Илья-богатырь

При князе Янгваре не видна была – как и положено жене честной. Родила ему сына – княжича Святослава. Его князь в гридницу внес дружине показать, как только пуповину обрезали. Его на коня сажали, когда ему год исполнился, ему в три года дали меч – засапожный короткий нож, из лука целить стали учить… А в семь лет он сам за копье взялся. Потому – отца уже не было. И погубила его – дружина…

Много лет спустя, вспоминая то время, уже приняв чин монашеский, обсуждали бывшие дружинники, а ныне калики перехожие, что же случилось в тот год, когда Игорь брал полюдье в земле древлянской? Они и сами на полюдье бывали и видели, что год от года полюдье набег воинский все меньше напоминает. Это, сказывают, раньше, при Олеге да Рюрике, врывалась дружина в селища и волокла все, что под руку попадало, а то и рабов, ежели кто замешкался. При Игоре так-то уж не было! Приходили загодя, и выносили смерды дань условленную…

И в тот год собрали все… И древляне, недавно покоренные, но еще сильные, все вынесли, что было им предписано. И дружина ушла, данью нагруженная. Зачем князь вернулся? Почему стал второй раз дань имати? Для кого?

Да вернулся-то с дружиной малой; что же он думал? Куда дружина его делась?

Нить за нитью, словно клубок разматывая, перебирали они, сидя в темных кельях, в пещерах киевских. Там при свете слабой лампады можно было легко перенестись в тот ноябрь, когда, скрипя по снегу валенками вослед за санями, поспешали в накинутых поверх панцирей полушубках отроки и гридни варяжские за князем, едущим на коне впереди.

Вперяя широко открытые глаза во тьму пещеры, будто видели монахи и коня, фыркающего из ноздрей горячим паром, и заиндевевшее брюхо его.

И дружинников с покрытыми сосульками усами, – кучка людей средь лесов и снежных просторов, будто волки, идущие след в след на запах дыма…

Но почему князь не в алом корзно? Почему шлем на нем, а не шапка княжеская? Да ведь впереди дружины не князь, а воевода – Свенельд. Вот он – совсем еще молодой, но умелый и безжалостный сборщик дани.

– Все правда, все истина… – шептали монахи, вглядываясь в явившуюся им картину и боясь спугнуть зыбкое видение. – Свенельд-воевода был на полюдье. Он с дружиной – опытной и сильной, с дружиной варяжской – ходил древлян примучивать. Он в тот год дань урочную свою собрал и всю в Киев доставил. И долю свою и дружины своей получил.

А это кто опять спешит из Киева? Вот он, Игорь. Едет не на коне, а в санях. Немолод – тяжело ему в седле. И дружина с ним – малая, неопытная. Идет он опять к ближним древлянам, опять дань собирать. Почему? Почему без дружины, почему второй раз, почему – сам?

И шептали монахи, открывая истину потаенную: дань, что Свенельд привез Игорю, князь кому-то отдал! Кому? Почему его собственная дружина осталась без прокорма, без доли своей, без пропитания? Почему перед самой весною, когда пора возвращаться с полюдья, творимого зимой, поспешал князь к уже уплатившим дань ближним древлянам? А может, Свенельд дани не отдал? Почему?

И выспрашивали они монахов старых, помнивших те годы. И те отвечали.

– Игорь, дабы оборониться от врагов своих исконных, врагов, и по сей день сильных, – хазар, искал дружбы с Царьградом. С ним мир сотворил и на холме Перуновом клятву принес. Пятьдесят варягов-дружинников ту клятву удостоверили и сами поклялись…Но клялись они розно, ибо часть варягов была уже крещена. Потому в договоре есть слова новые:

«Пусть же крещеные и некрещеные не деразают нарушать мир с греками…»

Свенельд был язычник. Свенельд был военачальник, и дружина его, считавшаяся княжеской, была варяжской, языческой. И не хотел он мира с Царьградом.

А хотел он дружбу водить с хазарами – они цену хорошую за рабов давали, а Царьград с Игорем уговорились рабов друг у друга по малой цене выкупать: юношу или девицу добрую за десять золотников, середовича – за семь, старца да младенца – за пять… И хотя это касалось только греков и русичей, подданных князя, никогда таких низких выкупов за рабов не устанавливалось.

– Вот тут-то варяги с хазарами и стакнулись,.. – догадывались монахи. И виделся им князь, оставшийся без дружины и без дани, и грозные послы хазарские, приступившие неожиданно, раньше срока, за данью ежегодной, которую в те поры Киев Итилю платил, и Свенельд – не князь, но глава и сила державы Киевской. Этот Свенельд, глядя со стены киевской вслед уходящему князю, понимал, что идет князь старый на гибель, что спасти его может только чудо.

И чуда не произошло.

Примученные древляне восстали, не желая отдавать последние припасы, и убили князя с дружиною, принеся его в жертву богам своим. Привязали к двум склоненным священным березам за ноги и разорвали…

Так стала Ольга вдовою, а Святослав – сиротою…Иная бы бежала из Киева, подальше от дружины варяжской, подальше от Свенельда. Но Хельги Великая надела мужнину шапку княжескую и стала сбирать осколки державы Киевской. Под жадными глазами варягов, под гнетом дани хазарской, среди народов славянских, норовивших из-под власти единой киевской уйти, среди народов финских, бегущих от дани и полюдья киевского в леса, лицо в лицо с печенегами из степи, подобно суховею-пожару налетающими, встала Ольга!

Уступи она тогда власть Свенельду, воеводе варяжскому, уже сейчас бы не было державы. Опять рассыпались бы племена славянские да иные, как стрелы из колчана, и стали бы, чем были прежде, – тростью, ветром колеблемой. Примучили бы их окрестные народы сильные. Иных – болгары камские, иных – болгары черные. Как примучили авары дулебов – так, что не стало сего племени славянского, сильного прежде.

Свенельд бы державы не созидал. Зачем? Его дело воевать, гонять ладьи с товарами, полоны имать да продавать. Ему государство не нужно! Ему нужна страна, где можно было бы на людей охотиться да работорговлю вести. В том ему боги кровавые помогали…

Потому, надевши вдовье корзно и посадив сына своего малолетнего Святослава впереди себя на коня, повела Ольга дружину княжескую возвращать племена славянские в покорность.

Явила она силу, и коварство, и ярость свою над поверженными! Зачем сожгла она Искоростень? Зачем велела изрубить дружину древлянскую? А послов их – закопать живыми?

Свенельд с варягами стоял рядом – стремя в стремя, – так вот, чтобы смотрел и ему на князя было руку подымать страшно!

– Да как же не побоялась женщина среди волков-дружинников одна находиться да еще повелевать? Кто позволял ей быть сильной? Дружина.

– Как дружина? Она же Свенельдова? Она же варяжская!

– Нет! Дружина – княжеская, а Свенельду не все дружинники подвластны!

Есть меж дружинниками – славянами, русами и варягами – незримая граница: одни – язычники, а другие – христиане! Вот они-то за нее стеною и стали. Варяги крещеные, славяне – и пуще всех русы, земляки княгинины, – все веры Христовой. Потому и получила она прозвание в странах заморских – Ольга, регина русов.

Регина – королева! Хельги – княгиня киевская! В один день свалилась на нее тяжесть непомерная. Не стало мужа, и все заботы княжеские обрушились на нее. Ей бы бежать, скрыться, но как бросить людей земли Киевской? Ибо сразу по смерти Игоря шатнулись недавно покоренные варягами земли славянские. Вновь стали платить дань хазарам, драться меж собою – на радость иноплеменным.

Игорь мечтал освободиться от дани хазарской – с Византией договор заключил. Все – прахом! Восстали северяне, что жили между Хазарией

Великой и Киевом, восстали древляне, ближние ко граду, отпали уличи, тиверпы, радимичи… Что осталось? Поляне киевские, словены ильменские – новгородцы, варяги да русы… Все. Потому пошла она немедля походом на древлян! Сей пожар полыхал уже в сенях державы ее, горького удела вдовьего.

Сама повела дружину, не веря ни Свенельду, ни Асмуду-воеводе.

Вывела из града своего Вышгорода всех дружинников до единого, с соседней горы из града Киева всех варягов и русов. Потом она вспоминала всю жизнь и тяжкую поступь дружины, и бряцание доспехов, и топот коней, а пуще того – жиденькие плечики Святослава, что весь поход сидел впереди нее в седле, и она прижимала его к себе, укрывала, ставила дружинников обочь, чтобы, не ровен час, шальная стрела не пресекла жизни его. А стало быть, и ее, потому что только один Святослав и был ее достоянием. Никому не верила, никому сына своего не оставила бы и в любой сече, как ей тогда казалось, руками бы порвала каждого, кто подскакал бы к Святославу с оружием.

Всю жизнь помнила она войско древлянское: толпы бородатых мужиков с рогатинами до боевыми цепами. Дружину древлянскую малую – со щитами крашеными, в шеломах деревянных, полосами железа окованных. Помнила она смех их, когда увидели они бабу с ребенком во главе войска. Помнила тот резкий запах пота и кожи, которым пахли стоящие рядом варяги-дружинники… И как выпрямилось, напряглось худенькое тельце ее сына. Она пыталась его обхватить, прикрыть хотя бы руками, прижать к себе, но мальчик вырвался. Он выпрямился, упираясь животишком в переднюю луку седла, выхватил из рук стоящего рядом воина тяжелое копье и метнул его в обидчиков-древлян. Тяжелое древко стукнуло коня меж ушей и воткнулось у самых копыт. Неистовый хохот древлян был ответом на этот бросок…

Но, перекрывая его, загремел голос Свенельда, кричавшего воеводе левой руки Асмуду со своего правого фланга:

– Что стали? Князь уже начал – потянем за князем!

Многое простила Ольга Свенельду за этот крик. Надолго вооружилась она терпением, памятуя, что сила – у Свенельда…

И пошла, как стальная лавина, дружина киевская, и была сеча зла, и рубили закованные в доспехи воины мужиков древлянских, как молотильщики снопы молотят.

Напрасно пыталась Ольга закрыть ладонями глаза сына своего.

Он срывал ее руки, жадно глядя на сечу. И когда обернулся, чтобы увидеть, откуда подходит засадная дружина, откуда спешит подкрепление, Ольга ужаснулась лицу его!

Не ребенок это был, но ястреб! Светлы и наполнены яростью, широко и бесстрашно открыты были глаза его, ноздри раздувались на запах крови.

Что-то крикнул он повелительным голосом, и клекот ястребиный почудился Ольге. Когда стали возвращаться с поля забрызганные кровью дружинники и проезжали мимо, вытирая мечи о гривы коней, Святослав приветствовал их поднимая правую руку. Когда же Свенельд привел воев своих колонной по шестнадцать всадников в ряду, Ольга поняла, что мешает она сыну…

Тяжелой рысью шли грузные кони. Свенельд, без шлема, с кровавой повязкой на лбу, без корзно и доспеха, в окровавленной рубахе, сутулясь в седле, провел дружину мимо князя и, поравнявшись, поднял страшный свой меч, так что заиграло солнце на окровавленной стали, и крикнул хрипло:

– Слава князю Святославу – победителю!

– Слава воеводе Свенельду! – звонко выкрикнул княжич, а дружина проревела из тучи пыли:

– Слава Перуну, дарителю побед!..

Тогда поняла Ольга: сын больше не ее! Свенельд отнял!

«Кому возвещу печали моя, кому поведаю тоску мою…»

Она бы вырвала сына из кровавых объятий варяжского воеводы, но княжеский долг не давал ей достаточно времени для воспитания сына. Еще Игорю говорила она: