Коптский крест

Бундесовская куртка имела широкие карманы, но я все же нацепил на пояс вместительную сплавовскую тактическую сумку черного цвета. Ничего особенного там не было – фотик, пачка пластыря, запасные батареи, верный планшет, три сникерса и перцовый баллончик. Ну и мобильник с транспортной карточкой – куда же без них! На другую сторону пояса я пристроил швейцарский офицерский нож в кожаном чехольчике.

И вот что я еще заметил – в ТОЙ Москве решительно никто не ходил с непокрытой головой. То есть совсем никто. От лоточника до уличного сорванца, от нищенки у церкви до гимназистки, спешащей домой после занятий. Так что я завершил образ лихого хронопутешественника шотландской шапочкой – гленгарри, которую отец привез мне год назад из самой Шотландии. В конце концов, иностранцы мы или нет? А почем они знают, как у нас, на Аляске, ходить принято? Да и вообще – не бейсболку же мне надевать!

Увидев меня, отец демонстративно поморщился, но от комментариев воздержался.

Вопрос с деньгами оставался открытым. Правда, отец бросил в саквояж горсть невесть с каких пор завалявшихся у него массивных серебряных, довоенных еще, полтинников – серебро есть серебро, а вдруг сгодятся? Кроме того, в саквояже оказался средних размеров сверток. А вот что в нем было – отец не сказал, сославшись на то, что он и сам не уверен, пригодится ли его содержимое на той стороне портала. Я, конечно, был заинтригован, но настаивать не стал – все равно сам рано или поздно расскажет, никуда не денется.

Ну что ж, волнующий процесс подготовки ко «входу» можно было считать законченным. Оставалось выйти на лестничную клетку и запереть за собой дверь квартиры.

Глава 10

– Так вы решили, молодой человек? Будете отдавать вашу коллекцию?

Старик-букинист уже в который раз перебирал пачку открыток. Желтые, пергаментные пальцы одну за одной ловко тасовали бумажные прямоугольнички, сортируя их в каком-то определенном, но, несомненно, строго продуманном порядке. Порой букинист задерживался на одной из открыток, вертел ее и так и эдак, поднося поближе к близоруким, слезящимся глазам; брал с прилавка лупу на длинной деревянной ручке, в бронзовой оправе и внимательно рассматривал приглянувшуюся карточку.

– Что же вы так, юноша? Такой интересный экземпляр, как можно столь варварски с ним обходиться? Вот видите – уголок замят… Если бы не это – дал бы за него тридцать копеек, а так – простите-с, но больше двадцати не могу.

– А за все вместе? – робко спросил Николенька. – Сколько за всю коллекцию разом?

Букинист надолго задумался, пожевывая бледными стариковскими губами. И сам Николенька, и облепившие прилавок мальчишки-коллекционеры с замиранием сердца ждали вердикта. Лавочка, куда Николка принес свою коллекцию, прилепилась к китайгородской стене, в известном всей Москве средоточии букинистической и книжной торговли. Вдоль всей старой крепостной стены Китай-города тянулся ряд лавочек – они теснились в нишах стен, вылезали изо всех щелей, уголков и трещин. Это была настоящая ярмарка букинистов. Одна из лавочек – солиднее многих других, с вывеской, застекленной дверью и крохотным зальчиком с массивным прилавком – была известна всем собирателям «карточек» Москвы.

Стоило Николеньке заявить, что он пришел продавать свое собрание, как толпящиеся у прилавка мальчишки накинулись на него, будто стая стервятников на мертвую антилопу. Еще бы – распродажа сулила любому из юных гешефтмахеров выгодные сделки и пополнение собственной коллекции. Особо усердствовали те, кто не просто собирал коллекцию, а сделал это почтенное хобби источником доходов. Они-то давно знали, что, скупая по дешевке коллекции у тех из собратьев, кто решил избавиться от своих коллекций, можно недурно заработать.