На полынных полях

И вот прямо с телеэкрана – новость: Растопчин убит! Убит за несколько часов до назначенной встречи, и это уже трудно объяснить простым совпадением обстоятельств. Способ связи был надёжным – он исключал любую протечку, насколько вообще возможно её исключить. Так что же произошло?

Потрясённый Болотников пролежал всю ночь без сна в своём гостиничном номере, прикидывая дальнейшие действия. Он прекрасно понимал, за кем теперь пойдёт охота. Он не исключал, что его след уже ищут люди, которым известна цена главного трофея. Не было и сомнений, что рано или поздно его найдут – за такими деньгами стоило порыскать и по всему свету.

По инструкции, в случае выхода генерала из игры, Болотникову следовало снять частное жильё в Москве, позвонить по условленному номеру телефона и ждать встречи с человеком, принявшим в операции полномочия Растопчина.

Игорь решил пока от инструкции не отступать. Он провёл в столице ещё три дня и снял две однокомнатных квартиры в разных районах: мало ли, как развернутся события – запасная берлога может оказаться весьма кстати.

Определившись с московским жильём, Болотников вернулся в село и написал заявление об увольнении, чем сильно огорчил администрацию школы.

На следующее утро, ещё затемно, он сделал и последнее дело – прошёл к тайнику, забрал деньги и кое-что из хранившегося там же оружия. В его положении возвращаться в столицу с голыми руками было бы безрассудно.

Была упакована дорожная сумка. Вещи лежали снизу и сверху, а середину занимал тщательно подобранный арсенал. Теперь главной задачей стало не привлечь в пути внимания милиции – содержимого его сумки по уголовному кодексу хватило бы лет на пять-семь жизни на полном государственном обеспечении. Естественно, за высоким забором и с вышками по углам…

Игорь заблаговременно договорился с соседом, чтобы тот доставил его на станцию на своём «Москвиче». Подаренную Растопчиным машину бросать у платформы не хотелось – она могла ещё пригодиться.

До отъезда оставалось два часа, и Болотников сидел за столом, упёршись лбом в сомкнутые в замок ладони. В эти минуты он не думал о предстоящих в столице делах – он боролся с жестоким искушением увидеться с Дашей. Накануне он намеренно пришёл в школу так, чтобы она в это время была на уроке.

Теперь Игоря грызла такая тоска, что хоть волком вой.

Рыжая от природы, с огромными зелёными глазами, с едва заметными созвездиями веснушек на щеках, Даша обладала замечательной улыбкой, и вся при этом казалась Болотникову маленьким солнышком. Его сумасшедшая судьба ещё ни разу не преподносила ему такого чуда. Да и вообще, женщины в его жизни до сих пор играли лишь эпизодические роли – к иному и профессия не располагала, да и времени не было.

Давили и ещё более удручающие мысли: служба для него явно закончилась. А кроме этой службы раньше у него в жизни ничего-то и не было. И никого не было.

Мать и отец погибли ещё в 1986 году, отправляясь в отпуск на трагически известном пароходе «Адмирал Нахимов», что ушёл на дно под Новороссийском, протараненный встречным судном. Тогда утонули почти пятьсот человек. Тела многих так и не нашли, в том числе была и чета Болотниковых.

Игорь не видел родителей мёртвыми, и ему всё время казалось, что они живы, и что однажды, вернувшись из командировки, он застанет их дома.

И вот – Даша, запоздалый подарок его несуразной судьбы…

Неожиданный стук в окно заставил Болотникова вздрогнуть. Он бросился к куртке, висевшей на стене, передёрнул затвор пистолета и осторожно выглянул из-за простенка на улицу.

Рыжая копна волос и растерянные глаза Даши, стоящей под окном, повергли Игоря чуть ли не в ступор. Он, зрелый мужик, побывавший чёрт знает в каких передрягах, сейчас не соображал, как поступить.

Победил страх, что ещё минута – и она уйдет. И ещё не факт, что он сумеет вернуться в село и увидит её снова.

Щёлкнув предохранителем, Болотников сунул пистолет обратно в карман куртки и выскочил на улицу. Ни слова не говоря, он взял Дашу за руку, быстро завёл в дом и посадил её на табурет, с которого сам поднялся минуту назад. Он собирался отчитать девушку за этот легкомысленный поступок, но почему-то не смог произнести ни слова и уселся напротив Даши с совершенно глупым видом.

Наступила тишина, в которой Игорь слышал только учащённый стук своего сердца.

Некоторое время они молчали, неотрывно глядя друг на друга.

– Почему? – произнесла, наконец, Даша. – Почему ты не сказал мне, что уезжаешь?

Игорь пожал плечами:

– Не думал, что для тебя это будет иметь значение…

Она заплакала:

– Я ведь случайно узнала: из-за твоего ухода передвинули расписание моих уроков… Игорь, я же всё видела, взгляды твои замечала, я тебя чувствовала. Всё ждала, что однажды заговоришь со мной, и дождалась вот…

Слезы покатились по её щекам крупными сверкающими горошинами.

Игорь, не зная, что ответить, молча встал, приподнял Дашу и стиснул её в своих объятиях …

Судьба отвела им на счастье меньше часа. Расставание было очень трудным: сказать ей правду о себе он не мог, врать тоже не мог. Отрывая от себя её горячие руки и целуя полные слёз и тревоги зелёные глаза, он бормотал только одно: «Прости!». И только когда она, уже уходя, остановилась на пороге, обнимая его в последний раз, Болотников вдруг пообещал и ей, и самому себе:

– Я вернусь!

Глава 5

В конце мая 1991 года сотрудник аппарата ЦК КПСС Лазаридис Валерий Сергеевич внезапно исчез. Его поначалу объявили в розыск, но безуспешно. А вскоре всем и вообще стало наплевать на пропажу какого-то партийного функционера.

Через полтора года в австрийских Альпах, в одном из уютных городков горнолыжного курорта появился гражданин Израиля Серж Гольдштейн, который приобрёл здесь небольшой отель и, как казалось окружающим, зажил спокойной и размеренной жизнью хорошо обеспеченного человека.

Евреем Лазаридис не был – когда возникла в том необходимость, он с большим трудом отыскал в своей родословной скупые сведения лишь об одной прабабке из дореволюционного Гомеля, некоей Розе Варчук, которая носила в девичестве фамилию Гольдштейн. Остальные предки, кого удалось национально идентифицировать, даровали ему, кроме еврейской, целый букет иных кровей: классической греческой – отсюда фамилия отца, чистой белорусской, фривольной французской, кондовой мордовской и, наверняка, каких-то ещё – так что вполне мог Валерий Сергеевич считать себя плодом широкой и всепобеждающей интернациональной любви.

Но свой выбор он делал вовсе не по зову крови – люди из службы Моссад, с которыми он по собственной инициативе пошёл на сотрудничество, помогли ему натурализоваться в стране обетованной и без подтверждённого еврейства – слишком ценной информацией была переполнена голова обратившегося к ним человека.

Сам же Лазаридис, работая в высоких эшелонах власти, имел возможность убедиться, что легендарная служба присутствует в мире повсюду, словно неуловимый ветерок, который при необходимости может внезапно стать локальным смерчем или вызвать масштабную бурю…

Следует отметить, что психологов-аналитиков из Моссада своим супер-эго Лазаридис тогда серьёзно озадачил.

– Опасный урод и бесценный самородок в одном лице! – заявили они после сложной серии собеседований и изощрённых тестов. – Этот экземпляр может быть управляем только в условиях игры, достойной его интеллекта. А интеллектуальный потенциал его, по большинству измерений – чрезвычайно высок. Неординарный тип, если не сказать – уникальный…

Нужную информацию из неофита, естественно, откачали. Кладовые его памяти, как жёсткий диск компьютера, специалисты из аналитического управления вскрывали неспешно и планомерно – архив за архивом, папку за папкой, файл за файлом. Люди, начинённые столь обширными сведениями, попадали к ним не часто.

Когда Гольдштейн уже через месяц с начала общения заговорил на иврите – его кураторов это даже не удивило…

Затем Сержа отпустили в свободное плавание, но с плотным негласным надзором – к нему изящно, с полной иллюзией собственного выбора, подвели незаменимого помощника Здена Гловацкого.

С тех пор по особой агентурной картотеке Моссада Лазаридис-Гольдштейн проходил под псевдонимом «Девственник». Офицер, предложивший такое определение, и сам не знал, почему он его выбрал – как на ухо кто-то шепнул. Но это реально соответствовало гендерному статусу агента, и псевдоним утвердили…

В знак расположения к новообращённому гражданину, ему гарантировали покровительство и защиту, помогли надёжно вложить деньги в недвижимость в Израиле и в Европе.

Но Гольдштейн теперь сидел у своих покровителей на крепком крючке: при необходимости его было за что закрыть в тюрьму, а деньги и имущество – конфисковать в пользу новой родины, но, как сказали бы французы – глупо сажать на цепь собачку, которая умеет искать в лесу вкусные трюфели.

Предполагалось, что достойную игру для себя Лазаридис-Гольдштейн скоро обязательно найдёт, равно как и общественно полезное применение для денег на своих счетах…

***

Освоившись в условиях другого мира и оценив свой капитал в окружающей системе координат, Гольдштейн обнаружил, что тот не настолько велик, как это казалось ему раньше по меркам неискушённого советского человека. И он решил восстановить героиновый транзит уже без участия Растопчина, по иному плану.

Теперь это стало гораздо проще: все границы между Афганистаном и Россией были дырявыми, а главное – уже не было особой нужды тащить товар в Европу – потрясённая переменами Россия сама стала огромным рынком для сбыта наркотиков.

Валерий Сергеевич прекрасно видел, что ни одна территория в мире не может предоставить таких бескрайних возможностей – система безопасности страны на тот момент была мало кому опасна.

– А чего они ещё ждали, когда спускали штаны перед циничными дядями? – с глубокомысленным сарказмом заметил Другой. – Вот и подхватили синдром государственного иммунодефицита: теперь там любая зараза – прививается легко, распространяется быстро и может грозить летальным исходом…