Оценить:
 Рейтинг: 0

Необыкновенная жизнь обыкновенного человека. Книга 4. Том 1

Год написания книги
2023
Теги
<< 1 ... 4 5 6 7 8 9 10 11 >>
На страницу:
8 из 11
Настройки чтения
Размер шрифта
Высота строк
Поля

Так подробно и, может быть, немного скучновато рассказать о структуре медсанбата и о людях, первоначально в нём находившихся, мы сочли необходимым для того, чтобы показать, как велико и, пожалуй, неповоротливо было это медицинское учреждение, и как мало оно оказалось подготовлено для сложных и ответственных задач, которые на него возлагала современная война. А ведь медсанбат являлся первым и единственным квалифицированным медицинским учреждением, встречавшим раненого.

Хотелось нам показать и то, как неразумно и непродуманно распределялись медицинские кадры в самом медсанбате. Это, как мы увидим в дальнейшем, принесло массу неудобств и значительно снизило качество работы в первые дни. Теперь понятно, что это явилось не следствием чьего-либо злого умысла, а результатом недостаточной подготовки тех, кто должен был организовывать медицинскую службу ещё перед войной.

Впоследствии мы увидим, как жизнь заставила, быстро заставила произвести перетасовку всех кадров, и в первую очередь врачей, и как каждому из них затем удалось найти именно ту работу, на которую он был способен. Конечно, это произошло не без вмешательства извне.

Более подробная характеристика некоторых работников медсанбата с описаниями их внешности, особенностями характера и поведения вызвана тем, что именно с ними в дальнейшем будет более или менее тесно связана жизнь и деятельность нашего основного героя Бориса Алёшкина.

Кстати сказать, громоздкость и ненужность такого сложного аппарата медсанбатов вскоре поняли и где-то наверху, так как менее чем через три месяца после начала войны штаты медсанбатов значительно сократили. Численность их, в том числе и медсанбата № 24 с 205 человек сократили до 124. Подробнее об этом мы расскажем в дальнейшем. Следует заметить, что и штатное количество личного состава стрелковой дивизии к тому времени значительно сократилось.

Глава четвёртая

Никто в медсанбате не знал, как долго будет формироваться дивизия, но читая газеты и слушая информацию о положении на фронтах, которая передавалась три раза в день из огромного репродуктора, установленного пару дней назад у штаба дивизии, можно было предположить, что формирование будет очень спешным.

Вскоре в медсанбате начались ежедневные занятия, заключались они в следующем. С утра после завтрака и утренней поверки комиссар Барабешкин, а чаще политрук Клименко, читал лекцию о международном положении, пересказывая своими словами содержание последней газеты «Правда», и обстоятельно читал отрывок речи И. В. Сталина от 3 июля, которую он всем предлагал изучить (в его понятии – выучить наизусть). Это занимало часа полтора и называлось политзанятиями. Проводились они на большой поляне, присутствовать должен был весь личный состав медсанбата. Затем в течение двух часов все занимались строевой подготовкой, врачи и средний медперсонал – отдельно от санитаров и шофёров. После строевых занятий повзводно читали (изучали) Устав внутренней службы или Боевой устав пехоты, и, наконец, заканчивались занятия изучением личного оружия или противогаза. Это повторялось каждый день. Никто не учил ни санитаров, ни медсестёр, ни врачей, как им нужно вести себя во время военной работы медсанбата, что следует делать для развёртывания его перед боем, как должны работать отдельные подразделения. Может быть, и действительно всех этих неподготовленных людей следовало сначала обучить основам военной службы, а уже потом заняться обучением по специальности, но, как мы увидим далее, времени на это уже не хватило, и учиться пришлось всем во время боевой работы, что не могло не отразиться на её качестве.

Дни в занятиях проходили быстро и одинаково. Единственным разнообразием было дежурство на дивизионном медпункте, куда ежедневно направлялось из медсанбата трое врачей, которые не столько занимались лечением больных, сколько участвовали в комиссии, принимавшей беспрерывно поступавшее в дивизию пополнение рядового состава. Когда дежурил Борис, он невольно сравнивал эту работу с той, которую ему пришлось проводить в первые дни войны в райвоенкомате. Там даже небольшое заболевание, сравнительно незначительные дефекты развития или последствие травм (несмотря на горячие просьбы многих, старавшихся любым способом скрыть свои болезни) служили основанием для браковки призываемого и отправления его домой.

Здесь же большинство явившихся были лица среднего, а иногда даже и старшего возраста. Многие из них страдали довольно выраженными хроническими заболеваниями. Председатель медицинской комиссии, начальник санитарной дивизии Исаченко на замечания врачей внимания почти не обращал, и, выслушав их, обычно заявлял:

– Ничего, ещё послужит, пошлём его в связисты, или на хлебозавод, или ещё куда-нибудь.

Врачи, в том числе и Борис, первое время недоумевали, но потом, обсудив друг с другом, а, главное, послушав политрука Клименко, пришли к выводу, что, видимо, в резервах у нас уже ощущается определённая нехватка.

Как уже говорилось, подавляющее большинство рядового состава дивизии были люди или совсем до этого не служившие в армии, или служившие более десятка лет тому назад, да и то только в территориальных частях, и, следовательно, военного дела почти не знавшие. А с новыми видами оружия – миномётами, автоматами, новыми скорострельными десятизарядными винтовками и даже с ручными дегтярёвскими пулемётами вовсе не знакомые.

На долю командного состава дивизии выпала тяжёлая задача: в течение очень короткого срока обучить бойцов, а многие командиры, служившие до этого в органах НКВД, и сами во всех этих видах оружия разбирались плохо. Так же плохо они разбирались и в тактике ведения современного боя, и поэтому вся тяжесть обучения огромной массы людей пала на те несколько десятков пограничников, которые случайно оказались в числе командиров. Им доставалось здорово, и врачи медсанбата видели, как много сил прилагали молодые энергичные лейтенанты и капитаны, занимаясь и со своими, и с чужими красноармейцами, да ещё и с их командирами, по 12–15 часов ежедневно. Причём многих приходилось учить, начиная с самых азов.

Немудрено поэтому, что с подъёма, примерно с пяти часов, и до отбоя (до двадцати двух), с коротким перерывом на обед, на опушке леса и на поляне, отделявшей большой лесной массив, где располагались части дивизии, от того леска, где находился медсанбат, без конца раздавались команды.

Подразделения красноармейцев, одетые в новую, ещё мешковато сидевшую на них форму, то копали окопы, то делали строевые повороты, то учились ползти по-пластунски, то бежали в противогазах. Одним словом, одолевали военные премудрости, обычно изучаемые в течение месяцев и лет в считаные дни и часы. Но вот сроки формирования закончились, и командир медсанбата объявил врачам и среднему медперсоналу о том, что в ближайшие дни дивизия отправляется на фронт.

На следующий день весь командный состав (а к нему, помимо лиц, имевших определённые командные должности, относились и все врачи, и почти весь средний медицинский персонал) был собран на полянке около палатки начсандива, и последний, объявив о начале движения дивизии к фронту, назвал номер полевой почты медсанбата и сказал, что после этого совещания в штабе всем будут выданы подъёмные деньги в размере двухмесячного оклада. Каждый, узнав оклад, сможет выписать своей семье аттестат, который будет отправлен штабом дивизии в военкомат по месту призыва, и семьи будут получать по этому аттестату назначенную сумму. Начсандив предложил также всем командирам рот и взводов провести разъяснительную работу среди личного состава своих подразделений, рассказать всё, что они сейчас узнали, санитарам и тем медсёстрам, которые на этом совещании не были. Затем начальник штаба Скуратов раздал всем «смертные» патроны: небольшие чёрные футляры с туго завинчивающейся крышкой, в которую каждый должен был вложить листочки со своим именем, отчеством и домашним адресом. Этот патрончик нужно было носить в левом кармане гимнастерки. Раздачу пояснили довольно невесёлым образом, что, мол, если вас убьют, то те, кто подберёт ваш труп, будут знать, куда сообщать о вашей смерти.

Одновременно Скуратов предложил сдать в штаб все личные документы – паспорта, военные билеты, дипломы и прочее, заявив, что в скором времени вместо них каждый получит специальное удостоверение личности. Потом перешли к штабной палатке, чтобы получить деньги и заполнить аттестат. Надо отметить, что Скуратов и его штабные, в помощь которым были взяты несколько грамотных санитаров, с этой работой справились хорошо. Всё было подготовлено заранее. Каждому оставалось только заполнить сумму в аттестате, расписаться в ведомости и получить причитавшиеся деньги. Аттестат начинал своё действие 1 августа 1941 года.

Алёшкин, расписываясь в ведомости, обнаружил, что ему выписана огромная, по его понятиям, сумма денег, и был очень удивлён, ведь он получал в Александровке как заведующий врачебным участком с больницей 320 рублей и как работающий по совместительству в амбулатории ещё 100 рублей. Таким образом его месячный заработок составлял 420 рублей, а здесь его основной оклад был 800 рублей плюс какие-то «полевые» (как впоследствии выяснилось, назначаемые всем командирам, служащим непосредственно в действующей армии) в сумме 300 рублей вмесяц. Ему, как и всем другим, выплачивалось 1600 рублей (двухмесячный оклад) подъёмных и содержание с момента призыва, то есть с 8 июля по 1 августа 1941 года. Конечно, тут же были произведены удержания на военный заём, на который заранее все подписались, в размере месячного оклада, были и другие удержания: налог и т. п., но тем не менее на руки Борис получил почти 2000 рублей. Такой большой суммы он не держал давно, и потому сразу воспрянул духом. Последние дни он уже с некоторым беспокойством думал о том, как там выкручивается его Катерина, ведь денег он ей оставил очень немного. Сама она зарабатывала всего 250 рублей в месяц, а на руках у неё было три дочери, которые не только хотели каждый день есть, но были практически раздеты и разуты.

После окончания института, а вслед за тем и почти полугодового «усовершенствования», прошло слишком мало времени, и семья Алёшкина была всё ещё не устроена. Теперь же он получил возможность послать сразу крупную сумму, и вслед за тем ежемесячно по аттестату они будут получать тоже порядочно, на что Борис вообще не рассчитывал. Он заполнил перевод на 1500 рублей и, решив, что с него хватит и «полевых», вписал в аттестат весь свой оклад – 800 рублей.

Эти денежные дела обсуждались всеми сослуживцами. Почти каждый из врачей считал своим долгом посоветоваться о намечаемых им суммах к переводу и в аттестат с друзьями, и это было понятно. Все они очутились в подобном положении впервые, все считали, что разлука с семьями продлится несколько месяцев, почти все они получили значительные суммы, во всяком случае, гораздо больше того, что получали на «гражданке», и потому каждый хотел получить хоть какой-нибудь совет со стороны. Тая Скворец вообще не знала, кому перевести свои деньги и на кого писать аттестат, ведь муж её был в армии, детей у них не было, и некоторое время она была в растерянности. Ей на помощь пришёл Сангородский, который посоветовал послать деньги и аттестат родителям, жившим на какой-то маленькой железнодорожной станции недалеко от Краснодара. Отец Таи служил на этой станции стрелочником. Лев Давыдович говорил:

– У отца с матерью ваши деньги никогда не пропадут, лучше их никто не сбережёт, а здесь вы их без толку спустите или попросту потеряете, так как ведь пока, как мы видим, тратить-то их некуда. Мне вот хуже: когда я уезжал, мои в Одессе были, а фронт так стремительно к ней двигался, что я теперь уж и не знаю, где они, куда подались.

В этот вечер почти все, примостившись, кто на чемодане, кто на пеньке, писали письма домой. У большинства это были первые письма из армии, так же и у Бориса Алёшкина. Он с радостью сообщал о тех денежных переводах, которые уже сделал и которые, как он знал, дома были очень нужны, с грустью думал о своей Катерине и о дочерях, таких разных по виду и характеру, но всё же одинаково ему дорогих.

Для перевозки дивизии выделили семь железнодорожных эшелонов. В первом поехал штаб дивизии, разведчики и специальные службы, в следующих – стрелковые полки, затем артиллерийский полк. Медсанбат погрузили в шестой эшелон вместе с ветеринарной службой и частью артснабжения. В седьмом ехали дивизионный обменный пункт, все остальные тыловые учреждения и прочие службы. Эшелоны со станции Софрино должны были отходить по три в день, таким образом, на отправку дивизии требовалось более двух суток.

Куда следует дивизия, командир медсанбата, да, по-видимому, и начсандив, не знали, естественно, что не знали этого и врачи. Стало известно только, что весь необходимый для медсанбата автотранспорт уже получен, погружен на платформы и ожидает эшелона на Московской окружной железной дороге. Для его получения ещё раньше авторота выделила часть своего состава во главе с командиром. Эти люди уехали из медсанбата дня за три до отправления дивизии. Тогда же уехал с частью своих людей начальник медснабжения старший лейтенант медслужбы Панченко и начальник хозяйственной части лейтенант Прокопов. Они уже получили необходимое имущество: палатки, медикаменты, перевязочный материал, вещевое и продовольственное довольствие. Всё это погрузили в вагон и ожидали присоединения к эшелону.

Между прочим, получив известие, что все полагающиеся медицинской роте укладки получены полностью, командир Сангородский удивлённо развёл руками и стал расспрашивать своих подчинённых, что значит «укладки» и с чем их едят. И только двое могли объяснить ему значение этих названий: Алёшкин, за полгода до войны закончивший курсы усовершенствования, и медсестра Екатерина Васильевна Наумова, которая принимала участие в войне с белофиннами. Правда, к чести Льва Давидовича следует сказать, что как только он узнал, что такое укладки, часть которых, как оказалось, давно имелась в штабе медсанбата, то потребовал от командира, чтобы тот немедленно выдал ему описание их содержания, затем вместе со всеми врачами и средним медперсоналом тщательно их изучил. Поэтому, когда медрота, наконец, полностью получила эти укладки (большие деревянные ящики, окрашенные защитной краской с красными крестами на крышках и номерами на торцах), то и врачи, и медсёстры уже понимали, что они получили и как нужно обращаться с тем или иным номером укладки.

К сожалению, в госпитальной роте этим вопросом никто не занимался, и поначалу, получив ящики, не знали, что с ними делать. А ящики были не только заперты замками, но и запломбированы. Первые несколько дней после получения в госпитальной роте их даже боялись открывать и только следили за тем, чтобы случайно не повредить пломбы. Кстати сказать, командир медсанбата Краснопеев, ссылаясь на инструкцию (которая у него сохранилась ещё с мирного времени), до особого распоряжения пломбы со всех ящиков срывать запретил. Но всё это случилось в будущем, а пока ящики, палатки, медикаменты и перевязочный материал занимали два товарных вагона и стояли по соседству с двумя такими же вагонами, загруженными продуктами, полевыми кухнями, вещевым имуществом, и вместе с прицеплёнными к ним платформами с автомашинами медсанбата ожидали прибытия эшелона в одном из тупиков Московской окружной железной дороги.

Утром 22 июля 1941 года на погрузку двинулся личный состав артполка дивизии. Материальная часть его, как и оснащение медсанбата, также была погружена и ждала эшелона с людьми. В 14:00 дело дошло до медсанбата, который своим личным составом занял восемь товарных вагонов, два заняла ветслужба. На окружной дороге к этим десяти прицепили четыре вагона и десять платформ медсанбата, один вагон материальной части ветслужбы и шесть вагонов артснабжения. Начальником эшелона был назначен начальник артснабжения дивизии капитан Князев, его заместителем – командир медсанбата, врач второго ранга Краснопеев.

Окончательное формирование эшелона со всеми манёврами и прицепкой вагонов было закончено в 22:00. К этому времени эшелон № 6 вытянулся по окружной дороге и почти упёрся в пятый, который, в свою очередь, почти вплотную стоял к четвёртому, занятому одним из стрелковых полков. В это время со станции Софрино вышел последний эшелон с хлебозаводом, складами дивизионного обменного пункта и всем остальным тыловым хозяйством дивизии. Возглавлял его капитан Кирьянов, начальник обменного пункта дивизии.

Итак, к 22:00 22 июля 1941 года на окружной дороге сосредоточилось четыре эшелона 65-й стрелковой дивизии, остальные три уже вышли из Москвы и следовали по направлению к Луге. Стало известно, что дивизия получила назначение на Западный фронт, где должна была в составе одной из армий оборонять город Лугу.

Стемнело. Большинство врачей, как говорила Розалия Самойловна Крумм, оделись на ночь. Дело в том, что если июльские дни были очень жаркими, то ночи, проводимые на сырой земле в шалашах, достаточно прохладными. Постельных принадлежностей ни у кого не было, и спать приходилось на еловых ветках, постланных на землю, укрываться шинелями. Из-за опасности налётов нельзя было и думать о каком-нибудь костерке. Во избежание простуды приходилось, ложась спать, надевать на себя всё, что захватили из дома тёплого. Особенно страдали люди пожилые, которых, как мы знаем, среди врачей было немало. Например, доктор Крумм после вечерней поверки обычно заявляла:

– Ну, пойду одеваться на ночь, – и минут через десять появлялась в тёплом шерстяном свитере и шерстяных рейтузах, надетых поверх брюк обмундирования, с головой, укутанной шерстяным платком. Она представляла собой довольно комичную фигуру, вызывавшую большое количество насмешек. Однако смеяться-то смеялись, но многие следовали её примеру. Молодёжь же, особенно медсёстры, как правило, приехавшие в лёгоньких платьицах и кофточках, спасались от ночного холода только тем, что спали кучками, согревая друг друга.

В эшелоне все разместились на вагонных нарах, двери в вагонах были приоткрыты. Борис предупредил командира роты и отправился к вагону, занимаемому санитарным взводом. Командир, врач Перов, и Тая сидели на скамейке у двери вагона и о чём-то беседовали. Алёшкин, пряча в кулак папиросу, не столько от воображаемого воздушного противника, сколько от комиссара санбата, бегавшего вдоль эшелона и своим трескучим голосом отчитывавшего каждого с зажжённой спичкой или с открытой папиросой, приблизился к вагону. Тая его увидела и позвала.

Борис забрался в вагон, сел на скамейку рядом с Таей и присоединился к разговору. Виктор Иванович, как всегда, всё знал и с важным видом рассуждал, что прибытие такой полнокровной дивизии, да ещё так хорошо оснащённой, не только поможет задержать врага под Лугой, но и, может быть, даст возможность перейти в наступление.

Вообще-то, все уже давно недоумевали, почему наша могучая и великолепно вооружённая Красная армия так позорно отступает, ведь это уже не пограничные сражения: враг находится под Смоленском и Лугой. Или фашисты на самом деле так сильны?

Вскоре к беседовавшим присоединился и Сангородский. Забраться в теплушку, пол которой довольно высоко возвышался над насыпью, пожилому Льву Давыдовичу было трудно. Усилиями Перова и Алёшкина его втащили в вагон.

Беседа незаметно перешла на обсуждение того, почему так медленно дивизию выпускали из Москвы. Действительно, оставшиеся эшелоны дивизии заняли пути окружной железной дороги километра на три и, стоя впритык друг к другу, являлись хорошей мишенью для самолётов. Однако, пожалуй, кроме Барабешкина, никому и в голову бы не пришло, что сюда, в центр России могут залететь немецкие самолёты.

Все уже собирались ложиться спать. Тая, сидевшая рядом с Борисом, шепнула:

– Оставайся в нашем вагоне, а то мне страшно!

Тот согласно кивнул головой, вновь закурил папиросу, бросил погасшую спичку на землю и, выглянув из вагона, увидел впереди мирно попыхивавший паровоз, ещё дальше – другой и совсем далеко – розоватый дымок третьего.

Небо ясное, звёздное, луна ещё не взошла, было совсем темно. Где-то внизу, под насыпью, мирно трещали кузнечики и квакали лягушки. Из вагонов доносилось негромкое пиликание гармошки. Видимо, гармонист пока только осваивал этот инструмент, потому что надсадно выводил правой рукой одну и ту же нехитрую мелодию, лишь по временам, и почти всегда невпопад, пытаясь аккомпанировать на басах.

Борис вместе с Виктором Ивановичем помогли Сангородскому по его просьбе спуститься из вагона на землю, и только они успели это сделать, как вдруг где-то невдалеке что-то громко и быстро заухало, появились вспышки красноватого пламени, вверху в небе зазвучали разрывы зенитных снарядов, где-то справа вспыхнул прожектор, далее другой, затем третий, их лучи стали беспокойно шарить по небу, и вдруг в один из моментов тишины все ясно услышали лёгкий гул самолёта, находившегося где-то на большой высоте. Количество прожекторов увеличилось, треск зенитных орудий и пулемётов усилился. К этим звукам присоединился какой-то новый, до сих пор многими в медсанбате, в том числе и Алёшкиным, никогда не слышанный. Это был какой-то тонкий не то вой, не то свист, который становился всё резче, сильнее и острее, и вдруг он как-то внезапно оборвался странным грохотом, одновременно с которым метрах в пятистах от эшелона на пустыре вспыхнуло яркое оранжево-красное пламя.

Борис понял, что началась бомбёжка. Через несколько секунд раздался второй взрыв, немного ближе первого, затем ещё и ещё. Зенитки застучали яростнее и чаще. Лучи прожекторов заметались по небу быстрее, и вдруг несколько из них скрестились в одной блестящей точке, вокруг которой сейчас же замелькали шапочки разрывов. При вспышках было видно, как из всех теплушек высунулись головы, с интересом и детским любопытством смотревшие на это странное, но по-своему красивое зрелище, не осознавая всей опасности происходящего.

Раздался новый взрыв бомбы, вспыхнул какой-то двухэтажный дом, стало светлее. И только теперь раздался крик начальника эшелона:

– Всем из вагонов вниз, в канаву! Быстрее!

Эту команду подхватили другие командиры. Борис взял за руку Таю и прыгнул из вагона прямо на откос насыпи. К счастью, высокая насыпь состояла из песка, и сразу за ней начинался довольно глубокий песчаный карьер. Через несколько минут из других вагонов также стали выпрыгивать санитары, медсёстры и врачи. Все они катились по склону вниз в песчаную яму, ограниченную с одной стороны железнодорожной насыпью, а с другой пустырём, на котором только что рвались бомбы.

Все были встревожены. Многие дрожали не то от холода, не то от волнения или страха. Кое-кто из девушек всхлипывал. Люди толпились кучей и не знали, что нужно делать. В это время подбежал политрук Клименко.

– Что вы стоите, как бараны? – зло крикнул он. – Расползитесь цепью и ложитесь на землю. Если можете, копайте себе пещеры в насыпи и в откосах пустыря. Да живее, живее! А то и до фронта не доедете!

И сам шлёпнулся на землю, так как вновь раздался уже знакомый противный свист и новая серия бомбовых разрывов потрясла воздух. На этот раз четыре бомбы упали совсем недалеко от полотна железной дороги, и повалившиеся как попало медсанбатовцы слышали новые звуки, свист и шелест разлетающихся осколков. То ли крик политрука, то ли эта новая серия бомб подействовали на сгрудивших растерянных людей, они быстро разбежались. Каждый руками старался вырыть себе в стенах ямы, находившейся метрах в пятнадцати от насыпи, хотя бы небольшое углубление. Делали это и Борис, и Тая, и находившийся рядом с ними Виктор Иванович Перов.

Нечего и говорить о том, что большинство санитаров, выскочивших из вагонов при тревожном крике, не взяли с собой ни винтовок, ни сапёрных лопаток, а некоторые не надели и шинелей. После команды Клименко всем пришлось работать голыми руками. Хорошо было то, что яма (в прошлом песчаный карьер) имела слабые стенки, и даже без подручных средств в них удавалось довольно быстро вырыть норы, в которые можно было спрятать хотя бы головы.
<< 1 ... 4 5 6 7 8 9 10 11 >>
На страницу:
8 из 11