Рандеву

– Весной кипела кровь и юные князья
на Россинантах мчались в бой – убить дракона.
Убить? – и вот уже убит дракон,
но он воскреснет в новом Ланселоте…
мы жаждем каждый раз поставить всё на кон…
ну, что ж – до встречи с Бургомистром на Болоте[1 - Болотная площадь в Москве.].

«Предзимья колкое дыханье из наших неуютных мест…»

Предзимья колкое дыханье из наших неуютных мест,
где насморк, слёзы и чиханье, влечёт упорно на зюйд-вест
звёзд полусвета, анонимов, друзей, приятелей, подруг,
а домосед несуетливый, проснувшись, обнаружит вдруг
локальный вакуум в общеньи, заполненном ещё вчера
любителями музы странствий… и вот пустые вечера…
Узрел бы смысл А. Эйнштейн в их ежегодном постоянстве —
желаньем время изменить перемещением в пространстве?

2

Мой друг! Могу ли так назвать тебя я – Бог весть…
Всего лишь день прошёл, но сдули тобой оказанную честь
ветра осенние, попутно лишив октябрьской красы:
листвы и красок увяданья леса «центральной полосы».
Унынье. Плакальщица осень, забыв все прочие дела,
уже готовит к обмыванью деревьев голые тела.
И соблюдая ритуалы «преамбулой» для зимних стуж,
из серой мути мелко сеет вторые сутки скорбный душ.

Горит ночник. Роятся мысли, спеша, как бабочки на свет,
и думы мрачные повисли, как призраки былых примет:
коль «было поздно в наших душах», а полночь пела, и т. д.,
что коль часы твои отстали (иль встали) – значит, быть беде.

Архив приязни. Десять писем, что электронный вихрь занёс —
случайно (?) в мой почтовый сервер, хранящий их, как верный пёс.
Их не засушишь, как гербарий, в них невербальных нет следов,
надежд печальный колумбарий вдовцов, любовников и вдов.

Но полно, небеса иные теперь простёрты над тобой.
Белеет парус в море синем, как бы суля тебе покой,
но, что-то вспомнив, ты застынешь и (может быть) сглотнёшь комок.
Тот парус бел, он чист поныне и одинок, и одинок.

«Ночь, снег пошёл. По городам и весям…»

Ночь, снег пошёл. По городам и весям
летит во тьму снежинок белый рой,
на улицах деревьев тёмный строй —
который сам себе неинтересен.
и человек – бредёт сквозь снегопад,
несёт в пакете скудное съестное —
там колбаса, селёдка и спиртное
и для детей подвявший виноград.

Не холод, а тоска ведёт его домой,
где ржавая вода течёт из крана
и женщина под действием дурмана
живёт давно заражена тоской.
Там праздника ушедшего следы;
немытая посуда ждёт хозяйку,
под ёлкой сын ножом вскрывает зайку,
засыпанного блёстками слюды.

И всё же в дом – вымучивать любовь
и притворяться выглядеть беспечно,
спасаясь в мыслях, что ничто не вечно,
и пить вино, разогревая кровь.
Ну, вот и снег прошёл, он шёл всю ночь,
теперь зима пойдёт на мягких лапах
искать в сугробах мандаринный запах,
жаль, улицы пусты, и некому помочь.

«Когда просыпаюсь с рассветом…»

Когда просыпаюсь с рассветом
и ночь закрывает свой зонт,
я вижу, как розовым цветом
заря залила горизонт.

И слабая нищенка-память,
ещё не проснувшись вполне,
старается быстро избавить
меня от видений во сне.

Дом всё ещё спит, и суставы
его еле слышно скрипят,
а с поля волшебные травы
ко мне дотянуться хотят.

И я безмятежно зеваю,
дела отложив на «потом»,
как будто на миг застываю
в лакуне меж явью и сном.

«Поскольку в мире одеял…»

Поскольку в мире одеял,
где имманентность истин спорна,
любовь, как ни была б упорна,