и постелями, и одеялами, а с утра следовало быть готовыми к походам. Затрудняло скатывание и то, что они были новые, слежавшиеся где-то на складах, и потому сгибавшиеся с трудом.

Но как бы там ни было, к моменту погрузки медсанбата в эшелон умением скатывать шинели овладели все. Правда, у некоторых скатки походили, по выражению старшины Красавина, чёрт знает на что, но только не на скатку, и всё-таки этот неуклюжий свёрток можно было надеть на плечо, а не тащить скомканную шинель на руке.

После получения снаряжения, обмундирования и распределения основных кадров в медсанбате начали проводиться уже кое-какие военные занятия и, прежде всего, как в настоящей военной части, утренние и вечерние поверки. Первая из таких поверок была в тот же день, когда получили обмундирование.

Строились в две шеренги по своим подразделениям. Тут Борис Яковлевич впервые увидел полностью свой операционно-перевязочный взвод, в котором ему предстояло служить. Кроме знакомых ему доктора Дуркова и командира взвода, доктора Симоняка, описанных нами ранее, Борис увидел Розалию Самойловну Крумм, которая возглавляла первое отделение операционного взвода. Это была полная пожилая женщина с добрым лицом и ласковой улыбкой. До призыва она служила в одной из детских больниц г. Одессы в качестве заведующего отделением, и хотя это отделение было хирургическим, сама Розалия Самойловна уже давно операций не делала, а ограничивалась только общим руководством.

Алёшкина назначили командиром второго отделения операционно-перевязочного взвода, а Дуркова – командиром третьего. В каждом отделении полагалось иметь второго врача, операционную сестру, двух перевязочных медсестёр и двоих санитаров. В первом и третьем отделениях вторые врачи уже были (в прошлом – два участковых терапевта), а во втором, Борисовом, пока не было. Остальным медицинским составом операционный взвод укомплектовали полностью. Кроме командира взвода и перечисленных нами отделений, во взводе была ещё старшая операционная сестра, она же и старшая сестра всей медицинской роты. На этой должности находилась уже упоминавшаяся нами Екатерина Васильевна Наумова, имевшая военное звание – младший лейтенант медицинской службы. Кроме неё и командира взвода Симоняка, во всём взводе никто из медицинского персонала воинских званий пока не имел. У Наумовой было около 15 лет стажа работы в одной из московских хирургических клиник. Выяснив специальность Алёшкина, она с удовлетворением воскликнула:

– Слава Богу, ещё хоть один настоящий хирург появился!

Борис, естественно, чтобы не разочаровать её, скромно умолчал о том, что этот «настоящий» хирург имеет всего один год врачебного стажа.

Все остальные медицинские сёстры, операционные и перевязочные, были молоденькими девушками 18–20 лет. И по всему было видно, что не только война, не только военная служба, но и сама медицинская специальность для них была ещё совсем свежей новостью.

Санитары операционно-перевязочного взвода, как и всех других, были построены в отдельную колонну. Их количество пока ещё тоже не было доведено до положенного по штату, но тем не менее они составляли довольно внушительную силу. Беда была в том, что большинство из них в армии ранее не служили, и в течение короткого времени, отведённого на формирование дивизии, им предстояло пройти не только ознакомление с объёмом работы санитара лечебно-хирургического отделения, но и с программой одиночного обучения бойца. Мы говорим именно «ознакомление», потому что обучить кого-либо за такой короткий срок было просто нельзя.