Убить Марата. Дело Марии Шарлотты Корде

Крики ушибленных женщин заглушили его стон. Одиль первым открыл дверцу купе и спрыгнул на землю с большой высоты, следом из дилижанса выскочил и кондуктор. Дарнувиль, продолжая чертыхаться, тем не менее, помог дамам подняться на ноги. Наконец, после того как откинули лестницу, все пассажиры смогли выйти из купе и рассмотреть, что случилось с экипажем. Слава богу, колёса были целы, но заднее правое угодило в глубокую канаву, подступающую вплотную к тракту.

Из-за угла дилижанса показался шатающийся из стороны в сторону кучер.

– Как это могло случиться? – схватил его за грудки Одиль. – Почему ты съехал на обочину, безмозглый возница? Ты решил нас укокошить?

– Да он просто дрыхнул, – подсказал Дарнувиль, вглядываясь в его заспанное лицо. – Добро ещё, попалась канава. А не то свалились бы в какой-нибудь овраг: костей бы тогда не собрали.

– О, ничтожество! – воскликнул Одиль, тряся кучера. – Понимаешь ли ты, кого ты везёшь и по какому важному делу мы едем в Париж? Что же, прикажешь нам самим садиться на козлы вместо тебя?

– Есть предложение получше, – вступился кондуктор: – я сяду рядом с ним и прослежу, чтобы подобного не повторилось. Не гневайтесь, граждане: кучер тоже человек, и ему, как всем людям, свойственно утомляться. Давайте лучше возьмёмся все вместе и вытолкаем экипаж из канавы.

Кондуктор чувствовал свою меру ответственности за происшедшее. Ещё перед выездом из Эврё он пропустил с новым кучером по «сороковке» настоящей нормандской водки. Видимо, эта-то водка, и, вдобавок, палящее солнце над головой сделали своё коварное дело.

– Всё равно, когда приедем в Париж, мы будем жаловаться вашему начальству, – проворчал Одиль, немного успокаиваясь. – Как можно держать таких ротозеев?

Пока пятеро мужчин, включая юношу Филиппа Дофена, пыхтя, выталкивали заднее колесо из канавы (а оно превосходило высотою самого рослого из них), женщины оправили измятые платья и приложили смоченные в воде платочки к ушибленным местам. Когда отошедшая по малой нужде Мария вернулась, экипаж был готов продолжать свой путь. Все пассажиры уже заняли свои места, кроме гражданина Одиля, который стоял возле откидной лестницы, поджидая нашу героиню.

– Не ушиблись ли вы, гражданка? – спросил он, озорно поблёскивая глазами. – С вами всё в порядке? Этот кучер – сущий олух; бывают же такие недотёпы! Ну, теперь-то, когда я с вами, можете ни о чём не беспокоиться. Давайте руку.

Он помог Марии подняться в купе, вошёл следом и захлопнул за собою дверцу. Дилижанс поехал. Между Одилем и нашей путешественницей продолжала сидеть старушка Дофен, но это не мешало ухажёру, подавшись вперёд, пожирать Марию глазами. Казалось, бравый якобинец собирается объясниться ей в любви, но не знает, с чего начать.

– Послушайте, а не встречались ли мы с вами раньше? Ваше лицо мне определённо знакомо.

Корде тягостно вздохнула: «Ну, вот, началось…»

– Нет, не встречались, – был её ответ.

– Но у меня прекрасная память на лица! – не отступал новоиспечённый кавалер. – Вы ведь дочь Жана Луи Рише, одного из состоятельнейших и уважаемых землевладельцев Кальвадоса. Не отпирайтесь; я вас отлично помню, как будто бы это было вчера, хотя прошло десять или двенадцать лет. Мы виделись в вашем имении близ Эвреси, когда мой отец и я приезжали к вам в гости. Неужели вы не помните меня?

Наша героиня заметила, что присутствующие, ставшие невольными свидетелями встречи «друзей детства», с чрезвычайным увлечением следят за этой сценой. Старушка Дофен, через которую шёл разговор, перестала жевать мочёное яблоко и, навострив ухо, ловила каждое слово. Юный Филипп недоверчиво перебегал глазами с Одиля на Марию, а гражданин Дарнувиль делал вид, что всё происходящее для него полная неожиданность. Что же касается гражданки Прекорбен, у которой с Марией были свои счёты, то она едва скрывала лукавую усмешку: ну-с, «таинственная путница», как теперь ты выпутаешься из этого положения?

– Вы ошибаетесь, гражданин, – холодно заметила наша героиня. – К упомянутому вами Рише я не имею никакого отношения и никогда даже не слыхала об этом человеке.

– И всё же позвольте напомнить вам, Мари, события двенадцатилетней давности. В ту пору я был ещё желторотым юнцом, благовоспитанным робким мальчиком, который сопровождал отца в его деловых поездках. Мой родитель исполнял тогда должность генерального инспектора мануфактур, и ему довелось изъездить всю Нормандию вдоль и поперёк. Стояло такое же жаркое лето, как и сейчас, когда мы заехали в ваше имение близ Эвреси. Ваш отец принял нас очень радушно, потому что был давнишним приятелем моего отца (кажется, они некогда служили вместе в одном полку), и мы провели у вас три или четыре дня. Тогда-то я и встретил вас, Мари. О, сколь чудесными были эти дни!

– Поверьте, друзья, – добавил Одиль, обращаясь ко всем пассажирам, – другого такого восторга я более уже не испытывал. Перед усадьбой зеленел яблоневый сад, усыпанный спелыми плодами, а за ним тянулся роскошный луг, трава которого доходила до пояса. Помните, Мари, как в послеобеденные часы, когда все в доме почивали, мы с вами, взявшись за руки, убегали на этот луг? Мы были вдвоём, если не считать вашего домашнего пса по кличке Пузан, который всюду следовал за вами по пятам, как бы охраняя вас от возможных посягательств. Вы были прекрасной девочкой, Мари, чистой и свежей как утренняя роса. Я не чаял в вас души, и вы отвечали мне взаимностью. Помните, ближе к вечеру, когда набежали тучи и хлынул дождь, мы спрятались в беседку и целовались, а ваш верный пёс ходил вокруг с неодобрительным урчанием. Неужели вы забыли это, Мари? Забыли то дивное лето, тот луг, ту беседку и того робкого мальчика по имени Жозеф?

Наша героиня терпеливо выслушала лирические воспоминания собеседника и заявила:

– Возможно, всё было так, как вы рассказываете, гражданин, и вы действительно страдали в детстве робостью, когда дружили с дворянской девочкой, бегали с нею по лугу и целовались в беседке, – но это была не я. Повторяю вам, что вы ошиблись и принимаете меня за другую.

– Это совершенно исключено! – замахал руками Одиль. – Вас зовут Мари, ведь так?

– Так.

– И ту девочку звали Мари. Сомнений быть не может! Вы и она – одно и то же лицо.

Молодец удовлетворённо откинулся назад и закатил глаза, как бы целиком погруженный в воспоминания.

– Потом вы часто являлись мне во сне, и в своих грёзах я вновь и вновь путешествовал с вами по укромным уголкам Эвреси. О, как давно это было… Расскажите же, что стало с вашим чудным имением? Как поживает ваш отец, старый Рише? Он всё ещё в усадьбе?

Иную бы развеселила эта сцена, похожая на третий акт какой-то комической пьески, разыгрываемой в дешёвом театре, но на Марию она произвела дурное впечатление.

– Я устала вам повторять, гражданин, что я не Рише. Достаточно вам моего слова? Или в доказательство того, что я ношу другую фамилию, я должна показать свой паспорт?

– Покажите! – вскричали разом Одиль и Дарнувиль.

Тут Мария заподозрила, что вся эта сцена с воспоминаниями была затеяна для того, чтобы узнать о ней как можно больше. Чтобы осадить не в меру разошедшегося попутчика, она могла бы предъявить ему свой документ и уже собралась сделать это, но в последний момент передумала. Рядом сидела гражданка Прекорбен, а из головы Марии не выходило прощальное предостережение Флоримона.

Двоих пустомелей из Эврё ей нечего опасаться. А вот чего ожидать от этой парижской дамы? Не помешает ли она каким-нибудь образом её планам, если узнает её фамилию, место рождения и проживания? Наконец, заметив в документе, что её поездка в Париж просрочена, не шепнёт ли она об этом в пути какому-нибудь постовому или проверяющему, чтобы её задержали, как уже случилось с супругами Жервилье? До Парижа ещё ехать и ехать… Взвесив всё это, Мария решила не рисковать и продолжать хранить своё инкогнито даже ценою торжества незваного ухажёра.

– Нет, вам достаточно и моего слова.

– Видите?! – рассмеялся Одиль, призывая в свидетели окружающих. – Она не хочет показывать свой паспорт. Теперь вы верите, что я говорю чистую правду, и что она и есть та самая девочка, которую я встретил двенадцать лет назад? Ты веришь мне, Арман? Память меня никогда не подводила. Одного только не могу понять, милая Мари: почему вы не хотите вспомнить меня? Может быть, вам что-то мешает это сделать? Может быть, вы уже с кем-то помолвлены? Может, в Париже вас ожидает жених, и вы направляетесь к нему?

– Никто меня не… – начала было Мария, но вовремя остановилась.

Несомненно, разбитные парни из Эврё не оставили бы молодую попутчицу в покое и с неослабеваемой настойчивостью продолжали бы выпытывать у неё всё, что их интересует, если бы по ходу движения дилижанса не возник новый населённый пункт, да ещё какой! Паси-сюр-Эр. Название этого крошечного посёлка, расположенного на правом берегу мелководной речушки, никак не запечатлелось на страницах большой истории, но в своё время имя его наделало много шума. И в столице, и в провинции повторяли как зачарованные: Паси-сюр-Эр, Паси на речке Эр…

Это была граница между возмутившейся провинцией и своенравной столицей, между Горой и Жирондой, между республиканцами и федералистами, между войной и миром. Перейти через речку Эр означало начать открытые военные действия. Со стороны Кана и Эврё сюда спешили федералистские войска, в самом Паси печатались прокламации против Горы, хотя городская Коммуна ещё не отреклась от Парижа, а народное собрание 5 июля признало якобинскую Конституцию. Показательная двойственность небольшого городка, оказавшегося меж двух огней. Кого поддержать? Федералисты, конечно, правы: Париж совсем обнаглел, возомнил себя пупом земли, творит, что вздумается. Надо бы как следует щёлкнуть его по носу, задать ему трёпку, чтобы научился уважать малые города, которые хотя и малые, но их много, и они большинство. С другой стороны, чем чёрт не шутит, может быть и вправду Париж стоит всей Франции, и в Париже вся сила? А с сильным надо дружить.

Сам посёлок располагался на другом берегу реки, и прежде чем въехать в него, надлежало миновать караульню на мосту. Это была та самая караульня, где пару недель назад национальные гвардейцы внимательно рассматривали паспорт гражданина Дютеля, следующего по делам фискальной службы из Парижа в Кан. Под этим именем скрывался не кто иной как «король Петион», тайно бежавший из столицы. В 91-м году по поручению Конституанты он ездил за пойманным в Варенне беглым монархом и доставил его в Париж. Теперь он сам оказался в роли беглеца, прячущего своё лицо за шторами на окнах экипажа. Петиона предупредили, что в Паси очень суровая проверка документов, и он специально задержался в Буссе, чтобы достичь Паси к полудню, когда много проезжающих и на мосту царят сутолока и неразбериха.

«Мой экипаж остановился перед караульней, – писал он впоследствии, – у меня спросили мой паспорт, и это было единственное место на этой дороге, где он потребовался. Желая вызвать к себе доверие, я осведомился у офицера, не хочет ли он посмотреть также и другие бумаги, которые подтверждают мою миссию; он сказал, что этого не нужно, и мой извозчик тут же тронулся в Эврё. Но все мои тревоги рассеялись, и я окончательно успокоился только тогда, когда мы миновали мост».

Интересно всё же, кто проходил более суровую проверку: тот, кто ехал из Парижа, или тот, кто ехал из Кана?

По мере того, как приближался мост через речку Эр, Дарнувиль всё чаще выглядывал в окошко, тревожно высматривая что-то впереди. Его приятель Одиль продолжал сохранять спокойствие.

– Как ты думаешь, Жозеф, мы уже на республиканской территории, или ещё на федералистской? – спросил взволнованный друг.

– Какая тебе разница?

– А такая, что я вижу впереди караульную будку и усатого гренадёра, разгуливающего перед ней с фузеей в руках. Посмотри: у него такой суровый вид и такое мужественное лицо… Мне кажется, такие лица бывают только у республиканцев.

Одиль также выглянул в окно и с минуту внимательно разглядывал караульного.

– Чёрт его знает… Мундиры нынче у всех одинаковые. Не думаю, однако, что этот наш. Паси колеблется… Недаром каработы отправили сюда ворох прокламаций, призывая жителей примкнуть к мятежу.

– Может быть, сказать кучеру, чтобы он не останавливался? – робко предложил Дарнувиль.

– Эге! – воскликнул Одиль. – Да ты никак трухнул, дружище? Не бойся. У меня имеется такая бумага, прочтя которую всякий, будь то республиканец или федералист, придёт в полный восторг, крикнет «ура!» и запоет Марсельезу. После моей бумаги никакие пас порта больше не потребуются.

– Что же это у тебя такое? Мандат комиссара?

– Сейчас увидишь, – молвил Одиль, обводя торжественным взором всех пассажиров. – И вы, друзья, можете не волноваться и не доставать документы. Со мной вы проедете где угодно.

Напыщенный бахвал и не подозревал, что вступает в состязание с самим «королём Петионом». Едва дилижанс поравнялся с караульной будкой и дежурный гренадёр дал знак кучеру остановиться, Одиль открыл заднюю дверцу и проворно спрыгнул на землю, решив опередить ход событий. «Где твой начальник? – громко и властно напустился он на стражника. – Немедленно отведи меня к гражданину офицеру!» Не сказать, чтобы караульный был смущён или напуган таким обращением, но всё же спорить с энергичным молодчиком не стал и повёл его за собою на другой конец моста, где, очевидно, находился его командир. И кучер, и пассажиры с интересом наблюдали, что будет дальше.