Убить Марата. Дело Марии Шарлотты Корде

Город республиканцев возвышенный,
О Кан, ты северный Марсель!
И на знамёнах твоих написано:
«Господство Закона или смерть!»[8 - «L'exеcution de la Loi ou la mort» – девиз Общества каработов Кана, ремейк на общереспубликанский лозунг: «Свобода, Равенство, Братство или Смерть».]
В чертогах своих, в своём сердце
Укрыл ты народа избранников, —
Вся Франция теперь твоя данница,
И слава твоя не померкнет!

К оружию, граждане! сокрушим разбойничью банду!
Закон – единственный зов, который слышат нормандцы.

Вслед за солдатами песню подхватили многие собравшиеся на Гран-Куре:

Святой Закон, Свобода, Народ
Ведут нас сквозь бури и беды;
Ведь против анархии идём мы в поход
И возвратимся после победы.
О, жертвы сентябрьского глумленья,
Мы отомстим за вашу смерть, ваши раны!
Франция, мы избавим тебя от тиранов;
Они искупят свои преступленья.

К оружию, граждане! сокрушим разбойничью банду!
Закон – единственный зов, который слышат нормандцы.

Рядом с Барбару на помосте стоял человек невысокого роста, с блеклыми впалыми глазами, без парика, уже заметно лысеющий, несмотря на свою молодость. На вид никто и не подумал бы, что этот щуплый неказистый субъект и есть знаменитый Луве де-Кувре, автор романа «Любовные похождения кавалера де-Фоблаза», наделавшего много шума в предреволюционные годы.

– Гляди-ка! – подмигнул он Барбару, кивая в толпу. – Опять эти аристократки. С тех пор, как мы в Кане, они не отходят от нас ни на шаг.

– Где?

– Вон, стоят в тени дерева. Две девицы в белых платьицах, машущие косынками. О, да они даже поют! Ты не находишь это забавным, Шарль? Баронессы и виконтессы затягивают нашу «Марсельезу».

Луве был в своём духе. Уже перестав описывать прелести салонных красоток, приняв на себя звание депутата и борца за народное счастье (Манон Ролан сравнивала его с Филопеменом), он по-прежнему провожал пристальным взором каждую проходящую мимо женщину.

– Ту, что повыше, я знаю, – сказал Барбару. – Это Корде. Она приходила вместе со слугою к нам в Интендантство. А кто рядом с ней?

– Её подруга, мадемуазель Фужеро. Недавно приехала из Байё. Неужели ты с ней до сих пор не знаком? Это на тебя не похоже.

– Нет, не знаком, – молвил Барбару задумчиво. – По мне, так гораздо интереснее гражданка Корде. Правда, что она правнучка Корнеля?

– Это она тебе сказала? Вполне может быть. Мне говорили, что Корде д'Армон – старинный баронский род, корни которого уходят в глубину веков. Не удивлюсь, если в числе её предков был сам Вильгельм Завоеватель. Однако, Шарль, советую тебе быть поосторожней, – Луве кивнул через плечо на светловолосого молодца в мундире, стоявшего на помосте позади депутатов. – Говорят, что она пассия Бугона-Лонгре, прокурора-синдика здешнего департамента, и что он давно уже опекает её.

Барбару повернул голову, взглянул на орлиный нос и гордо выпяченную грудь наречённого жениха и ответил с подчёркнутым равнодушием:

– Я думаю, они будут хорошей парой.

Митинг близился к концу. Последним из бриссотинцев слово взял Петион, чувствовавший себя вождём всей группы депутатов и поэтому обязанный как бы обобщить сказанное. На федералистском собрании его единодушно избрали почётным председателем «Центрального совета». В коричневой шинели[9 - Шинелью (chenille) в то время назывался удлинённый редингот, прообраз пальто. Женщины носили приталенную шинель.] с отложным бархатным воротником ярко-красного цвета, в белом фланелевом жилете с огромными серебряными пуговицами, в щедро напудренном парике, он и в изгнании сохранял важный вид, бывший мэр Парижа, первый председатель Конвента, которого столичная толпа титуловала некогда «королём Петионом».

– Силы департаментов, направляющиеся к Парижу, – заявил он, – идут туда не затем, чтобы искать встречи с врагами для борьбы с ними, а для того, чтобы побрататься с парижанами и утвердить колеблющуюся статую Свободы. Граждане, когда вы увидите, как эти дружественные войска будут проходить по вашим дорогам, по вашим городам и вашим сёлам, побратайтесь с ними. Не допустите, чтобы среди вас появились враги Свободы и человечества и остановили их во время их шествия. Оказывайте этим патриотам всемерное содействие, предоставляйте им кров и пищу, присоединяйтесь к ним в их благородном порыве!

В шумной овации никто не обратил внимание, что речь Петиона разительным образом отличались от той речи, которую произнёс Барбару, а также от выступлений Бюзо и Гюаде. Она совершенно дезавуировала их. Словно бы в пламенеющий огонь плеснули водой, горящие угли посыпали песком. И если предыдущие ораторы, по возможности избегая имён, называли только всем ненавистного Марата, говорили в общих словах о «триумвирате» и «шайке маратистов», то Петион настолько тщательно замаскировал призыв к гражданской войне, что его бы не обнаружил и самый придирчивый трибунал.

После такой речи петь подстрекательскую «Марсельезу нормандцев» было неуместно, поэтому с подачи Салля и Валади площадь затянула общенациональную Карманьолу, делая особое ударение на следующем катрене:

Друзья, в согласье мы сильны,
Врагов бояться не должны.
Пусть вздумают напасть на нас, —
Бежать заставим их тотчас.[10 - Перевод А. Ольшевского (1934 г.).]

Наверное, громче всех Карманьолу распевали наши подруги, так что даже стоящий за спинами депутатов Бугон-Лонгре услышал их голоса и разглядел их лица. Он тут же спустился с помоста, и, растолкав толпу, пробрался к двум барышням:

– Что же вы тут стоите? Идёмте за мною, я проведу вас на трибуну.

– Правда!? – воскликнула Роза, хлопая в ладоши. – Ух, как здорово! Значит, мы увидим всё-всё…

Энергичный кавалер подхватил дам под руки и пустился с ними в обратный путь сквозь плотные ряды зрителей.

– Сегодня, дорогая Роза, вы просто сияете от счастья, – говорил он по пути, кланяясь мадемуазель Фужеро. – В этом повинен наш митинг или есть причина повесомее? Получили весточку от Капитена?

– От Капитена? – переспросила Роза. – Вовсе нет. Третий месяц не имею от него никаких известий.

– Не переживайте, – посочувствовал Бугон. – Он вам обязательно напишет. Уж я-то знаю, как он обожает вас.

– С чего вы взяли, что я переживаю? Какой вы смешной, Жан Ипполит! – отмахнулась она и залилась лёгким беззаботным смехом.

Бугон окинул её взором с головы до ног и подумал, что такой ослепительной красотке сердечные переживания, в самом деле, ни к чему; для этого вокруг неё есть восторженные воздыхатели. Прекратив разговор с мадемуазель Фужеро, Бугон склонился к уху Марии:

– Сегодня, перед смотром, я зашёл за вами в Большую Обитель, но ваша кузина сказала, что вы в гостях у мадам Мальфилатр. Тогда я направился туда и опять не застал вас.

– Правильно, – отвечала она. – Я недолго пробыла у мадам Мальфилатр. Оттуда я поспешила к Фужеро, потому что мы должны были с ней кое-что обсудить.

– У меня такое впечатление, Мари, что вы избегаете меня. Вчера вы умчались куда-то, едва мы поздоровались, а сегодня я вовсе не могу вас найти.

Мария готовилась к этому вопросу.

– Почему я должна вас избегать?

– Не знаю… – прищурился прокурор-синдик. – Для меня это загадка. Уже второй месяц, как вы не отвечаете на мои письма, хотя я пишу их с прежним усердием и прежней почтительностью. Я не встречаю вас больше в салоне гражданки Левальян, вы не заходите в нашу администрацию. За что такая немилость? Я чем-то вас обидел?

– Ничем.

– Что же тогда? – не отступал Бугон. – С тех пор, как вы вернулись из поездки в Аржантан, вас словно бы подменили. Да-да, в конце апреля… Я тогда был по делам в Париже, а когда приехал, то не мог вас узнать. У вас появился кто-то другой, который занял моё место?

– А у вас было место? – тут же парировала Мария.

– Полагаю: да. Во всяком случае, наши отношения давали мне право надеяться…