Оценить:
 Рейтинг: 0

Тайны книжных переплётов. 50 почти детективных историй

<< 1 2 3 4 5 6 7 8 ... 13 >>
На страницу:
4 из 13
Настройки чтения
Размер шрифта
Высота строк
Поля
Ко всему «доброму и прекрасному» в нашем мире автор этих строк приобщился во многом благодаря Жуковскому и его замечательным творениям. Событие, о котором я хочу рассказать, произошло более полувека назад, в пору моего пионерского детства. Оно было счастливым детство первого послевоенного поколения. Наши отцы спасли мир от фашистской чумы и вернулись с войны живыми. Пусть по ночам они стонали от ран, пусть чаще молчали, чем говорили, были суровы и строги. Уже сам факт того, что мы – дети фронтовиков-победителей было достаточно для счастья. И мы старались быть достойными этого, активно участвуя во всём, что хоть как-то преображало окружающую жизнь. Одним из основных занятий тульских пионеров 50-х годов прошлого столетия был сбор макулатуры и металлолома. Макулатура шла на книги, журналы, новые школьные учебники. Металлолом являлся хлебом для местной металлургической промышленности. Это занятие было покрыто ореолом общественной пользы. Школы и классы соревновались между собой: кто больше, кто активнее…

Мы ходили по дворам и закоулкам, клянчили, а иногда и подворовывали нужные и ненужные «железяки», стучались в двери, назойливо спрашивая хозяев: «Нет ли у вас старых газет и журналов?». Получив своё, довольные возвращались на школьный двор и складировали добычу. У каждого класса была своя куча металлолома и макулатуры, помеченная прибитой к колышку фанеркой – «5-А», «6-Б» и так далее. Это было частью пионерской жизни, привычным, будничным делом.

Но однажды произошло нечто такое, отчего ёкнуло сердце, что разбудило мое дремавшее до поры до времени историческое сознание. Какой-то «умник» распорядился очистить школьную библиотеку от книг, вышедших в дореволюционные годы. И полетели в кучу собранного нами макулатурного хлама, хрустя ломающимися переплетами, словно перебитыми крыльями, старые книги: Пушкин, Лермонтов, Гоголь, Некрасов, Жуковский… Некоторые – зачитанные, клеено-переклеен-ные. Некоторые – почти совсем новенькие.

На большом школьном дворе в тот день нашлось лишь два подростка, для которых старые книги вдруг моментально превратилась в нечто божественное, в то, ради чего можно было прыгнуть в огонь и воду. Одним из них был я. Вторым – Саша Тюрин, впоследствии тульский журналист, рано ушедший из жизни.

Пообещав «классной даме» в ближайшие часы и дни восполнить потерю «макулатурного веса» отцовскими журналами и газетами, я набил свой школьный портфель выброшенными из школьной библиотеки книгами, подобрав почему-то собрание сочинений Василия Андреевича Жуковского. Почему – не помню: Жуковский не был у меня и в классе «на слуху», его подробно не изучали в школе, не знал я тогда и о том, что Жуковский мой земляк, уроженец Тульского края, что полтора века назад он ходил по тульским улицам, дышал тульским воздухом, что когда-то о нём как великом педагоге будут писать диссертации мои аспиранты… Выбрал просто так, по наитию. А может быть и потому, что Жуковский был менее зачитан, чем книги других, попавших на свалку авторов, радовал не увядшей красотой полукожаного переплёта.

Возможно, это был первый в моей жизни настоящий мужской поступок. И когда, раскрыв однажды одну из спасённых от гибели книжек поэта, я прочитал вдохновенное:

Отчизне кубок сей, друзья!
Страна, где мы впервые
Вкусили радость бытия,
Поля, холмы родные,
Родного неба милый свет,
Знакомые потоки,
Златые игры первых лет
И первые уроки,
Что вашу прелесть заменит?
О родина святая,

Какое сердце не дрожит,
Тебя благословляя?

То сразу понял многое. Я понял свое призвание, понял, как надо любить Родину, понял, что Родина начинается с книги, с нашего великого и могучего родного языка.

12 аккуратных томов полного собрания сочинений В. А. Жуковского в шести переплётах, изданные в 1902 году А. Ф. Марксом к 50-й годовщине со дня смерти «Певца во стане русских воинов», стали моим первым «книжным сокровищем». Они уцелели с дней моего отрочества. Эти книги занимают почётное место на моей книжной полке как заслуженные ветераны, как приятные собеседники, как путеводные маяки. Лучшего издания произведений поэта не было ни до, ни после. Я постоянно обращаюсь к этим книгам по работе, да и просто так, в часы раздумий, в часы отдыха. Они учат мудрости, глубине чувств и переживаний, учат прекрасной русской речи, как учили когда-то современников поэта, как учили гениального Пушкина.

Книги, как и люди, имеют свою судьбу. У книг, которые принадлежали некогда Василию Андреевичу Жуковскому, судьба сложилась счастливо. Они и по сей день служат людям. И что особенно удивительно: почти каждая из сохранивших книг – это рассказ о самом Жуковском, его мыслях, настроениях, мировоззрении.

Признаюсь, во время моей командировки в Сибирь побывать в Томске и увидеть воочию книги, принадлежавшие замечательному поэту-романтику, человеку, которого великий Пушкин называл своим учителем, было одним из заветных желаний.

Возможность такая представилась, и я с трепетом входил в небольшое помещение Научной библиотеки Томского государственного университета.

Почему Сибирь, Томск, университет? Книги из собрания В.А.Жуковского, а точнее, большая часть библиотеки поэта, насчитывавшей в своё время около 6000 томов, попали сюда более ста лет назад. В 1879 году известный сибирский промышленник и меценат А. М. Сибиряков, увлечённый идеей просветительства в Сибири, купил у сына поэта – художника Павла Васильевича Жуковского 4674 книги, «преимущественно из области изящной литературы и педагогики», и передал их в дар только что учреждённому Сибирскому университету. Вместе с пожертвованными университету библиотеками Строгановых и Голицына книги Жуковского составили основу университетского собрания.

Узнав о моем паломничестве и о том, что приехал я из тульских мест, с родины поэта, работники библиотеки не скупились на рассказы и с удовольствием отвечали на все интересовавшие меня вопросы. Со времени той командировки прошло уже немало лет, но я и сегодня с благодарностью вспоминаю свою встречу с людьми, пламенно влюблёнными в библиотечное дело и отдающими немало сил и энергии изучению и описанию обширной библиотеки славного поэта-романтика.

С особой благодарностью вспоминается знакомство с В. В. Лобановым, тогдашним «главным хранителем» книжного собрания Жуковского и большим знатоком жизни и творчества поэта. Многие годы сотрудники научной библиотеки совместно с учёными университета ведут кропотливую работу по изучению хранящихся в Томске книжных богатств. И началась эта работа с того, что книги Жуковского, некогда «разлившиеся» по обширному фонду университетской библиотеки, вновь стали стекаться под одну крышу, располагаясь примерно в том же порядке, в котором они хранились когда-то у Жуковского. Иными словами, библиотека Жуковского стала в собрании университета, как и полагается, мемориальной.

Используя разнообразные методы (от простого просмотра книжного фонда университетской библиотеки до глубокого изучения читательских интересов поэта), сотрудники библиотеки выявили и описали более 3000 томов. Насколько значительна проделанная работа, можно судить хотя бы по тому, что университетская библиотека, которую пришлось «перелопатить» энтузиастам, составляет три миллиона томов!

«Библиотека Василия Андреевича Жуковского, – рассказывал мне В. В. Лобанов, – во многих отношениях уникальна. Она содержит десятки книг, буквально испещрённых пометами владельца. В своей совокупности эти маргиналии могли бы составить объёмистый том».

И действительно, многие книги таят целые страницы неизвестных ранее переводов, планов, набросков, конспектов. На полях книг из библиотеки Жуковского удалось обнаружить 30 страниц неизвестного перевода гердеровского «Сида», 17 страниц перевода трагедии Вернера «Двадцать четвертое февраля», наброски басенных переводов, фрагменты переводов из Мура, Байрона и других авторов.

В распоряжении исследователей немало мемориальных библиотек известных русских учёных и литераторов – М. В. Ломоносова, А. С. Пушкина, Л. Н. Толстого, А. П. Чехова и других, но ни одна из них не содержит такого обилия данных, так глубоко и всесторонне характеризующих владельца. Библиотека Жуковского, по мнению специалистов, не просто даёт дополнительный материал для изучения мировоззрения и творчества поэта, но и является фактической основой для такого изучения. А это значит, что кое в чем, и весьма существенном, она даёт возможность изменить наши представления о поэте, его мировоззрении, мотивах поступков.

Современная литература о жизни и творчестве Василия Андреевича Жуковского, прямо скажем, бедна. Книги литературоведов и биографов поэта не лишены существенных недостатков. Главный из них – скольжение по поверхности фактов, выявленных и описанных еще дореволюционными исследователями. Мировоззрение Жуковского не было столь простым, как стараются его представить отдельные биографы. Замечательный русский поэт-романтик был, пожалуй, одним из самых сложных и противоречивых людей первой половины позапрошлого столетия. Именно к такой мысли и подводит нас знакомство с библиотекой поэта и его книжными маргиналиями.

Ярый враг крепостничества и всякого угнетения человека человеком, близкий друг многих декабристов Жуковский, как известно, не понял и не принял восстание 14 декабря 1825 года. Но жестокая расправа царя над участниками восстания на Сенатской площади явилась началом глубокого перелома в мировоззрении поэта. Он борется со злом в меру своих сил и возможностей. Широко известно, как бескорыстно и много помогал Жуковский опальным декабристам. Но каковы мотивы этой помощи? Первые биографы Жуковского видели в этом лишь проявления свойственного поэту-гуманисту альтруизма. Изучение библиотеки Жуковского позволяет сделать другой вывод: в решающей мере поэтом владели политические мотивы, неприязнь к диктаторским изыскам самодержавья, к его попыткам подняться над обществом на необозримую высоту.

Библиотека Жуковского проливает яркий свет на эволюцию его общественно-политических воззрений. Круг чтения поэта в 1820 – 1830 годы, его многочисленные пометы на трудах историков и политических деятелей помогают глубже взглянуть на его общественный и нравственный облик. Первый шаг в этом направлении был сделан в 1978 году, когда вышла в свет первая часть книги «Библиотека В. А. Жуковского в Томске». Особенно примечательной для меня стала помещённая здесь статья А. С. Янушкевич «Круг чтения В. А. Жуковского 1820-30-х годов как отражение его общественной позиции». На труды этого автора я впоследствии неоднократно опирался, работая вместе с моим аспирантом П. М. Симиновским над книгой «Образование для добродетели. Педагогические взгляды и деятельность В. А. Жуковского», а также над научным докладом «Уму нужна неутомимость… (В. А. Жуковский как социальный мыслитель)».

Изучение библиотеки Жуковского позволяет создать яркий и выразительный портрет Жуковского-читателя. На его книжных полках откладывалось лишь то, что способствовало умственному развитию, расширяло кругозор, было необходимо для литературной работы. В обширной библиотеке поэта не было непрочитанных книг, каждая книга жила, читалась и перечитывалась, будила мысль. Жуковский постоянно читал с карандашом в руках, делая многочисленные пометки по специально разработанной системе. Возникавшие по ходу чтения мысли записывались на полях. Приступая к той или иной работе, Жуковский тщательно готовил списки книг для чтения, составлял подробные конспекты и, как он называл, «экстракты» из прочитанного.

«Чтение у Жуковского, – говорил В. В. Лобанов, подводя то к одному, то к другому книжному шкафу, – это удивительный дар из чужого извлечь своё, оттолкнуться от чужого, чтобы прийти к себе… А вот и орудие труда Жуковского-читателя. – Энтузиаст-исследователь достал с одной из полок книгу. – Это некто Г. Шуберт, „Путешествие по южной Франции и по Италии“, том второй. Отчёркивая с излишним усилием несколько строк на 375-й странице, Жуковский обломил графит, и карандаш так и остался лежать в книге, сохранился до наших дней, положенный туда самим поэтом…».

Библиотека Василия Андреевича Жуковского интересна ещё и тем, что содержит немало раритетов – уникальных и редких изданий. Среди них прижизненные издания выдающихся современников Жуковского (некоторые из них с автографами), рукописные книги на русском и немецком языках, редкие издания XVIII и первой половины XIX века, вышедшие в России и странах Западной Европы. Несколько книг, хранившихся в библиотеке Жуковского, ранее принадлежали декабристу Никите Муравьеву и содержат его пометы. Это «Римская история» Тита Ливия, изданная в 15 томах в Париже в 1810 – 1812 годах, «Сочинения» Саллюстия (Париж, 1808), «История Александра Великого» Курция Руфа (Париж, 1800).

Среди редкостей – единственное издание «Стихотворений» поэта-самоучки, человека трагической судьбы Е. Л. Милькеева. В качестве предисловия к книге помещено «Письмо автора к Василию Андреевичу Жуковскому». Вызывает интерес книга И. Т. Калашникова «Дочь купца Жолобова». Это первый сибирский роман. Он был издан в Петербурге в 1831 году не без участия Василия Андреевича Жуковского. На книге – дарственная надпись Жуковскому от автора.

Работа по изучению и описанию библиотеки замечательного русского поэта, осмыслению его жизненного и творческого пути продолжается. Наверняка, впереди немало новых интересных открытий. По-доброму завидую энтузиастам-сибирякам и от души желаю им успехов.

Загадочный томик Жуковского

Первоначальный замысел этого очерка должен был затронуть исключительно историю взаимоотношений Василия Андрее-вича Жуковского и царской цензуры на основе небольшой кол-лекции прижизненных изданий поэта, которую мне удалось собрать. Причем сделать это я намеревался на фоне общих рас-суждений о цензуре, её возникновении и особенностях цензуры отечественной, российской.

Последнее обстоятельство было продиктовано тем, что у современного читателя, взявшего в руки старинную книгу или журнал, возникает недоумение, если на некоторых страницах вдруг встречается какая-либо несуразица. Прося читателя не делать из этого поспешных выводов, я обращу его внимание на то, что это, скорее всего, проделки работавшего над книгой цензора, исправившего в порыве служебного рвения авторский текст, как говорится, ни к селу ни к городу, но с точным соблюдением строгих цензурных правил.

Хотелось рассказать и о том, что в дореволюционных изданиях можно встретить печатные страницы, где типографский текст неожиданно прерывается пробелами или отточием. И пояснить, что это не недосмотр метранпажа, а опять-таки работа вездесущего цензора, удалившего из подготовленного к печати материала что-то, не соответ-ствующее требованиям цензурного устава, а также и ответная реакция издателя, демонстративно оставившего на месте вымаранного цензором текста пустоту.

Мой «ликбез» предназначался в первую очередь читателю молодому, такому, как мои студенты, нередко путающие понятия «цензор» и «цезарь», наверное потому, что оба эти понятия созвучны и к тому же «латинского происхождения». (Об уровне грамотности современной молодёжи напоминать как-то не хочется.)

Сделав это предуведомление, я все же продолжу пересказ первоначального замысла, а уже потом перейду к неожиданному сюрпризу, который мне преподнёс много лет стоящий на книжной полке томик гомеровой «Одиссеи» в переводе Жуковского.

Смею утверждать, что в России цензура существовала всегда, с момента появления славянской письменности. Но особо свирепой она была на закате феодальной эпохи. О предназначении цензуры хорошо писал один из её мучеников Александр Николаевич Радищев в главе «Торжок» знаменитого «Путушествия из Петербурга в Москву»: «Обыкновенные правила ценсуры суть: подчеркивать, марать, не дозволять, драть, жечь все то, что противно естественной религии и откровению, все то, что противно правлению, всякая личность, противное благонравию, устройству и тишине общей».

Цензуру изобрели задолго до появления на карте мира «страны с названьем кратким «Русь». Ещё в Древней Греции был изобретён особый иносказательный язык, позволявший обходить цензурные барьеры, и назывался он эзоповым языком в честь раба-баснописца Эзопа. У русской цензуры были две особенности: во-первых, ее рабами были практические все более или менее приличные литераторы, а во-вторых, наша цензура вообще не признавала никаких авторитетов. Она была обязана слепо следовать букве и духу действующего цензурного законодательства. Кстати, точно так же поступали и цензоры советской эпохи, служители ведомства, именовавшегося Главлитом – Главным управлением по делам литературы и издательств, осуществлявшим цензуру печатных произведений и защиту государственных секретов в средствах массовой информации. Эта всесильная контора просуществовала с 1922 по 1991 год, после чего в обновлённой России вроде бы была отменена.

Много интересного о советской цензуре можно было бы рассказать человеку, прожившему большую часть жизни в СССР. Однако на сей раз, как уже заявлено, хочется рассказать о том, какие цензурные испытания пришлось преодолевать в своё время такому лояльному к власти и высоконравственному во всех отношениях человеку, как Василий Андреевич Жуковский. Понятно – Пушкин, в цензоры которого набивался сам император Николай I, понятно – Лермонтов, клеймивший палачей «Свободы, Гения и Славы», понятно – литераторы-декабристы, а за ними Герцен, Чернышевский, бунтарь и правдоискатель Лев Толстой! А автор гимна русского народа «Боже, царя храни!», в чем он-то был виноват перед цензурой?

Оказывается, что формальных поводов придраться к поэту-романтику было более чем достаточно. Связано это было с тем, что в 1808 году в творчестве Жуковского начался так называемый «балладный период», внесший в русскую литературу, по словам В. Г. Белинского, «новый дух творчества». Это был навеянный Великой французской революцией дух европейского романтизма с его яркими характерами, обострёнными страстями, бунтарством, а подчас и откровенной мистикой.

Начиная с этого года одна за другой выходят знаменитые «Людмила», «Светлана», «Кассандра», «Эолова арфа» и другие баллады, представлявшие собой вольные переводы европейских поэтов-романтиков. Духовная цензура, стоявшая на страже православного вероучения, нравственности и благочестия, с трудом, но все-таки пропускала их в печать. Обострённые отношения с цензурой начались у Жуковского в 1814 году, когда поэт осуществил перевод «Баллады, в которой описывается, как одна старушка ехала на чёрном коне вдвоём и кто сидел впереди» английского поэта-романтика Роберта Саути.

«Вчера у меня родилась ещё баллада-приёмыш, т.е. перевод с английского, – писал Жуковский своему другу Александру Тургеневу 20 октября 1814 года. – Уж то-то черти, то-то гробы! Но эта последняя в этом роде. Не думай, что я на одних только чертях хотел ехать в потомство. Нет! Я знаю, что они собьют на дороге, а, признаюсь, хочу, чтобы они меня конвоировали».

Основой для баллады послужила средневековая легенда о старушке-ведьме, жившей когда-то в селении Берклей. Узнав от ворона (у Саути – от сороки) о своей скорой кончине, отвергнутая искупителем ведьма велела положить себя в окованный железом гроб и поставить его в церкви. Но в то время, как над ней пели священники, нечистая сила ворвалась в церковь, подхватила окованный гроб, разбила его, извлекла колдунью из храма, и дьявол ускакал с ней на адском коне.

Предвосхищая успех баллады, Жуковский, как обычно, отослал её в московский журнал «Вестник Европы», который лично редактировал с 1808 по 1812 год. Однако цензор журнала балладу не пропустил. Посчитав это недоразумением, поэт отправил балладу в Петербург. Но и там цензура наложила на публикацию запрет. В середине 20-х годов XIX столетия поэт предпринял еще одну попытку напечатать балладу, отослав ее в «Московский телеграф» под изменённым заглавием «Ведьма». Но и эта попытка оказалась безрезультатной. Перечеркнув балладу красным карандашом, цензор написал: «Баллада „Старушка“, ныне явившаяся „Ведьмой“, подлежит вся запрещению как пьеса, в которой дьявол торжествует над церковью, над богом».

Тяжба цензурного ведомства с «балладником» Жуковским длилась много лет. В течение этого времени Жуковский сумел и завоевать известность первого поэта России, и стать авторитетным человеком в Зимнем Дворце. Готовя к печати двухтомник своих поэтических произведений, в числе прочих на стол цензора Жуковский положил и злополучную «Старушку». И вновь пропустить ее в печать цензор отказался.

А между тем баллада нравилась друзьям поэта и расходилась по рукам в списках. Сам Жуковский не раз читал её в разных салонах и даже при дворе, где однажды во время чтения две фрейлины упали в обморок.

В 1831 году, не в силах совладать с цензурой, Жуковский переделал балладу. В новой её редакции дьявол не посмел ворваться в храм и ждал гроб со старушкой на паперти.

<< 1 2 3 4 5 6 7 8 ... 13 >>
На страницу:
4 из 13

Другие электронные книги автора Борис Константинович Тебиев