Люблю товарищей моих

– Элиз бар в тот момент показался мне таким маленьким, – засмеялся Юра.

В одном из эссе Белла Ахмадулина так описала наш кахетинский пир:

«Однажды осенью в Кахетии мы сбились с дороги и спросили у старого крестьянина, куда идти. Он показал на свой дом и строго сказал: «Сюда». Мы вошли во двор, где уже сушилась чурчхела, а на ветках айвы куры вскрикивали во сне. Здесь же, под темным небом, хозяйка и ее две дочери ловко накрыли стол. Сбор винограда только начинался, но квеври – остроконечные, зарытые в землю кувшины – уже были полны юного, еще не перебродившего вина, которое пьется легко, а хмелит тяжело…»

И еще упоминание о нем в статье о Г. Табидзе.

«… Так я поверила вам, старый кахетинский крестьянин, чьи руки можно читать, как книгу о щедрой земле, о долгом труде. Спасибо вам, что вы позвали нас в дом только за ту заслугу, что мы были путники, бредшие мимо, что луна вставала над виноградником, что стихи Галактиона, сложные для некоторых специально ученых людей, для вас были вовсе просты…»

Вечерело, когда мы, тепло попрощавшись с хозяевами, поехали дальше.

Наконец мы набрели на какой-то постоялый двор. Элизбар бодро, то и дело подтягивая по странной привычке штаны, направился к администратору. И вскоре вышел довольный собой и переговорами. «Порядок, – сказал он, мужчины обеспечены ночлегом». К. Л. угрожающе надвинулся на него: «А женщины?!» Элизбар пожал плечами. Забыл что ли о них. Тогда К. Л. и я пошли к администратору. В коридоре гостиницы мы услышали вопль: «Что я вам, белый медведь?» Оказывается, незадачливый путник полез под душ, не поинтересовавшись заранее, есть ли горячая вода в этой забытой богом ночлежке. У К. Л. отпала всякая охота разговаривать с администратором, и мы поехали в сторону Цинандали.

Не помню, как мы очутились в доме председателя колхоза. Он был лично знаком с К. Л. и принял гостей с царскими почестями.

Кахетинцы – народ хлебосольный и немногословный. Поэтому я немного сдрейфил, когда хозяин дома, а значит и тамада, назначил меня своим помощником и виночерпием. Говорил он просто, коротко. Я должен был «развивать его идеи» и следить за тем, чтобы у всех стаканы были наполнены до краев.

Тост за К. Л. я оформил таким рассказом:

– Как-то мы с товарищем бродили по Кахетии, просто хотелось развеяться, отстраниться от дел, найти в езде забвение. Проезжая мимо неуклюжего особняка, мы вспомнили, что в нем живет брат нашего друга, грузинского писателя Натрошвили. И постучались к нему в дверь. Мы представились приятелями Георгия и передали привет от брата. Тот пригласил нас войти в дом. Но мы заколебались. Он вторично предложил: «Вошли бы…» Мы сдуру отказались. Через несколько дней Г. Натрошвили при встрече намылил мне шею: «За что ты обидел моего брата? Пока он с вами беседовал, женщины зарезали цыплят, накрыли стол. А вы убежали. Некрасиво!»

И сейчас, подымая бокал за Константина Лордкипанидзе, я хотел бы сравнить его книги с тем немногословным кахетинцем. На первый взгляд произведения К. Л. скромны, непритязательны. Они как бы только приглашают читателей: «Вошли бы…» Но за этой неброскостью скрывается великое обилие яств – художественные находки, отточенные фразы, выпуклые образы…

Председатель отпустил нас только в полдень.

Привал мы устроили на Гомборском перевале. Отдыхали на зеленой полянке. И только Элизбару не сиделось на месте. Тогда Белла шутливо отшлепала его, мол, он наш приемный сын и должен уметь вести себя в обществе. Элизбар подтянул штаны, притворно надулся и прилег, положив голову на мамины колени. Белла принялась расчесывать ему волосы как ребенку. Мила шепнула мне: «Как сильна в Белле природная тяга к материнству, жаль, что нет у нее детей». А я вспомнил, как часто Белла во время пиров предлагала мне незаметно для других выпить за моих крошек Маришку и Фелика. Через несколько лет Белла удочерила прелестную Анну.

Обычно К. Л. мгновенно вспыхивал, но так же быстро отходил. Но случались и исключения. Расскажу потешный эпизод.

Будучи редактором журнала «Цискари», К. Л. опрометчиво снял с работы комсомольского поэта. Расплата не заставила себя долго ждать.

Перед окнами редакторского кабинета, которые выходили на тихую улицу, вдруг возник шарманщик и завел бесконечную однообразную музыку.

К. Л. распахнул окно и попросил пока что вежливо прекратить концерт. Но тот и ухом не повел.

На второй день с утра улицу вновь огласили звуки шарманки. К. Л. не на шутку рассердился, однако найти управу на музыканта не смог.

Третье утро стало точной копией предыдущих дней. Редактор приказал сотрудникам выдворить назойливого шарманщика. А через полчаса тот как ни в чем не бывало занял свой пост. Он крутил шарманку, изредка поглядывал на затаившегося комсомольского поэта, который многообещающе размахивал пачкой денег.

К. Л. потерял покой и даже, как потом признался, сон. Работа редакции была парализована. Наш поэт довольно потирал руки.

Но в конце концов и ему осточертела эта страшная месть, а может, деньги кончились? Жизнь редакции вернулась в нормальное русло. И все же К. Л. с тайным страхом нет-нет, да выглядывал в окно, ища глазами шарманщика.

Случай этот послужил ему хорошим уроком. С того дня К. Л. больше не увольнял нерадивых сотрудников, а пристраивал в другие редакции.

* * *

В то смутное время проклевывалось новое поколение русской поэзии, и мы страстно желали привлечь молодых поэтов к сотрудничеству в «Лит. Грузии». Но как? Одними скромными гонорарами за переводы заманить их было очень трудно. Вот мы и прибегли к «маленьким хитростям». Стали печатать рядом с переведенными стихами оригинальные произведения русских поэтов. Так налаживались связи, завязывались дружеские отношения. Русские поэты все чаще приезжали к нам, и мы получали помимо переводов еще и стихи, внушенные грузинскими впечатлениями. Такие подборки мы вскоре стали печатать и без обязательного соседства с переводами.

Стихотворение о Грузии, заключающее поэму Б. Ахмадулиной о Пастернаке, послужило лишним предлогом для опубликования всех глав. Хотя эта публикация не осталась безнаказанной. Белла ни разу не упоминает имени героя поэмы, однако «Комсомольская правда», неэтично раскрыв кавычки, обрушилась на нас с резкой статьей. Одного только не учли комсомольские вожди – благородного характера грузин. Борис Пастернак слишком много сделал для грузинской поэзии, и никто не стал наказывать нас за поэму о нем.

Раз уж к слову пришлось, низко поклонюсь Грузии, радушию ее народа и повторю вслед за Беллой: «Он утверждал: между теплиц и льдин, чуть-чуть южнее рая, на детской дудочке играя, живет вселенная вторая и называется – Тифлис».

Помню, мы с Беллой зашли к моему приятелю в ЦК, а вечером она мне сказала на прощание: «Что вы за народ, грузины? У вас даже в ЦК работают милые люди». Вообще Белла воспринимала меня только в контексте с Грузией, и это мне понятно, но почему Виктор Некрасов, даря мне, уже израильтянину, в Италии свою фотокарточку, подписал:

«О, Грузия! Приятно с ней встретиться в Венеции!

В. Некрасов 2.12.88»-

не знаю. Впрочем, догадываюсь…

Совсем недавно мне позвонил племянник Девик Гахокидзе и поздравил. Я не понял, с какой радости. Он удивился, ты не читал в книге «Избранное» Беллы Ахмадулиной стихи о Бобе и Эдике? Я не поверил своим ушам.

Белла, родная, вспомнила нас в новом тысячелетии и, словно в подтверждении моих слов о «контексте с Грузией», прислала стихотворный привет.

В грехах неграмотных не каясь тех,
кто явился мне вчера,
мое печальное: нахвамдыс[1 - Нахвамдыс (груз.) – до свидания]
сказать и страшно, и пора.
Сгущается темнот чащоба.
Светильник дружества погас.
С поклажей: «Боба, гамарджоба[2 - Гамарджоба (груз.) – здравствуйте.]»,
в чужбину канул Боба Гасс.
И Эдик Елигулашвили,
что неразлучен с Бобой был,
в той вотчине, что много шире
и выше знаемых чужбин.

* * *

Воспользовавшись таким прекрасным предлогом, как всесоюзный съезд писателей, мы решились на публикацию в одном номере и воспоминаний о встречах с Б. Пастернаком, снабженных редкими фотокарточками, и статьи М. Зощенко, и стихов А. Ахматовой.

Цикл стихов Анны Ахматовой попал к нам кружным путем. В одном из писем Белла сообщала нам: «…Может, вы получите несколько переводов от Иосифа Бродского – я дала ему немного подстрочников. Говорят, он прекрасно переводит. Будьте к нему приветливы…» Я сочинил Бродскому письмо с просьбой прислать переводы и оригинальные стихи, авось, напечатаем. И. Бродский не замедлил с ответом, прислал свои стихи и обещал вдогонку подбросить и переводы. А тут подоспела и повторная просьба Беллы: «Если получите переводы Бродского, будьте к ним, пожалуйста, добры». Но переводы все не поступали, а номер был почти готов. Хотя недоставало «изюминки». Зная о дружбе Бродского с Ахматовой, я поинтересовался в очередном письме, нельзя ли разжиться неизвестными стихами великой поэтессы? Бродский переадресовал мою просьбу Л. К. Чуковской, которая любезно откликнулась на мое письмо.

«Уважаемый тов. Гасс!

Иосиф Александрович Бродский сообщил Вам истинную правду. Я действительно имела честь работать с Анной Андреевной Ахматовой над составлением ее последнего сборника «Бег времени». У меня на столе лежат до сих пор папки с проверенной А. А. и мной машинописью – копия того, что было сдано в издательство. Таким образом, у меня на руках остались стихотворения – их немало! – которые редакция из сборника удалила.

После кончины А. А. большинство этих стихотворений были напечатаны в журналах. Теперь у меня осталось немногое, но драгоценное. Объясняю, что:

Первое. Несколько – 3-4-5 стих. из «Бега времени», либо нигде не печатавшихся, либо печатавшихся очень давно (в двадцатые годы). Второе. Вам, наверное, известно, что Ахматовой был написан целый цикл стихов, посвященных событиям 37–38 гг. Из этого цикла только три стихотворения напечатаны у нас. А ведь «Реквием» по-русски и не по-русски, к стыду нашему, напечатан только за границей.

На моих глазах в 62 г. А. А. предложила его журналу «Новый мир» – не напечатали. Включила «Реквием» в «Бег времени» – выкинули. А между тем, это великое произведение русской поэзии, и чем скорее оно будет опубликовано, тем лучше. Имеет ли смысл послать вам «Реквием»? Или прислать отдельные стихи разных лет? Телеграфируйте, я вышлю немедленно. Однако зря посылать «Реквием» мне не хочется – если шансов нет совсем.

Жму руку

Л. Чуковская»