Люблю товарищей моих

Словно утлые щепки вас влекло и несло.
Вас качало поэзии море.

По утрам до поверки спокойны, тихи,
Вы на нарах слагали стихи.
От бескормиц, как щепки, тощи и легки,
Вы на марше слагали стихи.

Весь барак, как дурак, бормотал, подбирал,
Рифму к рифме и строчку к строке,
То начальство стихом до костей пробирал,
То стремился излиться в тоске.

Ямб рождался из мерного боя лопат,
Словно уголь, он в шахтах копался.
Точно так же на фронте из шага солдат
Он рождался в строфы и слагался.

И хорей вам за сахар заказывал вор.
Чтобы песня была потягучей,
Чтобы долгой была, как ночной разговор,
Как Печора и Лена тягучей.

Борис Слуцкий в благодарность за публикацию прислал нам книгу с автографом:

«Республиканским редакторам от потрясенного их смелостью автора районного масштаба.

Б. Слуцкий»

Для напечатания писем Бориса Пастернака нам не надо было искать предлога – ведь они адресовались грузинским друзьям. Но мы решили снабдить публикацию иллюстративным материалом.

Я пошел к Ладо Гудиашвили, которого связывала с Пастернаком многолетняя дружба. Думал выпросить редкое фото. Но Ладо вызвался написать специально для нас портрет поэта. И вскоре вручил мне целых три. Но мы напечатали всего лишь один.

Затем я обратился к жене покойного поэта Симона Чиковани с просьбой одолжить под личную ответственность оригиналы писем. Смотрю, в одном из них такое признание: «Юра опять написал несколько стихотворений, одно хорошее»… Постойте, Юра ведь это Живаго, а стихи из этого цикла в советской прессе не печатались. И я взмолился: «Марика Николаевна, у Вас непременно должно быть это стихотворение, давайте включим его в текст письма». М. Н. согласилась не без колебаний и с условием – опустить ссылку на Юру. Мы поставили многоточие, и стихотворение «Рождественская звезда» прошло – цензура обычно не требовала у нас оригинала.

Номер журнала с письмами Бориса Пастернака получился отличный и имел шумный успех.

У меня, к сожалению, нет под рукой откликов читателей. Надеюсь, они хранятся в архиве «Литературной Грузии». Однако частное письмо П. Антокольского я сохранил.

«Милые друзья Эдик и Боря!

Большое вам спасибо и за журнал, и за внимание. С большим волнением читаю письма Бориса Леонидовича. Вы делаете решительно великое дело, публикуя этот материал! Этот материал можно сравнить разве только с недавним выходом однотомника М. Цветаевой.

Желаю множества всякого добра и счастья вам обоим, а редколлегии – находок, находок и находок, и новейших, как только что загоревшаяся звезда, незарегистрированная астрологами, и археологических, даже таких.

Крепко вас обнимаю, Павел

1 марта 1966»

Кажется, в тот приезд в Москву, а может, и раньше, мне повезло побывать благодаря Юре Киршону в мастерской Эрнста Неизвестного. Запомнилось, как мы пили адскую смесь водки, шампанского и пива из консервных банок. И еще рассказ Эрнста о штрафном батальоне.

Получив приказ о наступлении, командование решило разминировать участок простым способом – провести по нему строевым шагом штрафников. Для большей уверенности в успехе операции офицеры подгоняли смертников криками в спины «Тверже шаг!». К счастью, разведка ошиблась, поле оказалось незаминированным.

Наблюдая за жизнью Эрнста в России, мне все время казалось, что он продолжает идти по минному полю и слышит властное: тверже шаг!

Как-то Эрнст прислал мне письмо с просьбой опубликовать в «Лит. Грузии» рисунки Вадима Сидура. И приложил фото своей работы «Рычаги» с надписью на обратной стороне.

Рисунки Сидура нам публиковать не удалось, зацепки не было никакой, а фото с дарственной Эрнста Неизвестного я был очень рад обнаружить недавно в своем архиве.

«Другу Борису Гасс с любовью.

Э. Неизвестный

11 августа 59»

* * *

Расхрабрившись, мы надумали опубликовать и цикл стихов Осипа Мандельштама. Зацепкой послужили его переводы грузинских поэтов и стихотворение о Тбилиси («Мне Тифлис горбатый снится. А наш друг Гия Маргвелашвили написал прекрасную статью, так обильно цитируя стихи О. Мандельштама, что вместе с подборкой получилась солидная публикация. За нее нам влетело по первое число. Однако горечь разноса скрасили письма людей, чьим мнением мы дорожили.