Ученик лоцмана

Как раз один из таких крестов открылся мне справа по борту в полном соответствии с «лоцией», когда я, приблизившись к паре створовых знаков, уже собрался переложить румпель – и в этот самый момент заметил на берегу человека, размахивающего большой белой тряпкой.

Побережья и многочисленные островки Кандалакшского залива, как и морские тропки, их разделяющие – это вам не подмосковное шоссе, где можно, и даже порой показано здравым смыслом пролететь мимо голосующего на обочине человека. Нет, тут порядки другие: если машет кто-то с берега, и не с материкового, а с островка-луды – значит, в самом деле надо. И твоё дело маленькое: заглушить движок, остановиться и поинтересоваться, в чём дело и не нужна ли человеку помощь. Отказывать или требовать плату здесь не принято, хотя если «голосующий» сам предложит что-то (как правило, не в денежном, а в товарном выражении, скажем, пачку сигарет, банку консервов или полбутылки «беленькой») – не откажутся, поблагодарят. А в последнем случае, скорее всего, совместно и употребят подношение.

Причины подобного «автостопа» могут быть самые разные: от настоятельной необходимости передать что-то куму в деревне за соседним мыском, до самого настоящего несчастного случая – скажем, лодка перевернулась, напарник ногу сломал, или какой-нибудь приступ аппендицита ни с того, ни с сего свалил человека с ног. В подобных случаях единственная надежда на проходящие мимо лодки и суда – и попробуй только не остановись! Секретов здесь нет, весть о неблаговидном поступке быстро разнесётся по всему побережью, и нарушитель этикета рискует столкнуться с весьма неприятными проявлениями общественного осуждения – от угрюмого взгляда и отказа в мелкой просьбе, до прямого мордобоя. И в любом случае, отношение к вам будет не как к приличному человеку, а как к типу сомнительному и насквозь ненадёжному, и чем быстрее уберётся такой отсюда, тем лучше – а пока стоит держаться от него подальше.

В общем, я заглушил дизелёк (дорка не остановилась, а продолжила неторопливо дрейфовать, увлекаемая приливным течением) выбрался из углубления кормового кокпита, предназначенного доя рулевого, и встал в полный рост у низеньких лееров, держась за ванты.

– Тебе чего, дядя? Стряслось что, помощь нужна?

Человек на берегу что-то крикнул в ответ, но что именно, я не расслышал. Ветер к тому моменту уже разошёлся баллов до трёх, и хоть в салме, прикрытой от его бега грядой невысоких островков-луд, движение воздуха ощущалось слабо, сосёнки и кривые берёзки на берегу шумели так, что напрочь заглушали слова. Я поднял к глазам бинокль – на разделявшей нас дистанции в полторы сотни метров «Беркут» со своим десятикратным увеличением позволял разглядеть незнакомца во всех деталях, словно бы я не торчал сейчас на палубе дорки, а сидел напротив него, скажем, за столиком в кафе.

Итак. Крепкий мужчина среднего роста, с и короткой шкиперской, на норвежский манер, бородкой, седой, но с редкими, почти чёрными прядками. На глаз ему было лет пятьдесят пять; тёмное, словно выдубленное ветрами лицо не позволяло уверенно определить возраст – с тем же успехом ему могло быть и сорок пять, и шестьдесят. По внешности – типичный беломорский рыбак, даже, пожалуй, слишком типичный, словно сошедший со страниц книжки. В особенности, одежда: рыбацкие сапоги-бахилы (кожаные, отметил я, не резиновые, изрядная редкость!) просторная парусиновая куртка расстёгнута, под ней виден свитер вроде водолазного, с широким воротником, прикрывающим шею. Больше всего удивил головной убор – самая настоящая шляпа-зюйдвестка, как их рисуют в детских книжках про морские приключения, и, насколько мне помнится, вживую я здесь таких ни разу не встречал. Сигналы в мой адрес он подавал, размахивая большой белой тряпкой – интересно, где только её взял? Если это майка или, скажем, портянка, тогда стоял бы в куртке на голое тело или без одного сапога… разве что, заранее заготовил, на случай, если кто-то проплывёт мимо? Но тогда логично было бы развести ещё и костёр, чтобы уж точно заметили…

Всё это я додумывал уже на ходу. Подходить к берегу ближе не хотелось – здешних глубин я не знаю, а чтобы подползать на дизеле с промерами, нужен кто-то на носу, с мерным шестом. Так что я сбегал на нос, сбросил в воду маленький якорь, подождал, когда судно снесёт немного течением, подёргал якорный канат, чтобы убедиться что лапы надёжно взяли дно, и стал спускать на воду надувную лодку. Обычно мы таскали её на буксире, но вчера вечером я поднял посудинку из воды и закрепил на крыше рубки, и вот теперь пришлось повозиться несколько лишних минут. Впрочем, не беда – я убедился, что якорь держит (по-хорошему надо бы отдать и второй, с кормы, ну да ладно, сойдёт и так…) спустил в резинку пару коротких вёсел из дюралевых трубок с пластиковыми лопастями, слез сам и, оттолкнувшись от борта, погрёб к берегу.

Вблизи «голосующий» оказался таким же, как и издали, разве что, получше можно было разглядеть плачевное состояние его одежды – вся в прорехах, причём часть дыр была грубо, но умело заштопана толстой парусной нитью. Дополняла картину печать застарелой усталости на выдубленном морскими верами лице, а когда он протянул мне руку и ответил – в речи его явственно угадывался акцент, определить происхождение которого я был не в состоянии. Нам приходилось общаться с норвежскими и шведскими моряками, манера речи жителей страны Суоми тоже была мне знакома – но нет, здесь не было ничего похожего. Акцент был европейским, это да… испанский? Португальский? Может, какая-нибудь экзотика, вроде валлийского или языка Страны Басков? Понятия не имею, но согласитесь: встретить подобную лингвистическую аномалию здесь, на островах Белого моря, да ещё и в исполнении столь колоритного и не похожего на обитателя Пиренеев персонажа – такое способно поставить в тупик…

Сама беседа тоже оставила больше вопросов, чем ответов. Незнакомец не отреагировал ни на одно из названий близлежащих островов или населённых пунктов; все мои попытки узнать, как он оказался на острове, да ещё в столь плачевном состоянии, натыкались на невнятное бормотание, сводившиеся к повторяемому каждый раз вопросу: «Вы можете забрать меня отсюда, капитан?» Капитаном он упорно именовал меня, и это тоже было непривычно, отдавая приключенческим романом в стиле Жюля Верна или Джека Лондона, но уж никак не беломорской действительностью 1993-го года. Имя своё назвать он тоже не удосужился – всякий раз, когда я спрашивал, он словно бы не слышал, перескакивал на что-нибудь другое.

…Странно? Ещё как!..

Но все эти странности мало что меняли. Ясно было, что незнакомец, кем бы он ни был, попал в беду, может, даже потерпел кораблекрушение – в стороне, возле береговых валунов, я заметил измочаленный остов небольшой шлюпки. Что там случилось у него с головой, какие трансформации претерпела психика (всё остальное на первый взгляд у него было в порядке) – это не мне разбираться. А пока – не мог же я бросить этого бедолагу на острове, одного и, скорее всего, без припасов? Поэтому я бросил бесполезные расспросы, сообщив, что раз уж так получилось, то заберу его с собой, на Костьян. Это недалеко, объяснил я, за пару часов дойдём; на острове люди, есть врач, он вас осмотрит, а там посмотрим.

Насчёт врача – это громко сказано; Лёшкина жена Катя до поступления на биофак выучилась на фельдшера и даже несколько лет работала в «Скорой помощи», и успешно закрывала потребности нашего коллектива по части походнополевой медицины. Пусть отсмотрит моего найдёныша, решил я, а там и в самом деле, видно будет…

Я сделал приглашающий жест, указывая на надувнушку – и тут незнакомец снова меня удивил. Он повернулся к кустам, резко свистнул, и на зов оттуда выскочила собака. Она была похожа на западно-сибирскую лайку – неболыпенькая, белая с серо-дымчатым чепраком, стоячими ушками и хвостом, загнутым в колечко. Коротко тявкнув в ответ, собачонка без церемоний запрыгнула в лодку и уселась между банками. На меня она внимания не обратила – один раз только глянула и сразу перевела преданный взгляд на хозяина.

Я недоумённо поднял брови, рассчитывая на объяснения, но их не последовало. Ну… не бросать же собачендру одну на острове? На такую жестокость я способен не был – а потому мы вдвоём взялись за пропущенный вдоль бортов шнур, сдёрнули надувнушку с песка (собака при этом ещё раз тявкнула и улеглась на дно лодки, положив морду на подобранные лапы), забрались сами. При этом незнакомцу пришлось полу своего брезентового плаща, и я увидел на ремне поясе что-то вроде поясной кожаной сумки – тонкой работы, украшенной тиснёным узором и снабжённой позеленевшими от морской воды медными застёжками и такими же медными ободками по кромкам. Крышка её украшала накладная чеканная фигура, тоже медная; в изображении я, приглядевшись, узнал стилизованный силуэт кальмара с хвостом, похожим на зазубренный наконечник копья и, раскинутыми в стороны усаженными присосками щупальца. Форму сумочка имела полукруглую, размер позволял вместить парочку не слишком толстых книг обычного формата или, скажем, несколько алюминиевых тарелок, вложенных одна в другую. Вещь была крайне необычной, и так же слабо вязалась с прочим обликом «спасённого» – подобным изделиям место на фестивале ролевиков-толкиенистов или исторических реконструкторов, которые начали с некоторых пор появляться на просторах нашей родины, но уж никак не на поясе беломорского рыбака…

Пока я гадал над очередной странностью, незнакомец устроился на центральной банке, потрепал собаку по загривку (та довольно заурчала в ответ и лизнула его руку) и взялся за вёсла. Я одобрительно кивнул – есть желание, пусть гребёт, препятствовать не буду – и ткнул пальцем в покачивающийся метрах в двухстах от берега «Штральзунд».

III

Остров Костьян выплыл и-за береговой сопки примерно через полтора часа – высокий, изломанный, в отличие от плоских луд, которыми изобиловали прибрежные проливы-салмы. Дошли мы несколько быстрее, чем я ожидал, и всё благодаря моему новому попутчику: посидев с четверть часа без дела, он предложил поставить в помощь движку паруса. «Ветер попутный, – сказал он, – побежим быстрее, а со снастями управиться помогу.» Я согласился – остаток пути предстояло проделать без метаний по вехам и створовым знакам, почти по прямой, одним, левым галсом, а ветерок, разошедшийся баллов до четырёх, задувал в полный бакштаг, веселя мое сердце убеждённого марсофлота.

«Штральзунд», как и прочие боты серии «СОЛ-800» нёс на двух своих мачтах парусное вооружение гафельного кеча, состоящее из четырёх парусов. Основной, грот, верхняя и нижняя шкаторины которого крепились к гафелю и гику; большой стаксель в виде узкого треугольника, острым концом обращённого вверх и ставящийся на грота-штаге, снасти, оттягивающей к носу грот-мачту; кливер, который полагалось ставить на штаге, идущем от топа мачты к кончику бушприта, и наконец, вспомогательная бермудская бизань, которую ставят довольно редко, только когда предстоят частые лавировки при слабом ветре. Сейчас я решил обойтись гротом и стакселем, о чём и сообщил попутчику. Он кивнул и на удивление ловко взялся за дело: распустил штертики, притягивающие гафель вместе с уложенным складками парусом к гику, в три рывка выбрал грота-фал, подтянул повыше гафель. Грот, трапециевидный парус площадью примерно в пятнадцать квадратов заполоскал, перекинув гик на подветренный борт, пока «попутчик» не выбрал втугую топенант-гик и грота-шкот. Вообще-то на яхтах современной постройки для этого служат особые лебёдки, экономящие силы и позволяющие при необходимости работать одной рукой – но «Штральзунд», как и его систер-шипы был оснащён с претензией на стиль «ретро», а потому снасти приходилось тянуть по старинки, а крепить на обычные деревянные утки и кофель-нагели. Незнакомец управился с этим в несколько движений, и я не мог не оценить его опыт в обращении с парусной оснасткой и особенно искусство в вязании узлов – они словно сами возникали под его заскорузлыми жёсткими даже на вид пальцами.

«Штральзунд» вздрогнул всем корпусом, накренился на правый борт и пошёл быстрее – энергия ветра прибавилась к невеликим лошадиным силам дизелька. Я одобрительно крякнул и убавил обороты.

Выбрав слабину так, чтобы полотнище грота не полоскало, попутчик взялся за стаксель и обошёлся с ним так же быстро и умело. Закончив, он завёл оба шкота на утки и уселся на наветренный борт, причём место он выбрал так, чтобы иметь возможность видеть, что происходит у нас по курсу – мне-то обзор закрывала рубка и задранный полубак с бушпритом и висящей под ним верёвочной сеткой. Что ж, предосторожность нелишняя – отлив уже в самом разгаре, и не хватало ещё налететь на полном ходу на притаившийся под водой камень, или притопленное бревно, из числа тех, что десятками тысяч выносит каждый год в море Северная Двина. Впрочем, торопиться особо некуда – «Штральзунд» весело бежит в нужную сторону, никаких видимых препятствий не было, и я уже начал прикидывать, как лучше будет заходить в бухточку за островом, где располагалась наша якорная стоянка. Пожалуй, стоит обогнуть Костьян мористее – так получится слегка дольше, но зато не придётся лавировать среди луд, во множестве рассыпанных под берегом, обращённым к материку. И тогда можно будет, выйдя на открытый простор, обращённый в сторону залива, сделать поворот оверштаг, потом привестись к ветру – и добежать до места красуясь собой, в крутой бейдевинд, с сильным креном, неся на форштевне высокий белопенный бурун. Я ещё раз прикинул расстояние и направления ветра и течений: так, этим галсом мы будем идти ещё четверть часа, а потом надо готовиться к повороту. Учитывая недостаток рабочих рук на судне – операция не самая простая. Но беспокоиться не о чем, новый, временный член команды уже продемонстрировал свою квалификацию…

– Вижу, вам приходилось ходить на парусных судах? – спросил я, вынужденно повысив голос – приходилось перекрикивать громкое шипение и барабанные удары волн в деревянный корпус. – На крейсерских яхтах, или на чём-то посерьёзнее?

– Мне на всём приходилось ходить. – отозвался он. «Штральзунд» как раз вырезался за Костьян, и ветер резко зашёл к норду. Грот захлопал, заполоскал, я налёг пятой точкой на румпель, а мой попутчик принялся торопливо выбирать шкоты. Теперь мы шли по-прежнему, левым галсом, но гораздо круче к ветру – соответственно, увеличился крен, и волны нет-нет, да захлёстывали планширь.

– А это что там, маяк? – внезапно спросил он и вытянул руку в сторону дальнего берега. Собака при этом его жесте выскочила на крышу рубки и сделала в указанном направлении стойку – точь-в-точь, как сеттер на дичь, ушки торчком и даже свёрнутый бубликом хвост немного распрямился, и нервно подрагивает. Я пригляделся – вдали, на фоне острова Великий, что отделяет Великую Салму от Кандалакшского пролива, мигала крошечная световая точка.

– Маячный буй, автоматический. – я искоса глянул на карту, которая лежала на откидном столике, придавленная пружинным зажимом, буй был помечен на ней красным крестиком с трёхзначным номером. – Отмечает судовой ход для крупнотоннажных судов. Ходя тут иногда до Пояконды и обратно… хотя, какие они крупнотоннажные, смех один. Вот в Кандалакшу здоровенные дуры тянутся, но не здесь, далеко, по ту сторону островов.

Он помолчал несколько секунд, словно оценивая сказанное, проверил, надёжно ли крепится на утке шкоты, и полез под полу плаща – в ту самую замеченную мною давеча поясную сумочку. Наощупь открыл и, зацепив тремя пальцами, извлёк на свет небольшой предмет, блеснувший на солнышке хрустальным оптическим стеклом и полированной тёмной, старинной даже на вид, бронзой.

Я собрался, было спросить, что это такое, но тут стало не до вопросов: «попутчик» пристроил непонятную штуку на колене (теперь она всё больше напоминала старинную астролябию) и стал ловко перещёлкивать лимбы, то проворачивая на несколько делений, то совмещая с подвижными выступами, то бросая зачем-то взгляд на неяркое солнце. Подожду, что будет дальше, решил я, вытягивая всё же шею, так чтобы лучше разглядеть все эти необычные манипуляции, сопровождавшиеся звонкими металлическими щелчками.

«Попутчик» первым прервал молчание, нарушавшееся до сих пор только шипением воды у скулы да тоскливыми криками чаек.

– Вам, случайно, не известны наши нынешние координаты? Желательно, как можно точнее?

Я едва не поперхнулся от неожиданности.

– Только Костьяна. Шестьдесят шесть градусов двадцать девять минут сорок… нет, сорок одна секунда северной широты, Тридцать три – двадцать три и… то ли пятнадцать, то ли семнадцать секунд восточной долготы. Точнее, извините, не знаю, тут на карте стёрто…

Думаете, я помнил координаты Костьяна наизусть? Как бы не так – просто Лёша Волков, набрасывая на меня кроки, зачем-то пометил их совсем уж крошечными цифирками ниже названия островка. На моей памяти они понадобились впервые – и, что характерно, не мне.

– Благодарю.

Новая серия металлических щелчков. «Попутчик» всмотрелся в испещрённые неразличимыми с такого расстояния значками металлические кольца и ползунки, удовлетворённо крякну и убрал «астролябию» в поясную сумочку. Когда он снова заговорил, голос его был сухим, резким; незнакомый акцент усилился ещё больше.

– Поворачивайте на маячный буй. – сухо распорядился он.

…вот-те – нате, хрен в томате!..

– Это с какого такого перепугу? – осведомился я. – Нам к тому берегу не надо. Сейчас вот увалимся под ветер и пойдём в проливчик между Костьяном и во-он теми маленькими островками.

И для убедительности махнул рукой.

– Мне надо. – голос стал ещё суше, резче.

– Вам надо – вы и добирайтесь, А меня люди ждут.

Происходящее стало меня раздражать. Что за наглость, в самом деле? Нет, я понимаю, старших надо уважать, к тому же у человека неприятность – но всему же есть предел!

Однако, совсем уж обострять ситуацию не хотелось.

– Да вы не переживайте, за сутки-двое наверняка найдётся оказия. Мимо Костьяна много рыбаков ходит, и туристы тоже. Договоритесь – они вас подбросят на Великий, а мне, правда, сейчас некогда…

Он поднялся, держась за вантину, запустил руку в складки плаща, а когда вытащил её, то в ладони оказался большой револьвер с массивным стволом. Чёрная дырка дула смотрела точнёхонько мне между глаз.

– Я уже нашёл… оказию И лучше бы тебе, парень, не упрямиться.

Я немного разбираюсь в оружии – крупноформатная толстая книга «Пистолеты и револьверы» Жука, встречалась вам такая? Чудище, которое «попутчик» извлёк из-под своего плаща, нисколько не походило на «Наган», зато до чрезвычайности напоминало британский «Веблей-Скотт», вроде того, что мелькает в телесериале «Приключениях Шерлока Холмса и доктора Ватсона». Не самый распространённый в наших краях образец огнестрела – гранёный длинный ствол, как и полагается армейской, офицерской модели, прихотливо вырезанная гребенчатая мушка. Пугач? Игрушка, испанская копия исторического образца, какие в последнее время во множестве мелькают на полках сувенирных магазинчиков? Ох, не похоже – вон, тёмно-серые кончики пуль выглядывают из каналов ребристого барабана, воронение на металле кое-где вытерто до белизны, словно от частого использования – да и не держат копии вот так твёрдо, уверенно.

Мне почему-то не было страшно. Вот нисколечко! Сиди я сейчас в салоне пассажирского лайнера, в проходе которого размахивает какой-нибудь «Береттой» или «Узи» смуглый тип с физиономией, до глаз прикрытой платком-арафаткой – я бы, наверное, обмочился от страха. Знаем, читали, видели по телевизору… А тут – ситуация настолько неправдоподобная, что поневоле воспринимаешь её, как эпизод из книжки – вроде «Повестей-сказок» Виталия Губарева, где трое пионеров попадают на тропический остров с пиратами.

…во что ты вляпался, парень?..

– Говорю последний раз: поворачивай к маячному бую. – повторил «попутчик», и собака, свернувшаяся калачиком на решётчатых пайолах у его ног, подняла на меня взгляд и коротко тявкнула. – И не надо бояться, я не пират, грабить или убивать не собираюсь. Но если будешь и дальше упрямиться – придётся справиться без тебя. Ты как, сам за борт выпрыгнешь, или помочь?

«А ведь он не шутит, – понял я. Конечно, сейчас не осень, температура воды – градусов десять, но всё равно – заплыв до берега, пусть и в спасательном жилете (вот он, лежит на банке под рукой) меня нисколько не привлекает…»