Ученик лоцмана

– Приятно иметь дело с образованным человеком. – собеседник довольно крякнул и снова отхлебнул эля. – В общем, так оно и есть, но… не совсем. Представь себе колесо. Обычное такое, от телеги, с ободом, спицами и ступицей. Представил?

Для убедительности он стал что-то чертить рукояткой ножа на столешнице. Следа на тёмном потрескавшемся дубе не оставалось, но рассказчика этот факт нисколько не смущал.

Мы сейчас здесь, – он ткнул ножом в центр воображаемого круга, – в ступице этого колеса. Попали мы сюда из мира, откуда я тебя забрал, – ну хорошо-хорошо, похитил, я ведь уже попросил извинения! – вот отсюда, с обода…

Ещё один тычок кончиком лезвия в безответную столешницу.

– …а здесь мы оказались, пройдя по Фарватеру, то есть по спице – вот так, смотри…

Острие прочертило линию между воображаемой ступицей и точкой на ободе, где, по словам мастера Валу, находится мой родной мир, Земля.

– Все миры, те, которые ты назвал «параллельными» – мы-то называем их Внешними – расположены на ободе воображаемого колеса. Некоторые из них соседствуют, некоторые разделяют один-два мира, другие находятся на противоположном краю обода. Но все объединяет одно: попасть из одного мира в другой, где бы они не находились, можно только пройдя по спице-фарватеру, миновав по пути ступицу. Вот этот самый центральный, или Маячный Мир, в котором мы с тобой сейчас и находимся. Это понятно?

И он с размаху воткнул нож в центр воображаемого «мирового колеса». Устроившиеся за соседним столом посетители таверны покосились, услыхав звук удара, но больше никак не отреагировали.

– Понятно. – кивнул я. – Примерно так я себе всё и представлял, с некоторыми расхождениями, разумеется. Значит, корабли путешествуют между мирами… надо полагать, торговля? А ваш мир, центральный, ступица, с этой торговли и живёт, предоставляя проходящим, транзитникам, разные услуги, верно?

– Всё-то ты понимаешь… – буркнул мастер Валу. – Удивительно прямо!

– А какую роль во всём этом играют маяки? – я сделал вид, что пропустил его комментарий мимо ушей. – Как я успел заметить, у вас к ним, к маякам, особая склонность?

Маяк только один! – указующий коричневый, с обгрызенным ногтем, в заусенцах перст уставился в потолок. – Истинный, главный Маяк, который ведёт моряков, странствующих по Фарватерам, не давая им сбиться с курса. Да ты сам его сегодня видел, на мысу, не забыл?

– Такое забудешь… – я покачал головой, припомнив гигантскую башню маяка, возносящуюся над гаванью, казалось, до самого зенита. – И что же, это его огонь мы видели в тоннеле?

– На Фарватере. – поправил меня мастер Валу. – Приучайся к правильным терминам, парень. Любой маячный фонарь в любом, самом занюханном, окраинном мире светит его отражённым светом, и неважно, где стоят эти фонари – на каменных башнях, на плавучих маячных буях, или вовсе на конце жерди, воткнутой в землю на верхушке прибрежного холма. Любой из маяков может послужить ориентиром для входа на Фарватер. Некоторые из них специально настроены так, чтобы как можно сильнее отражать свет Истинного Маяка – их смотрители знают о своей роли и поддерживают фонари в нужном состоянии. Такие маяки занесены в Реестр, известный всякому Лоцману, проходить через них на Фарватеры просто и безопасно. Другие же, и их огромное большинство, сами по себе – вроде того буя, которым воспользовались мы с тобой. И делать это, как ты, полагаю, заметил, порой весьма рискованно и всегда очень непросто. Помнишь, какая свистопляска встретила «Штральзунд» на входе в Фарватер?

– Ещё бы! – хмыкнул я. – До сих пор не могу понять, как нас не разнесло в щепки?

– Могло бы и разнести. С «дикими» маяками – так мы называем те, что не занесены в Реестр – никогда не знаешь, чем дело закончится. И, тем не менее, их свет тоже содержит отражённые лучи Истинного Маяка, того, на который ориентируются Лоцмана, ведя корабли по Фарватерам между мирами!

Окончание фразы прозвучало особенно торжественно. Гул голосов в таверне стих, взгляды сидящих за соседними столиками обратились к нам, кружки застыли в руках, а разговоры смолкли сами собой. Продолжалось это недолго, не больше пяти секунд – снова оловянные донца застучали о столешницы, снова заскрипели скамьи, зазвучали со всех сторон обрывки фраз на незнакомом языке. Я помотал головой, отгоняя наваждение.

– Ну, хорошо, допустим. И вы, насколько я понял, и есть один из таких Лоцманов?

Я постарался, чтобы это слово, «Лоцмана», прозвучало в моём исполнении так же, как и у собеседника – подчёркнутопафосно, с большой как бы буквы. Мастер Валу кивнул.

– Верно. Только мы знаем, как вывести судно на Фарватер и как управлять им, чтобы не оказаться выброшенным прочь.

– Эта ваша бронзовая штучка, вроде астролябии? – припомнил я. – Я так и подумал, что это какой-то навигационный инструмент, связанный с такими перемещениями!

– Правильно подумал. – кивнул собеседник. – Астролябии – они, кстати, именно так и называются, – есть у каждого Лоцмана.

Он похлопал себя по боку, где под полой плаща, рядом с заткнутым за пояс револьвером висела узорчатая сумочка.

– И у тебя, парень, будет такая же – если ты примешь моё предложение.

Я откинулся на спинку скамьи и поиграл в пальцах двузубой вилкой с насаженной на ней жареной рыбёшкой.

– Видимо, сейчас я должен заорать от восторга и вскочить со словами «Да! Да! Согласен! Давайте поскорее?..»

Он посмотрел на меня с интересом.

– А ты что, не согласен? Стать Лоцманом – настоящим Лоцманом, которому могут открыться все тайны Фарватеров и маяков – может далеко не каждый, а в тебе я вижу нужные способности.

…опаньки! Вот это новость!..

– Какие именно, не секрет?

– Не секрет. Но сейчас объяснять бесполезно, пока ты слишком мало знаешь, да и не всё можно объяснить, надо почувствовать. Если согласишься – сам всё поймёшь. Учти, такие предложения…

– …да-да, знаю, делаются один раз в жизни. – я сжевал остатки рыбёшки и глотнул эля. – Но у меня вообще-то свой дом, своя жизнь, родители, друзья – с ними как? Предлагаете забыть и начать всё с чистого листа?

Он со стуком положил нож на воображаемый рисунок «мирового колеса» – от него на столешнице осталась лишь крошечная зарубка на месте ступицы, куда он, разгорячившись, воткнул острие.

– Я понимаю, всё это несколько…м-м-м… неожиданно. Ты устал, потрясён, тебе надо всё обдумать, переварить… погоди! – он вскинул ладони, увидев, что я собираюсь возразить. – отправляйся сейчас в свою комнату, тётушка Гвинкль уже всё приготовила, а завтра с утра я за тобой зайду. Отправимся в Гильдию Лоцманов и там закончим наш разговор.

И, не слушая больше возражений, мастер Валу встал из-за стола и жестом подозвал хозяйку трактира. А я вдруг ощутил колоссальную усталость, оставившую мне единственное желание: прямо сейчас наскоро ополоснуться хоть холодной водой из кувшина, если здесь не найдётся нормального душа, а потом завалиться в постель. А там, и правда, видно будет – утро вечера мудренее, не зря ведь предки сочинили эту поговорку?

Ночь. Жаркая, душная – от накинутого ею горячего, влажного одеяла не спасает даже вливающаяся в окно морская свежесть, сдобренная запахами солёной рыбы, угольной копоти, смолы и прочими ароматами порта. В маленькое окошко заглядывает большая масляно-жёлтая луна; я лежу в крошечной комнате, где из всей меблировки только узкая кровать с высокими деревянными спинками, хромоногий табурет да кувшин с водой – прочие удобства в коридоре.

Когда я поднимался по узкой лестничке на второй этаж, казалось, что провалюсь в сон, стоит только прикоснуться ухом к подушке. Но нет, не получается: сколько ни пытался, сколько не ворочался с боку на бок – сон никак не шёл, и мысли упорно возвращались, к тому, что я узнал за этот безумный, самый, наверное, безумный за всю мою не такую уж и короткую жизнь. А потому, когда дверь комнаты начала с лёгким скрипом приоткрываться – подскочил, словно подброшенный пружиной, сел на кровати и зашарил рукой по спинке стула, где на продетом в джинсы ремне висел нож в перехваченных узким ремешком ножнах.

VI

Не то, чтобы я ожидал нападения – просто не мог забыть гранёного ствола его револьвера, уставленного мне между глаз, а так же отвратительное чувство беспомощности, зависимости от чужой воли, охватившее меня в тот момент. Да, потом мастер Валу извинялся и проявлял, как мог, дружелюбие и всяческое расположение по моему адресу, охотно отвечал вопросы, и даже сунул на прощание увесистый, глухо звякнувший мешочек с монетами – но осадочек, как говорится, остался. Кстати, перед тем, как лечь, я высыпал его содержимое на ладонь – не меньше трёх десятков увесистых кругляшей, тускло блеснувших в свете свечи тёмным жёлтым металлом. Я едва удержался, чтобы не попробовать одну на зуб – золото, конечно, что ж ещё? Изображения на аверсах и реверсах монет были мне, по большей части, незнакомы, разве что на полудюжине встречались арабские и римские цифры. Размеры монет впечатляли – мне приходилось держать в руках николаевские червонцы, и самая мелкая из этих была больше как минимум, вдвое. Солидная плата за беспокойство, ничего не скажешь, не обманул «пират». Вот, кстати, ещё причина, чтобы кто-то настроенный не слишком дружелюбно побеспокоил меня ночью…

Но дело, конечно, было не в опасении грабителя – я не допускал такой возможности всерьёз. Я был один, в незнакомом, совершенно невозможном с точки зрения имевшихся у меня представлений об устройстве Мироздания месте, и рассчитывать мне было не на кого, кроме как на самого себя. И на этот вот нож, купленный в Москве, в магазине «Охота», привлёкший меня претензией на знаменитый «Ка-бар». На рыжих кожаных ножнах, как и на чёрном оксидированном клинке даже маркировка соответствующая имелась – «USMS», сирень «Корпус Морской пехоты США» – чтобы легковерный покупатель вроде меня не заподозрил китайскую подделку. Впрочем, заточку нож держал неплохо, ладони сидел удобно, и вид имел достаточно грозный – а что ещё, если подумать, нужно владельцу подобного холодняка?

Но не об этом я думал, конечно, нащупывая в темноте рубчатую рукоять. Дверь всё скрипела, открываясь с неестественной какой-то медлительностью, и я успел не только высвободить нож из ножен, но и перевернуть его лезвием вверх, так, чтобы плоское стальное навершие легло в пальцы, а сам клинок полностью скрылся за предплечьем. Я люблю ножи, успел вволю поупражняться с приобретением, и теперь был уверен, что сумею одним движением перехватить ка-бар, неважно, прямым или обратным хватом. И даже, если понадобится, метнуть, не вставая с койки – резким взмахом, на пол-оборота клинка.

Дверь тем временем распахнулась почти наполовину, но в комнату никто входить не торопился. В коридоре, в самом конце горела масляная лампа, её свет пробивался в комнату под дверью узкой полоской – и теперь, когда дверь чуть приоткрылась, я угадывал фигуру, притаившуюся сбоку, за косяком. Да, так и есть – вот тень на стене шевельнулась, и мне стало ясно, что роста визитёр небольшого, сложение имеет субтильное, и вообще…

…да, так и есть – короткая фраза с вопросительными интонациями, прозвучавшая из-за двери, была произнесена женским голосом, тихо, почти шёпотом. Слов я, разумеется, не понял, но и без перевода было ясно, что ночной гость – вернее гостья – просит позволения войти. Я торопливо прикрыл голые ноги свисающим с койки одеялом, покосился на окошко – не ждать ли и оттуда каких-нибудь сюрпризов? – и лишь тогда на чистейшем русском языке, стараясь, чтобы голос звучал, по возможности, непринуждённо и не выдал бы меня невольной дрожью, сказал: «Войдите!»

Дверь ещё приоткрылась, в образовавшуюся щель проскользнула тёмная фигура – и замерла в шаге от порога. Тусклый свет из коридора падал на стену узким прямоугольником, и на его фоне я не мог различить ни цвета волос, глаз, ни даже черт лица визитёра. Однако, очертания силуэта вместе с лёгкой, почти неслышной поступью давали понять, что я не ошибся. Незваный гость – женщина, причём молодая.

– Чему обязан удовольствием видеть вас, сударыня? – осведомился я, и тут же выругал себя за очевидный идиотизм вопроса. Во-первых, таверна «Белого дельфина» мало походит на великосветский салон, а во-вторых – ночная посетительница наверняка ни слова не поняла из сказанного.

Но, видимо, вопросительные интонации говорили сами за себя: она сделала ещё шаг, оказавшись на середине комнаты, и заговорила – горячо, сбивчиво, помогая себе жестами. При этом она попала в косую полосу лунного света, что лежал поперёк моей комнаты бледной косой полосой, и теперь я мог разглядывать её в полное своё удовольствие.

А посмотреть было на что: невысокая, изящно сложённая, с правильными чертами лица, которые при иных обстоятельствах натолкнули бы на мысль о некоторой доле латиноамериканской крови, она сразу удивила меня своим гардеробом. Все женщины, независимо от возраста, которых я встречал за недолгие часы своего пребывания в Зурбагане, были одеты в консервативном, патриархальном стиле: длинные, до пят юбки и платья, накидки, плащи, почти целиком скрывающие фигуры, на головах: чепцы или шляпки, в зависимости от статуса. Служанки в таверне носили светлые блузы, а на головах имели что-то вроде кружевных наколок под пару к кружевным же фартучкам. Старая добрая Европа конца прошлого, девятнадцатого века – как, впрочем, и почти всё остальное, что я успел тут подглядеть.

Костюм же ночной гостьи пребывал в разительном несоответствии с этой, видимо, общепринятой здесь манерой одеваться. Она была в форме курсантов Морского Лицея – целая их компания, человек в пять-шесть занимала один из угловых столов в зале «Белого дельфина»; мастер Валу почему-то счёл нужным обратить на них моё внимание, так что разглядел я их довольно подробно. Эти молодые ребята, младшему из которых не исполнилось и шестнадцати, а старший вряд ли перевалил за двадцать, щеголяли во фланелевых, тёмно-синего цвета форменках с полосатыми воротниками-гюйсами, узкими, в отличие от наших, матросских. Брюки, слегка мешковатые, с пуговицами по бокам, широкими кожаными ремнями, на ногах тяжёлые матросские башмаки, поверх них икры затянуты белыми, с латунными пуговицами то ли гетрами, то ли гамашами – бог знает, как называется эта деталь гардероба… На ремнях болтались в чёрных кожаных ножнах кортики, скорее даже, тесаки с прямыми широкими клинками и массивными трёхдужными эфесами – впрочем, большинство «курсантов» избавились от этих аксессуаров, и теперь оружие валялось на скамьях вперемешку с белыми с чёрными тульями бескозырками, украшенными на макушке легкомысленными ярко-зелёными помпонами.

Между прочим, я обратил внимание, что эти парни бросают на моего провожатого настороженные, если не сказать, неодобрительные взгляды. Вот с чего бы это, а? Ладно, потом будем гадать…

Но я отвлёкся. Ночная гостья была одета в точности, как «морские лицеисты», включая кортик-тесак и форменный головной убор с помпоном. Держала она его в правой руке и энергично им размахивала, видимо, полагая, что сделает этим свои слова понятнее для бестолкового иностранца. Напрасно, разумеется – я не разобрал ни единого слова, зато убедился, что волосы у незнакомки рыжевато-каштановые, коротко подстрижены, шея изящная и весьма эффектно смотрится в вырезе белой блузы, поддетой под форменку. С этой шеи свисала тонкая, кажется, серебряная, цепочка, но что именно на ней висит – я видеть не мог, зато отлично разглядел, что скрытые под сукном формы имеют размер никак не меньше второго и в иной ситуации заслуживали более пристального внимания.